Граф Гибер — Дельфине

Париж, 30 октября 1778 г.


Многоуважаемая маркиза! Наконец, я могу вздохнуть свободно. Хотя вы еще не хотите меня видеть, но все же вы были настолько добры, что соблаговолили собственноручно написать мне несколько строк, для того, чтобы я знал, что мне больше нечего дрожать за вас.

Это были ужасные недели, последовавшие за нашей злополучной прогулкой. Я думал, что уже потерял вас, когда я стоял на коленях возле вас и тщетно старался остановить кровь, которая текла из вашего белого лба. И хотя вы потом открыли ваши прекрасные глаза, тем не менее не прошло ни одного дня и ни одной ночи с тех пор, когда бы я не чувствовал смертельной тревоги за вас! С отчаяния я застрелил вороную лошадь, на которой вы ехали. Она умерла невинная, но я не мог ее видеть больше.

До сих пор для меня является загадкой, как могло случиться, что это спокойное животное, без всякого внешнего повода, вдруг понесло вас и, в конце концов, перекувырнулось, перескакивая через высокую изгородь.

Вы давно не были так веселы, как в тот день. Возможность выздоровления вашего сына, о чем вы говорили мне, осенний день, обдававший вас своим теплом, казалось, разделял наше веселье. Я мог в такой день разговаривать с вами только о веселых вещах, заставлявших смеяться. Я сообщил вам занимавшую меня новость, только что услышанную мной, что ваш храбрый Лафайет собирается покинуть Америку со своими друзьями, чтобы предоставить свои силы к услугам отечества в войне с Англией. В этот самый момент я увидел, что вы побледнели, и ваши широко раскрытые глаза устремились на меня, как будто перед вами находился призрак, и затем вы умчались, точно хотели броситься куда-то.

С очаровательной грацией умели вы, во время нашей прогулки верхом, отклонять разговор от той темы, на которую я хотел навести вас. Но теперь, очаровательная маркиза, когда радость по поводу вашего выздоровления так велика, что лишает меня всякого самообладания, вы не можете помешать мне высказать вам, что если б вы умерли, то и моя жизнь была бы кончена!


Иоганн фон Альтенау — Дельфине

Париж, 3 ноября 1778 г.


Серый ноябрьский туман, тяжело лежавший на моем сердце, исчез от одного дуновения вашего дыхания, дорогая маркиза. Одного взгляда на ваше лицо было достаточно, чтобы я понял то, чему не хотел верить, несмотря на ваши уверения. Не только рана на вашем лбу зажила, но зажили теперь и ваши внутренние раны. Я не посмел больше мучить вас своими сомнениями, когда увидел вас снова, и как увидел! Исхудавшая и бледная, с глазами, горящими как уголья, с узким красным рубцом на белом лбу и ласковой улыбкой на полуоткрытых устах, выражающих нетерпеливое желание, вы лежали на кушетке, и ваше ослабевшее тело было закутано в белый шелк, и вся ваша фигура была залита красным сиянием от каминного огня. «Он говорит: мальчик будет здоров! — прошептали вы, протянув мне обе руки. — И тогда я буду свободна, совершенно свободна… для новой жизни!»

Вы — точно верующий ребенок. У кого же хватит жестокого мужества сказать ему: «Бог, которому ты молишься, не существует!» Я хочу верить вместе с вами. В день окончательного решения, — вы говорили о 21-м декабря? — я буду ждать перед вашим домом известий. До этой же минуты я снова удалюсь в свое изгнание.

То, что я узнал о маркизе, об этом вы теперь не хотите слышать. «Мне так это безразлично!» — сказали вы. Но если ваша свобода когда-нибудь окажется в зависимости от знания этих вещей, то помните, что я нахожусь к вашим услугам.


Граф Гюи Шеврез — Дельфине

Париж, 20 декабря 1778 г.


Вы призвали меня к себе, прекрасная Дельфина! Вы смеялись над всеми историями, которые я вам рассказывал. Мир не обеднел ими, хотя люди, охваченные рвением низвергать королей и Бога, продолжают утверждать, что у них не хватает времени на всякие безумства.

Заставил ли знаменитый д-р Месмер снова забиться ваше парализованное сердечко или же сотрясение, вызванное падением, вывело вас из летаргии? Вы дозволили мне расцеловать каждый из ваших розовых пальчиков. «Только не как любовник!» — пригрозили вы. Я почти готов был бы впасть в уныние от этих слов, если бы не то, что моя страшная тоска по вас заставила меня поискать утешительницу.

Вспомните-ка! Вы видели в опере маленькую Тевенеи, незадолго до вашей злополучной поездки верхом. Она была самая молоденькая из нимф в балете Роза, и на ней ничего не было, кроме розового облака вокруг бедер, да чудных золотистых волос на голове и черных как смоль — в другом месте.

Пожалуйста, не прикрывайте ротика своей ручкой. Я знаю, что несмотря на ваши возмущенные взгляды, вы все-таки смеетесь!

Я — говорящий попугай маркизы Дельфины, которому дозволяется болтать с тем лишь условием, чтоб это забавляло его госпожу! А в эту минуту вы, ведь, одни! Нет возле вас страшного и серьезного домашнего философа и, наверное, нет маркиза. Должен я вам показать дальнейшие пробы своего искусства?

Господин Жанлис застал недавно m-lle Жюстин, свою прелестную любовницу, в нежнейшем tete-a-tete с маркизом Левенштейн. «Что вы хотите, милостивый государь? — отвечала она на его упрек. — Но ведь я же изо всех сил старалась заинтересовать господина маркиза вашей дочерью!» И действительно, в ближайшие дни маленькая Жанлис сделалась счастливой невестой. Не послали ли вы ей сердечных поздравлений по этому поводу?

M-me Шаман увидала, что ее семнадцатилетняя дочка погружена в чтение, «Письма шевалье дю Сант-Ильме.» Возмущенная мать вырывает у нее книгу и говорит: «Ретиф де ля Бретонн не мог написать более отвратительной вещи!» Дочка чуть не умерла от смеха. Ведь роман-то написан про нее.

Герцогиня Д'Анвилль хотела возбудить ревность своего любовника, который оставлял желать многого в отношении страсти, и поэтому она начала восхищаться Д'Аламбером. «Это бог!» — говорила она восторженно. — «Ах, madame, — отвечал небрежно любовник, — если бы он, действительно, был богом, то начал бы с того, что сделал бы себя мужчиной!»

А вот еще недурная шутка, которая несколько дней забавляла Париж во время вашей болезни. Каких-то два польских дворянина, с лучшими рекомендациями, получили от графа Артуа разрешение осмотреть его павильон Bagatelle. Перед одним из мраморных бюстов они вдруг залились слезами. «О, как она похожа на нашу умершую сестру!» — говорили они. Предупредительный граф тотчас же подарил им этот бюст. Они повторили этот удавшийся маневр у целого ряда наших меценатов, и, прежде чем мошенничество было открыто, они успели исчезнуть со своей богатой художественной коллекцией.

Если вам опять захочется смеяться, прелестная маркиза, то вспомните обо мне. Запас мой неистощим, а мое старание сделаться для вас необходимым тем более сильно, что я уже слышу вдали бряцание оружия наших возвращающихся военных героев и, к сожалению, знаю, как поверхностны женщины! Они мечтают о забрызганных кровью мундирах и не замечают сердец, в тиши истекающих кровью!

Впрочем, эти герои везут с собой целый гарем индианок с бронзовой кожей, и я уже предвижу, что их туалет — три пера в голове и двадцать колец в ушах — явится величайшей модой будущего сезона. Вам, очаровательница, эта мода будет удивительно к лицу!

Не забудьте своего обещания, послезавтра мы должны встретиться на бал-маскараде.


Иоганн фон Альтенау — Дельфине

21 декабря


На коленях молю: впустите меня! После такого известия вы не должны оставаться одни.

«Все кончено. Послезавтра я уезжаю с ребенком домой, чтобы там похоронить себя с ним навсегда!» Эта ужасная записка принесена мне. Вы не должны уезжать! Вы должны бороться с судьбой, а не покоряться ей. Я останусь у вашего порога и схвачу лошадей под уздцы, чтобы помешать вам. Послушайтесь же того, кого вы сами называете своим единственным другом!


Граф Гюи Шеврез — Дельфине

21 декабря


Вы слишком долго занимаетесь своим туалетом. Вы хотите ослепить всех своей красотой, только поэтому вы и заставляете меня ждать так долго, прелестная Дельфина? Если я не получу никакого ответа через своего егеря, то через час буду у вас и силой увезу мою красавицу!


Иоганн фон Альтенау — Дельфине

Париж, 22 декабря 1778 г.


Свершилось. Это сделал я. Вы — единственная, знающая это, можете указать на меня, как на убийцу своего ребенка. Но и под виселицей я буду утверждать, что это было лучшим актом всей моей жизни!

Более милосердный, чем его мать, я пустил пулю в висок бедному идиоту и вернул жизнь женщине, которая хотела осудить себя на смерть!

То, что я встретил ночью графа Шевреза, когда пробирался в комнату ребенка, умерило мою радость. Правда, вы его не велели пускать, но он как будто имел право так просто являться к вам. Я сожалею о вашем поспешном выборе, но своим актом я сам лишил себя всяких прав на вашу дружбу, а следовательно и права делать вам предостережения.

Прощайте, Дельфина. Будьте счастливы!

Калиостро

Барон Фердинанд Вурмзер — Дельфине

Петербург, 2 июля 1779 г.


Уважаемая кузина! Вряд ли вы помните бледного юношу, который тщетно пытался отбить у своего соперника прелестнейшую из нимф. Принц Фридрих-Евгений остался победителем, и его лба коснулись ее губы, посвящая его своим поцелуем. Я же, спрятавшись в боскете, оплакивал свое поражение и целый день не расставался с мрачной мыслью исчезнуть ночью в черном лебедином пруду.

Внезапная смерть моего старшего брата вынуждает меня оставить мое место при дворе великого князя Павла, чтобы посвятить себя управлению нашими имениями. Я выезжаю на днях, и если горе, которое я испытываю, расставаясь со своей доброй повелительницей великой княгиней, смягчается радостью возвращения на родину, то этому много способствует мысль о вас, чью красоту и радушное гостеприимство мне так часто расхваливали.