– Кто здесь, Юлия? У нас гости? – прямо с порога спросил он чересчур громким голосом, каким обычно говорят глуховатые люди.

– Да, Лев, гости! – так же громко ответила ему жена. – Видишь, приехал мой племянник Даниил!

Лев Жеромский сделал несколько шагов к приезжим и с любезной, хотя немного неестественной, улыбкой кивнул:

– Приветствую вас, мы всегда рады гостям. Простите, что не имею сил вам даже поклониться, замучила проклятая подагра. Увы, я могу похвастать лишь тем, что пока более жив, чем мой бедный брат Владислав, и чуть менее болен, чем моя свояченица Ольга. Ну, дай-ка рассмотреть тебя, Даниэль. Наслышан о твоих подвигах, хвалю! Я ведь сам когда-то был гусаром. А кто эта милая панна в такой странной одежде? Уж не твоя ли невеста? У графа Призванова невеста, вероятно, не ниже княжны?

– Это вовсе не невеста Даниила, а племянница нашей Ольги, – поспешила пояснить Юлия Николаевна.

– Племянница Ольги? И как вас зовут, барышня? Чья вы дочь? – Лев чуть подался вперед и приложил ладонь к уху.

– Меня зовут София! – громко отрекомендовалась девушка. – Я дочь Ивана Григорьевича Ниловского.

– Вот оно что? – удивился Жеромский. – А я думал, что его дочь постарше.

– Пойдемте же, обрадуем Ольгу! – заторопилась Юлия Николаевна, которой, очевидно, хотелось избежать дальнейших расспросов мужа.

А Калерия, взяв отца под руку, что-то сказала ему на ухо, и Софья успела заметить, как Жеромский нахмурил брови и каким-то негодующим взглядом проводил гостью. Девушка ощутила холодок на сердце и уже почти пожалела о том, что так спешила сюда через все тяготы военной дороги. Но у нее еще оставалась надежда, что Ольга Гавриловна, возможно, не заразилась шляхетским высокомерием мужниной родни.

Юлия Николаевна и Призванов повели Софью во второе крыло дома, где обитала вдова Владислава Жеромского и куда изредка приезжали ее дети. Здесь было холодно во всех комнатах, кроме одной, в которой горел камин. Возле камина в кресле сидела пожилая дама, рассеянно уронив на колени вязание, чуть поодаль суетились две служанки, чинившие белье.

– Ольга, спешу тебя обрадовать! – войдя в комнату, сообщила Юлия Николаевна. – У нас дорогие гости!

Дама у камина повернула голову и улыбнулась. Ее лицо, поблекшее от возраста и недугов, все еще хранило следы былой красоты, осанка была величавой, движения – грациозными. Глядя на нее, Софья не удивилась, что эта женщина в молодости не раз разбивала мужские сердца.

– Даниил? Как славно, что ты приехал! – воскликнула Ольга Гавриловна.

Призванов, склонившись, поцеловал ей руку, а она поцеловала его в лоб.

– Если кто-то здесь меня похоронил, то слухи были преждевременны или сильно преувеличены, – пошутил Призванов. – Я еще повоюю до самого конца этой войны.

Ольга Гавриловна перевела взгляд на Софью.

– Не только ко мне приехал племянник, но и к тебе племянница, хоть и двоюродная, – пояснила Юлия Николаевна.

Ольга Гавриловна не поняла, о ком идет речь:

– Какая племянница? Неужели Людмила соизволила приехать сюда из Петербурга?

– Нет, эту барышню зовут София. – Юлия Николаевна указала на молодую гостью.

Софья вдруг почувствовала, что от волнения не может произнести ни слова. Тогда она молча подошла к тетушке, поклонилась и протянула ей письмо Домны Гавриловны, которое тщательно хранила все эти долгие месяцы.

– Что это, от кого?… – заволновалась Ольга Гавриловна. – Боже мой, да это же почерк Доминики!

– Да, это письмо написала вам Домна Гавриловна… незадолго до своей смерти, – смогла наконец вымолвить сдавленным голосом Софья.

– Моя сестра умерла?… – прошептала Ольга Гавриловна, и в ее больших темно-серых глазах заблестели слезы. – Я думала, что умру раньше… мы так и не увиделись с ней… не помирились…

– Тетушка очень хотела вас увидеть и обнять, – вздохнула Софья. – Наверное, она написала об этом.

Ольга Гавриловна распечатала письмо и стала жадно вчитываться в его строки, забыв, казалось, об окружающих. Наконец, прочитав, она посмотрела на Софью и сквозь слезы улыбнулась:

– Дитя мое, и ты преодолела столько мытарств, столько верст, чтобы привезти это, пусть и горькое, но утешение своей старой тетке, которую никогда не видела? Подойди, я тебя обниму!

Больная дама даже встала с кресла, хоть ей это явно было тяжело, и Софья кинулась к ней в объятия, сразу почувствовав облегчение оттого, что тетушка Ольга оказалась женщиной простой и сердечной.

– Можешь ничего не объяснять, – сказала Ольга Гавриловна, вглядываясь в лицо своей юной родственницы. – Доминика мне все написала о тебе, о твоей грустной истории.

«Неужели и о Призванове сообщила?» – мелькнула в голове Софьи смятенная мысль, но следующие слова Ольги Гавриловны девушку немного успокоили:

– Она написала, что очень боится оставлять тебя одну на этом свете, ведь ты сирота, без поддержки, почти без средств. Но теперь я позабочусь о тебе, бедное дитя, ты останешься жить здесь, со мной.

– Но что скажут на это твои дети? – внезапно подала голос Юлия Николаевна. – Мне кажется, Адам и Каролина не любят, когда ты берешь кого-то под свою опеку, считают, что это вредит твоему здоровью.

– Адам и Каролина слишком редко навещают меня, – вздохнула Ольга Гавриловна. – Они больше думают о Боге, чем о своей матери, а моя жизнь не может состоять из одних молитв, мне надо о ком-то заботиться, чтобы рядом была родная душа…

– Это правильно, сударыня, – поддержал ее Призванов. – А сейчас мы с тетушкой вас оставим, чтобы вам ближе познакомиться со своей племянницей.

Даниил, увлекая за собой несколько растерянную Юлию Николаевну, вышел из комнаты.

Ольга Гавриловна тут же усадила девушку на скамейку рядом со своим креслом, стала торопливо и сбивчиво расспрашивать о Домне Гавриловне, Иване Григорьевиче и о Софьиной жизни, начиная с самого детства. Бледные щеки женщины порозовели, в глазах появился блеск, в движениях – живость. Затем вдруг, словно опомнившись, Ольга Гавриловна всплеснула руками и воскликнула:

– Что же это я заговариваю тебя, когда ты устала с дороги, хочешь помыться, отдохнуть, поесть!.. Сейчас велю все для тебя приготовить, а потом уж мы наговоримся от души. У тебя, наверное, нет с собой платьев, Сонечка? Не беда, будешь одеваться пока в мои; они, правда, не очень модны, но вполне элегантны, а поскольку я в последние годы похудела, то платья не будут широки и для твоей девичьей фигурки.

Девушка была растрогана таким радушным приемом, а от обращения «Сонечка», слышанного ею только в детстве, у нее на глаза даже навернулись слезы.

После теплой ванны Софье было предложено переодеться в серо-голубое платье из тонкой шерсти, которое, правда, было ей чуть велико в талии, но тетушка перехватила его синим кушаком, и получилось весьма эффектно.

Скоро принаряженная и причесанная Софья сидела за столом и с аппетитом поглощала булочки, запивая их горячим сладким кофе. Ольга Гавриловна сидела напротив племянницы и почти не притрагивалась к еде и питью, зато с умилением поглядывала на девушку. Насытившись, Софья глубоко вздохнула и сказала с искренним чувством:

– Хорошо, что вы такая добрая! А я очень боялась, что вы примете меня высокомерно. Пан Лев, узнав, кто я такая, посмотрел на меня столь суровым взглядом, что впору было растеряться. Да и Калерия, видно, не очень рада такой гостье, как я.

– О, не обращай внимания. Жеромским вообще свойственна эта надменность обедневших шляхтичей, а Льву особенно. Но, тем не менее, сегодня мы будем ужинать все вместе за столом в гостиной, и Льву придется с тобой считаться. Я вообще намерена познакомить тебя со здешним обществом, но здоровье не позволяет мне выходить из дому, так что поручу вывести тебя в свет Юлии и ее дочери. Кстати, сейчас в Вильно много блестящих офицеров, и жизнь кипит, несмотря на близость войны. Впрочем, Доминика написала, что у тебя был жених, но вы поссорились и расстались. Может, ты все еще любишь его? Тогда, конечно, общество других мужчин тебя не интересует.

– Да, я все еще люблю его, но… – Софья потупилась, – но боюсь, что он никогда уже ко мне не вернется.

– Наверное, узнал, что ты бесприданница, и отказался от тебя? Да, женихи порой бывают так корыстны… Но если он таков, то не стоит о нем и жалеть.

Софья промолчала, не желая объяснять, в чем истинная причина ее ссоры с Юрием, а Ольга Гавриловна продолжала расспрашивать:

– Наверное, тебе трудно жилось после смерти отца? Жаль, что он не успел тебя обеспечить. Впрочем, такая красивая девушка, как ты, может рассчитывать на хорошую партию даже без приданого.

– Ах, тетушка, ведь не всегда и красота приносит счастье, – невольно вырвалось у Софьи.

– О, мне ли этого не знать, – вздохнула Ольга Гавриловна. – Я тоже в молодости была недурна собой, но это принесло больше горя, чем радости, рассорило меня с сестрой и другими близкими. Могла ли я после этого быть по-настоящему счастливой? Жизнь наказала меня, а за что? За непрошеную ко мне любовь жениха Доминики? Может, я когда-то, по молодости лет, легкомысленно пококетничала с ним, но разве это большой грех? Не знаю… Во всяком случае я тягостно расплатилась и за свою красоту, и за свое легкомыслие. Да, мы с Владиславом любили друг друга, но счастливая жизнь в браке продлилась для меня недолго. В молодости муж изводил меня ревностью, в зрелые годы – скупостью и нравоучениями. И все же его смерть явилась для меня большим горем, потому что без Владислава я стала совсем одинока. Мне не удалось сделаться по-настоящему близкой даже своим детям…

Лицо Ольги Гавриловны при этих словах было таким печальным, что Софья не решилась более подробно расспрашивать ее об Адаме и Каролине.

Однако скоро из недомолвок и вскользь брошенных фраз девушка поняла природу той отдаленности, которая установилась между матерью и ее детьми. Адам рос честолюбивым юношей, мечтавшим о военной или светской карьере, однако родичи и ксендзы внушили ему, что, как поляк и католик, он не должен служить в императорской гвардии, и Адам избрал религиозное поприще, на котором вскоре стал успешно продвигаться, предпочитая при этом умалчивать о православной вере своей матери. Что касается Каролины, то она в 16 лет влюбилась в бедного учителя и хотела выйти за него замуж, но родня Жеромских решительно воспротивилась этому браку и сделала все, чтобы отослать молодого человека подальше от Каролины. Впоследствии несостоявшаяся невеста узнала, что ее возлюбленный пошел на военную службу и погиб. Каролина тяжело пережила это известие и, будучи особой экзальтированной и религиозной, вскоре ушла в монастырь. Ольга Гавриловна корила себя за то, что не поняла честолюбивых стремлений Адама и не внушила ему душевной мягкости, а в случае с Каролиной не смогла противопоставить себя семейству Жеромских и защитить право дочери на выбор ее сердца.