– Михаил Константинович, мы просто… – Алексей вспыхнул, понурившись, второй братец тоже виновато насупился.

– Вы просто увидели красивую девочку и решили в героев-спасителей поиграть? – нарочно строго наседал я. – Впечатление произвести, поведав, что против нее заговор подлый бывший фээсбэшник плетет?

– Ничего мы ей не говорили! – огрызнулся брюнет. – Нашли трепачей! Мы… короче, Ксюха теперь – наша ответственность.

– Вот прямо с ходу ответственность? Вы в курсе полной ее ситуации?

– Да. Мы… справки навели, – раскололись-таки начинающие разведчики.

– И?

– И хрен… ой, не подойдет к ней этот бывший и на километр, – чуть не взвился Алексей.

– Требую четкости, – и не подумал делать им поблажки я. – Кто из вас конкретно теперь несет ответственность за безопасность гражданки Рубцовой?

– Я! – прозвучало в унисон, и братья зыркнули друг на друга, а мне почудилось, что между ними заискрило, как от соприкосновения двух высоковольтных проводов. Еще чуть и замкнет. А вот это плохо. От перебора недобор случается, еще наши предки говорили.

– Разберемся, – буркнул Александр.

– Меня это не устраивает, Бобровы, – отрезал я категорично. – Разборки личные вокруг объекта охраны самое последнее дело. И, по моему опыту, смысл таких разборок – соперничество между парнями, а не выяснение, кто станет надежной опорой девушке. И заканчивается тем, что она остается и вовсе без этой опоры и защиты. Так что это не вы снимаетесь с задания, а я вас отстраняю.

– Что? Да у вас права нет!

– У меня в приоритете – обеспечить безопасность и уберечь от ошибок непоправимых Оксану. У вас – кто сумеет ее… застолбить, – я покосился на Лену, что слушала нас едва ли не зачарованно. – Для вас это сиюминутное самцовое соревнование, для меня вопрос крайней важности. Так что права у меня как раз есть. Еще возражения?

Бобровы уткнулись взглядами в стол перед собой и сопели, поигрывая желваками.

– Возражений нет, – наконец произнес Александр, – но есть просьба. Можно сохранить за нами выполнение этого задания, если мы дадим слово отложить любые личные противоречия до его завершения?

– Да. – Я не стал разглагольствовать о том, могу ли я доверять данному ими слову. Парни серьезные, видно же. Не в плане отношения к женщинам, но что касается работы – да. Вот и пусть Оксана для них будет чисто работой, а не объектом конкурентной борьбы. А там уж посмотрим. У таких как загорается, так и перегорает быстро. – Но первый же инцидент…

– Нет, Михаил Константинович, мы не подведем! – обрадовались Бобры и тут же начали прощаться, торопясь, видимо, смыться с глаз, пока не передумал.

Они вымелись из пиццерии, а Лена накрыла под столом мою ладонь своей и переплела наши пальцы, прижавшись щекой к плечу.

– Ты такой был… ух, – засмеялась тихо она. – Говорил так, что мне то и дело вытянуться по стойке смирно хотелось.

– Пугаю? – спросил, целуя волосы на ее макушке.

– Мм-м-м… возбуждаешь, – еле слышным шепотом призналась она.

И здравствуй, мгновенный стояк!

– Ну, Лена же! – простонал я тихо и страдальчески, заметив Лаврова, детей и Марину в дверях. – Тут же столы прозрачные!

Глава 26

Я пританцовывала по кухне под «Knockin’ on heaven’s door» «Guns N’ Roses», звучащей по радио, готовя завтрак своим мужчинам, а заодно определяя место куче всяких нужных и не очень мелочей, что мы вчера набрали во время шопинга.

Семейного шопинга. Первого в моей жизни, кстати. Странно, да? Я была замужем столько лет, но мы никогда не ходили с Сергеем по магазинам вот так, чтобы вместе подыскать что-то необходимое или просто милое для нашего дома. Такого, что и делает, наверное, этот самый дом твоим и общим. Потому что в такую ерунду, какого цвета у вас тарелки или с каким рисунком кружки, вкладывается часть души, мне кажется. Да, возможно это чисто женская ерунда, но когда твоя ерунда – это не ерунда для твоего партнера, это… бесценно. Даже если вам нравится совсем разное и вы выберете каждый свое, как и вышло у нас с Мишей. Поэтому тарелки к завтраку на столе красовались у нас разноцветные, две круглые и одна квадратная,

потому как Федька внес и свою лепту. Они вчера с Мишей азартно перебрали сотни этих самых тарелок, выбирая не только цвет, но и формы и споря, будто были едва ли не ровесниками. И от одного взгляда на это безобразие я улыбалась. Мне было от этого комфортно и тепло. И там в магазине, где на нас косились, и сейчас дома. Дома.

Я закусила нижнюю губу и прижала стиснутые руки к груди, зажмуриваясь на пару секунд и позволяя переполнявшим меня чувствам прорваться наружу с судорожным счастливым вздохом. Господи, я счастлива. Сильно-сильно. Что даже страшно. Из-за Свана и дружков Сергея, из-за того, что мы с Мишей знаем друг друга всего ничего, из-за Лизы, по тысяче всяких причин, которые бывают причиной в этой жизни, что у людей ничего не срастается. Даже если хотят этого оба. Тысяча причин для страхов и одна-единственная для счастья, что все это перевешивает. Сам Михаил перевешивает.

Федька поначалу дулся, когда вошел в пиццерию. Еще бы, его так старательно выпрошенный и полный новых впечатлений отдых все же не состоялся. Но только он заметил, в каком диком восторге от этого выезда была Надя, которой, к сожалению, не слишком-то часто выпадали такие возможности из-за вечной занятости Марины, то сразу кислое выражение с его мордахи пропало. Бедная моя подруга чуть не сгорала от неловкости из-за внимания Лаврова. А парень вел себя безупречно, галантно ухаживая за обеими девушками, и старшей, и младшей, чем схлопотал от моего Федора с десяток ревнивых взглядов.

Разошлись мы где-то через час. Мы пошли по магазинам, закупать бытовые вещи для размещения моего воробушка, а Лаврову удалось-таки уговорить Марину остаться сегодня на ночь с дочкой в городе у него, соблазнив Надюшку походом в кино и кафе мороженного и заверив, что «Крылов там справится, ему полезно». Я не знала, почему Крылову полезно повозиться с Марининым хозяйством, но влезать не стала. Ведь, несмотря на бесконечное бормотание о том, «неудобно и неловко все это», я видела, что соскучившейся по мужскому вниманию Марине приятно все происходящее, и отвлечься от вечной пахоты никому во вред не пойдет.

Мы вернулись в квартиру Корнилова поздно, и Федька уснул на заднем сиденье после полного впечатлений дня.

– Лен! – с упреком шикнул на меня Миша, когда я сама по привычке собралась нести сына. Сергей всегда бесцеремонно будил его («пусть сам топает») в такие моменты. – Ну, Лена, блин! – уже строже, когда решила тогда взять пакеты.

Он сунул мне ключи и кивком велел только двери открывать и сам принес все из машины, пока я застилала диван в зале и раздевала моего соню. Донес все до кухни, стоял молча, пока я выкладывала в холодильник немногочисленные продукты, но стоило только закончить с ними, обхватил за талию, прижавшись сзади и повелительно развернув в сторону своей спальни, стал настойчиво направлять туда, не прекращая при этом притираться сзади, жадно сжимая, и выцеловывать мне шею. Так что дошли мы до места небыстро, но я уже буквально плавилась под его руками и губами, когда за нами закрылась дверь.

– Лен… Лен… – хрипло бормотал Михаил, приводя в полный беспорядок мою одежду. Не раздевал, а просто убирал со своего пути, рваными, нетерпеливыми движениями. Блузку с лифчиком задрал мне до шеи. Задираемая бесцеремонно юбка испуганно треснула. Трусики он просто отпихнул в сторону, скользнув пальцами сначала поверх складочек, заставляя меня вздрогнуть и тут же взвиться на цыпочки от вторжения его пальцев. – Лен-Лен-Лен… – захрипел уже малоразборчиво, как в бреду, – Да, Лен?.. Да? Не могу, маленькая… Целый день… целый проклятый день…

Я, задыхаясь и уже не видя ничего перед собой, закивала и уперлась ладонями в стену, с готовностью выгибаясь покорной кошкой для него.

Пальцы исчезли, вырвав невольный жалобный всхлип у меня, но тут же я ощутила прижавшуюся к внутренней стороне бедра массивную головку, мазнувшую кожу горячей скользкой влагой.

– Протек для тебя… как пацан… – шептал тяжко дыша Миша, направляя себя в меня. Погружение чуть-чуть, и я выдыхаю до пустоты в легких и звона в голове, готовясь и предвкушая его вторжение. Вторжение, что захватывает меня сразу же и всю, открывая при этом мне меня же настоящую. Женщину, желающую каждой клеткой принадлежать ему. – Башню рвет, Лен… Потерпи… – и он врывается мощно, под корень, до сейсмического столкновения наших тел, одновременно зажав мне рот широкой ладонью. – Потерпи… Я все… Потом, маленькая… – рвано выдыхает он в изгиб моей шеи, целуя часто и жестко и врезаясь в меня неистово, давя ритмично ладонью на лобок, будто просто силы вторжения ему не хватает. Я вскрикиваю в его ладонь от каждого почти запредельно глубокого толчка и всхлипываю, когда он отступает, без слов моля вернуться снова так же жестко. Царапаю стену, гнусь, жаждая принять его еще глубже и удержать в себе навсегда. Накатывает дикая дрожь, в голове и груди заполыхало, по нервам – той самой болью в одном шаге до экстаза, что познала только с ним. И Миша чувствует это, срывается в неистовый темп, каждый удар его бедер – контрольный выстрел в мой полыхающий разум, каждое слово, что он рычит у моего уха, – взрыв петарды, разносящей мои тело и душу в пыль чистого наслаждения. – Сдохну… сдохну, Лен… как же ты течешь… по члену мне… сейчас… догоню…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Меня все колотит и колотит, швыряет волнами удовольствия и его финальными просто сокрушительными толчками, а потом мы останавливаемся, но не замираем, потому что дрожь не унимается, она у нас теперь созвучна, переливается из него в меня и обратно.

– Вот бы не подумал, что тебе такая музыка нравится, – от тихого голоса Михаила над самым ухом я чуть не вскрикнула, выпадая из сладких воспоминаний о прошлой ночи. Которая, естественно, не закончилась у той стены. На самом деле мы уснули всего-то часа три назад, и мой опыт пополнился кое-чем таким, отчего мои щеки тут же вспыхнули.