– Лена, открой, это Георгий! – раздалось повелительное из-за двери одновременно с новым продолжительным звонком, явно намекающим на раздражение визитера.

Он мог меня услышать? Я была тихой. Или заметил тень, мелькнувшую в глазке? А может, все гораздо примитивнее и гаже? Сван точно знает, что сделал со мной Сергей и в каком я могу быть состоянии, он же услал его в эту поездку и вот тут как тут. Учитывая его уже вслух заявленный интерес ко мне, якобы случайное свидетельство измены мужа, это был бы вполне себе логичный следующий ход. Вот ведь… У Лены Крупениной еще какую-то неделю назад и мысли столь циничной о ком-то появится не могло, наверное. Но мои розовые очки разбили стеклами вовнутрь, и я уже не та Лена. И если уж руководствоваться той самой холодной циничной логикой, то мне стоит открыть дверь, впустить его и принять-таки предложение о переезде. Ведь, в отличие от Михаила, Сван сразу озвучил, что Федьку мы заберем и он готов позаботиться о его будущем. И вот уж кому злобствования моего мужа и его дружков не грозят. Только я больше не верю в щедро проливаемые на меня радужные перспективы и знаю, что все блага, каждое из них, придется отработать. И не факт, что попасть в лапы такого паука, как Сван, не в сотни раз фатальнее, чем искать выход из брака-тюрьмы с бешеным, но, будем говорить честно, довольно недалеким Сергеем. Не говоря уже о том, что меня буквально передергивает от мысли, что Георгий меня еще когда-либо коснется.

Я посмотрела в собственные глаза в отражении зеркала в прихожей, даже не вздрогнув от очередного раздражающе долгого звонка.

«Куда вы, близорукие смотрели, а?» – вопросила, рассматривая свои чрезмерно расширившиеся зрачки. Недалекий, жестокий, жадный, не способный на сочувствие и любовь. Вот какой мой муж, но я столько лет этого не видела в упор. Он так притворялся, таился, или я удовольствовалась лишь поверхностными взглядами, трусливо не заглядывая глубже. Больше нет смысла в этом разбираться.

– Лена, я знаю, что ты дома, – не унимался Сван. – Открой мне, голубка. Не бойся меня, я пришел помочь. Тебе нельзя оставаться, будет только хуже.

А я знаю. Надо же, практически слово в слово повторил сказанное Михаилом, а какой разный смысл мне слышится за этим. У Корнилова – это желание помочь, забота, вот уж какая есть. У Георгия же это угроза. Обещание, что непременно хуже и будет, если не будет по его. И от первого я отказалась. И от второго отказываюсь. Но опять же с насколько же разными эмоциями. Пропасть между ними.

Выпрямив спину и вздернув непримиримо подбородок, я дошла до комнаты сына, убедилась, что спит, поплотнее закрыла его дверь, наплевав уже на стук и уговоры открыть. Вернулась в спальню, забралась в постель и зарылась лицом в белье, что еще хранило аромат Михаила и нашего секса. Хотела поменять? Не к спеху. И визитеров с меня на сегодня уже хватит. Чего только стоило явление Оксаны Рубцовой с работы. Знала бы, что ее, бедолагу, так трясти начнет, и открывать бы не стала. Не ожидала ее прихода, но не выставлять же уже было. Предложила чаю, а она так и просидела безмолвно на кухне, пялясь на меня огромными глазищами, будто призрак увидала, и все под столом пальцы тонкие растирала. Только уже на выходе спросила почему-то шепотом: «Лена, как помочь?» А я отчего-то раскисла, носом захлюпала и вывалила ей, что пока нет выхода. Не вижу его. Что страшно, не так за себя, как за Федьку. Что видел, что понимает все, что его защитить от этого не в силах. Он, бедненький, и слег от всего этого. Температура уже два дня, но молчит. Не плачет, не капризничает, ни о чем меня не просит. Почти не кушает, не смотрит на игрушки любимые, спит или сидит на кровати, в окошко смотрит. А мне от этого сердце кто как тупым ножом кромсает. Гадкая мать, хуже нет, раз не знаю что сделать. И каждый раз, как смотрю на сына, с ужасом спрашиваю себя, кого выберу, если совсем уж туго станет. Его, забрать, сбежать сломя голову, наплевав на обещанные кары, или родителей, которым таким приговор почти сто процентов подпишу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Я знаю что делать, – глянула девушка как-то пугающе странно, словно сквозь меня, и ушла, а я испугалась теперь еще и за нее и принялась корить себя за болтливость, пока не ворвался Михаил и не вышиб все из головы.

Стук и звон наконец прекратились, и я, вдохнув последний раз, не запрещая себе наслаждаться, встала и пошла на кухню. Хватит сидеть сгорбленной, испуганной мышью, охая и лелея все больные места. Хоть что-то да от меня зависит. Я на скорую руку напекла Федькиных любимых печенек, разложила диван в зале, достала наши игры, поставила в видик кассету с его любимыми мультиками.

– Вставай, воробушек, я приготовила вкусняшку, – стала будить сына и не позволила себе потерять улыбку, когда, едва открыв глаза, он испуганно глянул мне за спину. – Пойдем, малыш, будем как всегда в выходные смотреть мультики и трескать печеньки с молоком.

– А папа не заругает? – обнял он меня за шею, когда я подхватила его с кровати.

– Его нет, и мы ему не скажем.

Да, вот она моя новая реальность. Я, всегда учившая своего сына и чужих детей быть честными, теперь прошу его научиться скрывать и лгать. Прошу молчаливо смириться с существующим положением вещей, в котором нам предстоит какое-то время существовать в двух разных измерениях: когда его отца нет дома и когда он тут. Возможно, это неправильно и только будет путать моего воробушка, но ведь нельзя, чтобы в его возрасте существование вмиг стало тягостным адом без всякого просвета. Буду принимать на себя все, если Сергей начнет психовать по поводу того, что я Федьку якобы балую и ращу чуть ли не капризной девчонкой.

Мы провели остаток этого дня и следующий так, словно все было у нас по-прежнему. Готовили вместе, распевая песни из мультиков, играли, азартно жульничая с кубиками и ходами, утром пошли в парк, и я не стала и пытаться замазывать свои синяки. Плевала я. Они не моя вина. Не мне их и стыдиться.

– Ах ты, Ленка, глаза твои бесстыжие, чего выперлась позориться? – свекровь встретила меня злобным шипением, стоило нам только переступить порог квартиры, вернувшись с прогулки. – Да как тебе не стыдно только шастать на людях, рожей подбитой светить?!

– Воробушек, а ну иди к себе и дверку закрой, – велела я, чувствуя мгновенный прилив холодной ярости и внезапное, словно ослепительная вспышка, озарение. Хватит. Я больше не буду терпеть. – А мне стыдиться нечего.

– Да как нечего! Мужа как только не позоришь, гадина! Мало, что ходит она, нате, глядите, такой-сякой Сергей у меня, так еще и не успел он за порог, а к ней мужики хороводами! Букеты тащут, в дверь ломятся! Думаешь, люди кругом без глаз?

– Думаю, что желаю знать цель вашего визита на этот раз, а так же как тебе, ведьма старая, в голову пришло ребенка мне снотворным подтравливать, – отчеканила я, подступив к ней ближе и испытывая желание сейчас сотворить нечто весьма далекое от цивилизованного. Плевать, что меня изводила годами, еще сто лет терпела бы, хамить старшим не приучена, но за Федьку я ее порву. И сейчас я уже не та избитая и униженная в первый момент Лена, что смолчала просто от общего шока.

– Чё несешь-то, дура? – мгновенно насторожилась свекровь.

– Он мне все рассказал про горькую водичку!

– Чё выдумываешь? Наврал все малой! Соображает будто…

– Мой сын – маленький ребенок и выдумать подобное ему бы и в голову не пришло, и я видела, в каком он был состоянии! Он ребенок, внук твой, как же ты только посмела!

– Чего горлом берешь меня?! Ишь, голос прорезался! И зенками наглючими чего это зыркаешь на меня? Обнаглела вкрай? Так я Сереже все расскажу, как вернется, и он тебя живо…

– Ключи от моей квартиры! – рявкнула я, протягивая руку.

– Да какая она твоя! – заплевалась злостью пожилая женщина. – Это сына моего! Ходила, когда хочу, и ходить бу…

– Ключи! Живо! – уже не прячась, сжала кулаки, наступая на нее и тесня к двери.

– Ах ты дрянь! – взвизгнула свекровь и буквально швырнула мне в грудь связкой. – Ну погоди, ты еще слезами-то кровавыми умоешься! А я защищала еще ее! Тварь неблагодарная!

Ну да, стоять и смотреть, как твой сын руки распускает, и советовать «только не по лицу» – это у нас теперь «защищать» называется.

– А теперь уходите, и видеть я вас больше здесь не хочу. Рядом с моим сыном вас уж точно больше не будет.

– Ах ты…

– Вон!!

Дверь хлопнула, хотя визги и угрозы Светланы Николаевны еще были слышны какое-то время. Очевидно, она решила нажаловаться на меня кому-то по соседству. Видимо, тому, кто и снабдил ее любезно сведениями о визитах ко мне.

Да плевала я! Сергей взбесится? Да пусть себе! В том, что касается Федьки, я больше не уступлю. Пусть хоть убивает. А в остальном…

Я приложила руку к барабанящему сердцу. Вот это я… Лена, девочка очкастая, заучка, тихоня и терпилка, языком мужа и его дружков. Голос сроду не повышавшая, ребенок из интеллигентной семьи, это я сейчас была готова с кулаками… Ого! Это как же я так? Я в себе и не подозревала такого. Впрочем, как показали последние дни, я об очень-очень многом в себе не подозревала.

Ясно, что по возвращении мужа меня ждет нечто ужасное, зная его характер. И что же, стану сидеть и ждать? Сама да, но Федьку еще раз через такое не проведу.

Натянув улыбку, я вошла в комнату сына.

– Малыш, помнишь тетю Марину? – спросила его, настороженно глядящего на меня.

– Это у которой эта противная рыжая Надька-задавака дочка? – нахмурился он.

– Да, они самые. Помнишь, говорила, что они нас в гости звали давно уже? Хочешь поехать?

У меня есть личные сбережения и на содержание Федьки, если все плохо-плохо, хватит на какое-то время. А Марина – чудный человек, моя единственная, по сути, подруга, с которой я второй год, к сожалению, не общалась почти. Потому что «все разведенки – шалавы озабоченные и не хер тебе с ней рядом тереться».