– Усаживайтесь, грейтесь с дороги, а я велю подать вина и чаю.

Софья тут же поинтересовалась:

– А где Людмила? Или она осталась в Петербурге?

– Так вы ничего не знаете? – Евграф со скорбным видом вздохнул. – Я писал, но, наверное, до ваших Старых Лип и письма-то не доходят… Или, может, я перепутал адрес…

– Я не в Старых Липах была все это время, а в Вильно, у Ольги Гавриловны. Она умерла. И Домна Гавриловна тоже.

– Боже мой, сразу столько утрат… – Щегловитов снова тяжело вздохнул. – Поистине, в военные годы люди гибнут не только на полях сражений. Отчего так совпадает? Не знаю… Ну, ладно, тетушки были не очень молоды, но Людмила…

– Что?… – насторожилась Софья. – Неужели Людмила тоже?…

– Да, увы… – Евграф сел в кресло и с несколько картинным видом оперся лбом на руку. – Бедняжка, мой ангел, она умерла еще год назад. Ее легкие плохо переносили сырой климат Петербурга, а суровая зима привела к тяжелой простуде. Я не отходил от Людмилы, боролся за ее жизнь, как мог… из-за этого не успел побывать в сражениях, хотя был записал в корпус генерала Витгенштейна. Пока длилась болезнь Людмилы, выжига управляющий, пользуясь моим несчастьем и моей рассеянностью, успел разорить наше имение, и мне впоследствии пришлось продать петербургский дом. Впрочем, я все равно не хотел оставаться там, где все напоминало о моей дорогой жене…

Он отвернулся, и его плечи дрогнули. Софью искренне удивила чувствительность молодого вдовца, о котором многие думали, будто он женился по расчету.

– Что ж, соболезную вашему горю, – сказала она со вздохом. – Тяжело терять любимого человека.

– А вы… – он внезапно повернулся к ней, – вы за это время устроили свою судьбу? Кажется, Домна Гавриловна имела намерение выдать вас замуж?

– Нет, я не замужем и пока не собираюсь, – сухо ответила девушка, давая понять, что не хочет говорить на эту тему. – А что Павел? Неужели вы о нем совсем ничего не знаете?

– Совсем ничего, – развел руками Щегловитов. – Как уехали мы из Москвы, а он – в армию, так никаких ни вестей, ни писем от него не имели. Но будем надеяться на лучшее, верно?

Софья молча кивнула, не зная, как сказать этому малознакомому и, в общем, почти чужому для нее человеку о своих затруднениях.

Слуга принес вино и чай с пряниками, что было для уставшей и озябшей в дороге путешественницы очень кстати. Чаепитие на несколько минут прервало разговор, но потом Евграф продолжил свои расспросы:

– И какие же у вас планы, Софи? Собираетесь вернуться в Старые Липы?

– Наверное. Но прежде мне надо увидеться с Павлом. Ведь по завещанию Домны Гавриловны теперь он владелец Старых Лип. Если Павел вздумает их продать, тогда буду жить в своем крохотном имении на Донце. Но в любом случае без помощи брата я сейчас не обойдусь. Дело в том, что по дороге меня ограбили и мне просто не на что уехать из Москвы.

– Ну, эта беда поправима! – воскликнул Щегловитов, и его глаза заблестели не то от выпитого вина, не то от внезапного оживления. – Вы всегда можете рассчитывать на меня, Софи. А уезжать вам пока не надо. Поживите здесь, дождитесь вместе со мной Павла. Заодно поможете навести в этом доме уют. Также будете наблюдать, как постепенно восстанавливается Москва. А ваш хутор подождет. Уедете, когда потеплеет.

Софья даже удивилась такому добросердечию человека, которого Домна Гавриловна и Павел считали эгоистичным вертопрахом.

Раньше, в довоенную пору, у нее, наверное, мелькнула бы мысль, что не совсем прилично незамужней барышне жить в одном доме с молодым вдовцом, но теперь подобные условности ее уже не волновали. Софья осталась в доме, где заняла ту же комнату, что и раньше. Эта комната была удобна своим расположением, но, вместе с тем, невольно напоминала Софье о ее вынужденной близости с Шарлем, о страхах, болезни и бредовых видениях.

Поначалу постоянное присутствие Евграфа смущало девушку, но очень скоро она освоилась и не без приятности отметила, что этот красивый молодой человек держится с ней весьма почтительно, не выказывая той фамильярности, которая мелькала в его взгляде и обращении при первом знакомстве, когда даже в присутствии жены он игриво назвал Софью charmante personne. Теперь же имя Людмилы произносилось им почти с благоговением, и он всячески давал понять Софье, что верность священным узам брака для него всегда была беспрекословна.

Прошло две недели, а вестей о Павле все не было. Но не только это волновало Софью; она думала также о спрятанном в тайнике сокровище, до которого никак не могла добраться, потому что в доме ей не удавалось остаться одной. Чаще всего Евграф был рядом с ней, сопровождая ее и в поездках по Москве. Если же иногда он отлучался, то в доме оставались слуги, которые были взяты Щегловитовым из дома Людмилы. Но ни этим людям, ни двум горничным из прежней челяди Павла Софья не доверяла, все казались ей подозрительными, и она опасалась, что они могут подследить за ее передвижениями и обнаружить тайник.

Постепенно Софья стала замечать, что в отношении к ней у Евграфа наметилась какая-то странная перемена. Если раньше он выказывал лишь приветливость и любезность, то теперь его взгляды становились все более пристальными и даже страстными, при встречах он старался коснуться руки Софьи, а то и приобнять ее за талию. Однажды он позволил себе слишком уж смелый жест, и Софья, убрав его руку со своего плеча, строго заметила:

– Не слишком ли это игриво для скорбящего вдовца?

Он как будто бы даже смутился, на мгновение опустил глаза, а потом вдруг порывисто схватил девушку за руки и воскликнул:

– Неужели вы не видите, что я просто не в силах сдержаться? Да, я не должен, но ведь сердцу не прикажешь. Вы впечатлили меня еще тогда, при первой встрече, а теперь я с каждым днем все сильнее влюбляюсь в вас, Софи! Что мне с этим поделать?…

Девушка ожидала чего-то подобного и, вздохнув, усталым голосом произнесла:

– Мне все понятно, Евграф. Вы заскучали, а тут рядом с вами появилась барышня, которая кажется вам легкодоступной добычей. Только, знаете ли, несмотря на свое происхождение и репутацию, я не желаю ни для кого служить забавой. Если вы думаете, что со мной можно тешиться от скуки, то должна вас разочаровать.

– Как вы могли такое подумать, Софья!.. – воскликнул Евграф с возмущением. – Мое чувство к вам глубоко и серьезно! Я никого так не любил, даже Людмилу! Ее я скорее уважал, а вас люблю всем сердцем! Вы нужны мне не как временная утеха, а как спутница жизни!

– Вы делаете мне предложение, Евграф?… – слегка опешила Софья.

– Да, разумеется! Я прошу вашей руки!

– Как неожиданно… – она взглянула в его светло-серые глаза, которые сейчас выражали страстное нетерпение. – Очень странно… Неужели вы не шутите?

– Ни в коей мере! Я хоть сейчас готов с вами обвенчаться! Жаль, что здесь нет никого из ваших родственников, чтобы нас благословить.

– Благословить? Но я еще не дала вам согласия.

– Может, вы любите кого-то другого? С кем-то обручены?

– Нет… нет. Мне уже некого любить. Я не связана никакими узами.

– Так в чем же дело? Что вам мешает дать согласие? Если вы пока не любите меня, то я надеюсь со временем заслужить ваши чувства.

– Вы так красиво говорите, Евграф Кузьмич… а не боитесь осуждения своих родных, своего круга? Взять в жены девушку сомнительного происхождения, да еще и бесприданницу?

– Это меня не смущает. Мне не требуется вашего приданого. Я имею некоторые средства, чтобы обеспечить будущей жене пусть не такую уж роскошную, но вполне достойную жизнь. А из родных у меня остался только мой брат Ипполит, но он меня всегда поймет и ни за что не осудит. На мнение же чужих людей мне просто наплевать, кем бы они ни были.

– Вы рассуждаете как благородный человек, – медленно произнесла Софья, не скрывая своего удивления. – Признаюсь, раньше и я, и тетушка, и Павел думали о вас хуже.

– Да, я знаю, моя внешность обманчива. Но в груди у светского щеголя тоже может биться горячее сердце.

Эта фраза показалась Софье несколько театральной, и девушка невольно улыбнулась, а Евграф, видимо посчитав ее улыбку знаком благосклонности, тут же с пылкой интонацией потребовал:

– Так дайте же мне ответ, не томите!

– Сейчас не могу. Я должна подумать.

И Софья нетвердой походкой, словно сомнамбула, удалилась в свою комнату. Предложение Щегловитова обрушилось на нее как гром среди ясного неба. Она была уверена, что человек, бывший мужем Людмилы и соответственно ею настроенный, франт, избалованный светом и привыкший к роскоши, никогда даже не подумает всерьез о Софье Мавриной. И вдруг он, казавшийся бездушным и корыстным прожигателем жизни, делает предложение девушке, женитьба на которой не может принести ему никаких выгод, а даже наоборот, затруднить его положение в высшем обществе. Неужели же он и вправду испытывает к ней искренние чувства? Софья невольно ощутила гордость и даже некоторый прилив женского тщеславия.

И все же сразу ответить согласием Щегловитову она не могла. Слишком сильна еще была над нею власть прошлых чувств. Ночью Софья металась во сне, в ушах у нее звучали осуждающие речи Юрия, а перед глазами вдруг вставало мрачно-серьезное лицо Даниила, душу прожигал его неподвижный фиалковый взгляд…

Но ясное утро отогнало ночные сомнения, и Софья сказала сама себе: «Почему же не попробовать начать новую жизнь? Пусть без любви, но с уважением к мужу. Разве одиночество лучше?»

И она решила не отказывать Евграфу, хотя и не спешить с обручением.

Немного помедлив в своей комнате и с невольным кокетством одевшись и причесавшись более тщательно, чем обычно, Софья вышла в гостиную. Щегловитов ждал ее на своем любимом месте у камина. Едва она объявила ему о согласии, как он тут же с радостным восклицанием кинулся к ней, заключил в объятия и, не давая девушке опомниться, запечатлел на ее устах горячий поцелуй. Но, несмотря на красоту и очевидную опытность Щегловитова, его поцелуй не пробудил в Софье того чувственного трепета и головокружения, которые, помимо воли, она ощущала от поцелуев и ласк Даниила. Видимо, все же существовало нечто необъяснимое и непредсказуемое в отношениях мужчины и женщины, если так по-разному отзывались души и тела на одни и те же прикосновения. Софья вздохнула, мысленно отметив, что невозможно заменить одного другим, а вслух сказала: