– Ничего. Познакомилась. А что, зря?

– Не знаю даже, – я испугалась, что слишком далеко зашла. – Смотря на что ты рассчитываешь.

У Антона никогда не было подруги. Он культивировал беспорядочные отношения, считал, что в мире слишком много красивых девушек, чтобы останавливаться на одной. У него даже было нечто вроде гарема – пять или шесть телефонов, по которым он мог позвонить, и девушки примчались бы к нему в любое время.

Я была с ним полностью согласна насчет количества красивых девушек, но Антон чрезмерно гордился своим положением, своими возможностями. Он был хорош собой, умел повеселиться, но он не заслужил такого внимания – все, что в нем привлекало, дали ему родители. Очень богатые родители. Квартира, машины, мотоциклы, бизнес.

Он меня немного смущал, а еще больше я стеснялась его девушек – красивых, но глупых созданий, с которыми невозможно было ни о чем говорить, кроме наращивания волос.

Я всегда любила плейбоев. Ветреных, несерьезных, которым за обаяние можно простить все на свете и с которыми приятно спать, даже понимая, что не будет у вас никакого завтра. Мне нравились мужчины, которые быстро загораются и тут же гаснут, но первое время ими движет настоящая страсть.

В Антоне же все было нарочитым. И девушек он выбирал особенных – таких, которыми можно легко манипулировать.

Я зачем-то умудрилась все это рассказать Лене.

– Ну, я так и думала, – сказала она.

Мы всю ночь провели в клубе, потом уехали вдвоем на глазах у потрясенного Антона. Не то чтобы на него это произвело такое уж сильное впечатление – он через пять минут нашел Лене замену, просто некоторое время, пока шел за нами до выхода, он надеялся, что мы едем заниматься жарким лесбийским сексом – и возьмем его с собой.

Мы поехали с Леной в кафе, позавтракали – и я узнала, что она декоратор. Работает на киностудии. Мы гуляли по городу, встретили рассвет и разошлись подругами.


И вот эта Лена приняла Сашу, повела ее на спектакль, для которого рисовала задники, накурила ядреной травой – и на Сашу снизошло просветление. Все вдруг встало на свои места. Все стало ясно.

Просветленная Саша вернулась с работы рано, в пять часов вечера, заглянула к Никите – тот ходил по Интернету, искал дешевые машины.

– Никита, я насовсем ухожу, – сказала она.

– Наверное, ты права, – ответил Никита.

– Ты мне не поможешь? – обратилась она к нему часа через два.

Никита помог ей донести сумки до машины.

Саша ехала домой, и с каждым метром ее руки становились все холоднее. Она мерзла, втягивала голову в плечи, поднимала температуру в салоне. Это называется тоска.

Дома она наполнила горячую ванну и долго сидела там, курила.

Никита хотел позвонить своей запасной девушке и заняться с ней сексом – просто ради того, чтоб отвлечься, но ничего не получилось. Он держал в руках телефон, однако так и не смог набрать номер.

Саша осталась одной из моих самых близких подруг. Она отлично выглядит, у нее есть любовник, но она готова расстаться с ним в любое время – отношения ее тяготят. Ей предлагали продать дело за хорошие деньги, но она не согласилась. У нее все есть, а с тем, чего нет, Саша смирилась.

Никиту я вижу редко, хоть и отношусь к нему снисходительно. Он живет с девушкой, которая утомляет меня своей глупостью. Но с ней он чувствует себя настоящим мужчиной – охотником. У него множество увлечений – серфинг, гидроциклы, мотоциклы, прыжки с парашютом. Он веселый и глупый, как лабрадор, и часто я с ним видеться не могу – для меня он слишком обыватель.

Саша с Никитой иногда встречаются – мы вместе ездили кататься на водном мотоцикле, и его девушка ревнует к нему Сашу, а Саша ведет себя с ней надменно.

Если бы они встретились в тридцать три года

Мы с Никитой живем в одном доме.

Не успела скончаться соседка с пятого этажа, как Никита развелся с женой и переехал на три пролета подо мной. Я свела родственников соседки из далекого морского городка и Никиту – и, разумеется, о своем благодеянии не раз пожалела.

Я была характерным обитателем заасфальтированного пространства больше ста километров в окружности, внутри которого каждый день находится не меньше пятнадцати миллионов населения.

В таких условиях человеку очень нужно уединение – и ты в кошмаре видишь, как «добрые соседи», которые с радостью одолжат тебе перфоратор, вызовут «Скорую» или встретят курьера, меняют статус на друзей, которые через день напрашиваются к тебе на чай.

Никита делал ремонт и пару раз в неделю ночевал у меня. Я строила планы, достойные звания сложнейшей дипломатической акции, на то, как отвадить его от дома.

Никита ведь не просто дружил. Он страдал. И хотел, чтобы я страдала вместе с ним, переживала его боль, принимала ее – и это было почти изнасилование.

Я слушала его, заболевая от раздражения, и думала, что звуковые колебания, которые мы называем словами, иголками впиваются мне в мозг: слово – игла, звук – игла…

Я тогда считала Никиту то глупым, то несчастным, но проще было остановиться на глупости, потому что сочувствовать ему не хотелось – он был мне не настолько близок. Ведь сочувствие Никите требовало не просто свежего воздуха, здоровой еды и режима дня и ночи – нет, оно настаивало на палате с мягкими стенами, на тяжелой психологической работе и постоянном контроле больного.

Никита был несчастен, но признать это мог разве что под пытками – я должна была поить его соленой водой неделю, чтобы он, умирая от жажды, прошептал сухими губами: «Да»…

После нелепого брака с Ирочкой Никита ударился в разгул, и мне уже казалось, что бессловесные девицы с городских окраин вызывают у него наркотическое привыкание. Каждый день новая, в морщинистых башмаках, или нарядная, сверкающая, в туфлях, украшенных бантами и стразами…

Но в тридцать лет Никите захотелось влюбиться.

Что бы человек себе ни придумал, кем бы он себя ни видел, ему не избежать того, что заложено в нем природой. Он чувствует голод, холод, страх, любовь. И сколько бы дней человек ни голодал, сколько бы ни плавал в ледяной воде – он хочет есть, мерзнет, и голова у него болит.

Никита пытался обмануть жизнь, как щитом прикрывшись от нее цинизмом, практичностью, черствостью, но она подкралась сзади и оглушила его одним-единственным ударом.

Ему хотелось ощутить шевеление в душе, у которой развилась пониженная подвижность, гиподинамия, болезнь цивилизации и особенно больших городов, где всем вечно некогда заняться своими чувствами. Никита ощущал, что кровь стала медленнее бежать по венам, и догадался, что дело не в сердце, которое было здорово.

В любви Никита был смешон. Мужчина трицати лет ничего о ней не знал. Даже не представлял, как она выглядит.

И он, неопытный, наивный, увидел свою избранницу в глупой нервной девице. Ее звали Марина.

Никита увлекся ею потому, что она была другой – не доступной, как все его пассии, не покладистой и требовательной. Она мучила себя, мучила всех, и эти муки, приправленные сексуальным влечением, Никита принял за ту самую любовь.

Меня, как и многих других… как и всех… с детства волновали трагедии. Мадам Бовари, Анна Каренина, Екатерина Измайлова, которая леди Макбет Мценского уезда, и, конечно, Скарлетт О’Хара…

Все эти истории были чудесными, увлекательными, и, прочитав их, хотелось хандрить, уставив взгляд поверх пруда, в котором отражается серое небо, скрашенное нарядной осенней листвой.

Трагедия замечательна, когда ее рассказывает поэт – душу бередят удивительные события, которые никогда не произойдут с тобой.

Но в жизни, увы, трагедии уродливы. Их героини – жалкие, безумные, злые женщины, которые, словно липы летом – дурманящий запах, источают сумасшествие.

Эта Марина была уродом – каждый ее поступок, каждое слово, взгляд были уродливы.

Лицо у нее было привлекательным, сама – стройна и высока.

Никита встретил ее в компании одного своего друга, и в тот же вечер она с ним уехала. Оказалось, у Марины был молодой человек, и находился он в той же компании, и все произошло у него на глазах.

Марина, не спросив позволения, втянула Никиту в войну – и вот он уже то перевозил ее вещи от молодого человека, то выходил с ним разговаривать, то утешал Марину, которая ночами не могла заснуть…

Марина не хотела оставаться у Никиты. Ему пришлось выселять жильцов, которым она сдавала свою трехкомнатную квартиру на Тверской. Квартира досталась ей от бывшего мужа, телевизионного продюсера. Никита сделал в ней ремонт, потому что Марина не могла жить после чужих людей.

Никита ездил за материалами, торговался, боролся с прорабом, а Марина в это время капала клубничным соком на новые шелковые простыни. Простыни она выкинула.

Мы познакомились в «Чиполлино».

Марина была неприветлива – почему-то ей казалось, что она имеет на это право.

После неудачных попыток завести беседу мы, приятели Никиты, решили, что он приобрел себе красивую зверушку, и позабыли о ней. К тому времени приятели уже наловчились игнорировать подружек Никиты.

– Твои друзья меня унизили, – заявила Марина, когда они приехали домой.

– Ты о чем? – удивился Никита.

– Они даже не смотрели в мою сторону!

– Марин, ты чего… Да никто…

– Я чувствовала взгляды! Не знаю, с кем ты раньше встречался, но у них на лбу было написано «еще одна шалава!» Я тебе не подстилка! Не смей со мной так обращаться!

Марина была больна. И если раньше Никита думал, что истеричка – это женщина, которая рыдает, когда смотрит на Кейт и Лео во льдах океана, то это потому, что ему не повезло столкнуться с подлинным безумием.

Марина была бурей, ураганом, который выдирает дома из земли; играет машинами в снежки; наотмашь валит деревья – и поначалу Никите грезилось, что этот ураган несет его в чудесную страну Оз.