Другой человек, взрослый, неглупый, по-своему обаятельный, однажды разразился гневной отповедью. Он, видите ли, не знает, какую машину купить, потому что за рулем мощных внедорожников сидят какие-то пигалицы с косичками – и не может он, царь зверей, ездить на том, что доступно этим зарвавшимся нахалкам!

У нас с ним не сложилось с самого начала, потом отношения наладились. Когда он меня вытеснил с работы, потому что я женщина. Точнее, я неправильная женщина – с его точки зрения. Я не умею играть в детскую игру «Ты мальчик – поэтому ты самый главный». Я не вижу в ней ни малейшего практического смысла, кроме поглаживания его уязвленного самолюбия. Но этого нет в договоре.


Никита каждый день обижался на Сашу. А она была слишком занята, чтобы как следует рассердиться. И не ожидала от него такого коварства.

Она приходила домой и получала бурю в стакане воды.

А потом нас всех вместе пригласили в гости. Был один общий друг, очень умный, порядочный человек, которого мы всегда немного не замечали – он был тихий и скучный и мог увлеченно говорить лишь о своей работе – а работал он с финансовыми потоками, так что увлечь этой деятельностью было некого. Но мы его все равно любили.

И вот он продвигался по своей скользкой, темной и даже иногда дурно пахнущей карьерной лестнице, а потом неожиданно вспомнил, что есть лифт – сел в него и забрался на вершину, где каждый месяц получают больше миллиона рублей.

Он женился на какой-то девушке, которую большинство из нас видели только в церкви, на венчании, и пригласил нас в гости.

У него было очень хорошо. Дом. Сад. Пруд. Его жена, Маша, встретила нас изысканным французским пирогом.

Мы так хорошо сидели, и светило апрельское солнце, и было отличное белое вино, и Маша была беременна, и все ругались на них, что они не хотят узнать пол ребенка…

Как вдруг Никита с ножом бросился на нашу идиллию и все быстро разрушил:

– Почему ты, Саша, не умеешь печь такие пироги? – воскликнул он, с задорной улыбкой повернувшись к Саше.

Все растерялись. Что можно ответить на такое заявление – да так, чтобы избежать публичного скандала?

– Никит, в чем твоя проблема? – спросила Саша.

– Да я пошутил! – Никита с надеждой обвел взором окружающих.

Все мы отвели глаза.

Я даже придумала, как отшутиться, но это бы стало продолжением безумного разговора, так что я промолчала.

Саша ночевала у меня. Она собиралась поехать к себе в квартиру, но я ее не пустила.

– Как ты мог? – орала я на Никиту.

– А что такого? – Он решил во что бы то ни стало сопротивляться.

Так часто поступают люди, которые не правы, но считают, что им это сойдет с рук.

– А то, что такое можно было сказать только в бреду! Ну невежливо это! Какого черта ты не понимаешь? Что за хлам у тебя в голове? – Я была вне себя. – Почему ты публично критикуешь Сашу?

Это была, конечно, не критика. Это был крик о помощи. Никита не знал, что делать с женщиной, которую он любил, с ее успехами, с ее деловой хваткой, с тем, что у нее все хорошо получается, ей не нужна помощь, и она превзошла самые смелые свои ожидания.

Это было так отчаянно глупо, так нелепо – его страдания, борьба с внутренним демоном, с божком Приапом, что я, его подруга, не знала, что ему сказать. Не хотела. Нужно было засунуть руки по плечи в глубины его души и трогать там все – окровавленное, раненое, гадкое.

– Он мудак? – спрашивала меня Саша.

– Не, Саш. Поговори с ним.


Конечно, мужчины нам не враги. И женщины не мечтают кастрировать всех мужчин и заточить их на необитаемом острове.

Но как бы мы все ни старались, как бы ни надрывались, мы не можем уйти от страшной болезни, чумы, сибирской язвы под названием «стереотипы».

Женщины хотят, чтобы их любили так, как они любят собственных детей – навсегда, преданно, трепетно. Хотят, чтобы о них заботились и баловали и чтобы это превратилось в волшебство, в исполнение всех желаний.

Мужчины надеются, что их будут обслуживать, и уважать, и прислушиваться к каждому их слову, и гордиться их достижениями.

Мы с детства читаем книги, в которых живут грубоватые, но благородные герои. В этих книгах мы, женщины, беззащитны и обижены. У мужчин в таких романах – могущество и власть.

И все эти стереотипы так же просты и уродливы, как представления с Петрушкой – низменный юморок, неприхотливый сюжет.

Мы любили мужчин, всегда любили мужчин. Но нам приходится любить их кротко, пока они не начинают нами помыкать.

Мы не виноваты в том, что хотели быть успешными. И стали. Мы все можем сделать. Мы полагаемся на самих себя.

И мы не умеем мириться с тем, что мужчины не принимают нас такими.


Молодой человек, известный певец – впрочем, слишком юный и совсем недавно прибывший из глухой, слепой и немой провинции, спросил меня:

– Ну почему ты не умеешь готовить? Ты постареешь, и муж тебя бросит! Ведь отношения – это не только секс!

– Я стану богатой старухой и буду заказывать еду в ресторанах, – ответила я, ошарашенная таким ходом мыслей.

Я отлично помню, как сладко было мечтать о том, что некий самый влиятельный в мире князь решит жениться на мне, а я буду против, но меня отдадут под венец, и он грубо овладеет мной, и я убегу, и он меня найдет, и потом я пойму, что все это от невероятной любви – просто ему раньше попадались доступные женщины, думавшие лишь о том, как бы женить его на себе. И, конечно, в этих мечтах были пышные юбки до пола, корсеты и метры воздушного шифона.

Сейчас я мечтаю сама себе купить вторую квартиру – и эти фантазии захватили меня целиком. Это чертовски приятно – ощущать себя властительницей мира.


Саша поговорила с Никитой. Все-таки два года они были счастливы.

– Надо было искать кого-то из своего круга, – мрачно сообщила мне Саша после этого разговора. – Извини, но этот твой Никита – простонародье.

– Твой Никита, – уточнила я.

– Я не могу жить со всем этим рядом, – жаловалась Саша. – Это противно. Никогда не думала, что влюбилась в человека, который окажется таким примитивным.

Саше не удалось с ним договориться. Она чувствовала себя слишком занятой, слишком мудрой для того, чтобы снисходить к чужим слабостям. Она не захотела понять Никиту.


В мире происходят истории, которым нет разумного объяснения.

Я знаю человека, который был очень плохим мужем. Он пил, гулял, тратил очень много денег – денег, в которых нуждались два его маленьких ребенка – на дорогие увлечения вроде мотоциклов, машин, кайтборда. Все знали о его похождениях. Его жена не работала, это называлось «воспитывала детей», хотя никого она особенно не воспитывала, но и она не вытерпела – подала на развод.

Он страдал. Причем страдал не красиво, с выходом, не публично. Он три года жил в маленькой квартирке своей бабушки, не работал и почти не занимался сексом.

Он не любил жену, не ценил семью, но почему-то ему было плохо.

В мире, где нет разводов, они были бы несчастны вдвоем и всегда. Он считался бы главой семьи и время от времени спал бы на диване.

Возможно, дело не в том, что от него ушла определенная женщина и увела именно этих детей. Возможно, он был несчастен заранее и будет таким всегда. И он хотел остаться один, чтобы никто уже не мешал ему маяться, и не надо улыбаться ради других.


Саша проявила незавидное упрямство и приняла одно из тех странных решений, которые занозой сидят в памяти всю жизнь. Надвигаются тучи, прогибается небосвод, и это давнее решение молнией вспыхивает перед глазами, освещая все белым мертвенным светом, а ты, словно дикарь, прячешься и закрываешь голову руками.

Она посчитала, что найдется кто-то получше Никиты. Нашелся, конечно, но только вот Саша не смогла его полюбить так, как любила Никиту.

Может, если бы Саша встретила Никиту годом позже, все в их жизни было бы по-иному. Мы каждый день разные. Конечно, день ото дня это не так заметно, и перемены незначительны, но с нами все время что-то происходит – и это нас меняет.

Страшно, когда все остается на тех же местах. Человеку пятнадцать лет, двадцать, тридцать восемь, сорок шесть, шестьдесят два – а он все тот же, с теми же страхами.


Все знают, Рим – вечный город. Там в центре стоят дома двенадцатого, пятнадцатого века, а через реку с названием, от которого сердце замирает в груди, – Тибр (в этом названии вся история мира!), располагаются новостройки – семнадцатый, восемнадцатый века. Говорят, когда человек уходит в мир иной, вся его жизнь проходит перед глазами. В Риме перед твоими глазами наяву проходит жизнь человечества.

В Риме ты понимаешь, что такое постоянные величины.

Я застала Сретенку, в переулках которой жила большую часть жизни, серой, ссутулившейся. Я ее любила.

Это такая любовь, от которой больно.

Бабушка, чьих поцелуев ты немного боишься, потому что тебя, нежную, розовую, без единой отметины времени, пугает ее тонкая и пожелтевшая, как старая бумага, кожа, ее бледные губы, запах старости, который источает ее одежда. Ты не хочешь часто смотреть на ее узловатые руки в коричневую крапинку. Ты боишься старости.

Но однажды ты берешь эту старческую руку, целуешь ее так горячо, словно хочешь вдохнуть в нее молодость, и твое сердце стучит, как часы на Спасской башне, и ты наконец понимаешь, что такое – любить.

Я любила мою Сретенку. Я ходила в окаменевших от мороза сапогах по щербатым тротуарам, покупала газировку с сиропом (если повезет) в уличных автоматах, заходила в булочную, где почему-то не пахло свежим хлебом, а пахло им в одном из переулков – наверное, там находилась пекарня, и хлеб, по слухам, везли на другой конец города.

Я спускалась в подвал, мастерскую к художникам-анималистам, которые ходили там в серых оренбургских платках, перевязанных на талии, и варили в здоровенной кастрюле картошку с тушенкой – чтобы было чем поживиться после косяка с сухой травой.