— И почему он не принес их через дверь кухни? — продолжил Томмазо, — Все наши поставщики знают про кухонный вход. Тут что-то не так.

— Вы двое, — бросил им Франциско, — поговорите позже, когда поймаете всех.

Томмазо послушно отправился ловить угря, нашедшего себе убежище под столом. Пришлось тоже заползти под стол, но угорь успел ретироваться под стул.

Вскоре подействовало бесплатное шампанское: клиенты приняли сторону беглецов. Каждый раз, когда угрю удавалось вырваться из рук охотника, посетители начинали шутливо аплодировать. Ален наблюдал за всем этим, стоя в стороне. Лицо его было мрачнее тучи.

Выход из тупика нашел Хуго. Он сходил на кухню и вернулся с двумя огромными ножами, по одному в каждой руке. Ножи были стальные, длинные, как сосульки, и очень острые на конце. Хуго подошел к одному из угрей и, вместо того чтобы ловить его, просто проткнул его острием ножа возле головы, насадив на стальное лезвие.

Зрители молчали. Не снимая извивающегося угря, Хуго продолжил свою охоту. Последовал второй удар тем же ножом, и теперь на окровавленном лезвии извивались уже два угря. Третий пытался спастись бегством. Бесстрастный Хуго сделал несколько шагов, присел на корточки и наколол угря на второй нож. Потом повернулся к следующему нарушителю спокойствия, и секундой позже четвертый, и последний, угорь тоже болтался на ноже. Ни слова не говоря, Хуго скрылся в кухне. Из-за закрывшейся двери раздался лязг металла о металл, а потом все услышали, как кусочки угрей шлепаются на пол.

— Все по местам, — скомандовал Ален. — Слава богу, хоть один из вас оказался здравомыслящим человеком.

Когда кухонная бригада вернулась к своим столам, от угрей не осталось и следа, а Хуго, как ни в чем не бывало, занимался приготовлением соусов.

Томмазо досталось убирать коробку, из которой сбежали угри. Взяв ее в руки, он обнаружил сбоку надпись: «Бойтесь тех, кого выгнали из ресторана. У них могут оказаться скользкие друзья».


Наконец у Бруно выдался выходной, и он отправился за продуктами для следующего торжества. Mattatoio, старая скотобойня в Тестакьо, давно была закрыта и превращена в конюшню для лошадей, на которых по городу возили туристов, но рядом с ней еще сохранилось несколько мест, где можно было раздобыть парное мясо и даже целые туши. Поговаривали, что здесь пускают в ход все, кроме мычания. Одним из таких мест был «Элоди», мясной магазинчик у самого основания горы Тестакьо, которая в действительности была никакой не горой, а засыпанной землей свалкой всякого древнеримского хлама, превратившейся в холм высотой метров тридцать пять.

Здесь можно было найти разбитые амфоры и глиняные кувшины, в которых древние римляне перевозили оливковое масло. Подножие этого многовекового склада разнообразной тары окружали автомастерские, лавки мясников и даже ресторанчики, представлявшие собой углубления в холме, перекрытые арочными крышами. «Элоди» — мрачное место, опилки на полу заляпаны кровью, но качество мяса здесь непревзойденно.

Минут двадцать Бруно болтал с хозяином по имени Яко. Выбор потрохов основан исключительно на доверии, и если тебе продадут несвежие, последствия будут куда плачевнее, чем от обыкновенной вырезки. Бруно сказал хозяину, что он повар, и обсуждал с ним различные рецепты до тех пор, пока тот не пришел от них в полный восторг, как и сам Бруно. Тогда Яко ушел в кладовку и вернулся с пригоршнями драгоценностей — внутренностями новорожденного теленка, овечьими мозгами, свиным языком и целым бычьим хвостом, еще даже не очищенным. Из этого богатства они сделали окончательный выбор. Старик убедил Бруно в том, что блюда не должны быть излишне причудливы.

— Бери рецепты попроще, и ты не ошибешься, — уговаривал он. — Борись с искушением сделать все по-своему. Знаю я вас, молодых поваров. Вечно вы спешите.

Когда Бруно, взяв свои бумажные свертки, шел обратно в Трастевере, эти слова звучали у него в ушах.

Окончательное меню во многом согласовывалось с советом старика. Antipasto была классическая римская — fritto misto, малюсенькие кусочки субпродуктов, включая мозги и печень, с улитками, артишоками, яблоками, грушами и размоченным в молоке хлебом, все обжарено в яйце с панировочными сухарями. После закуски шло primorigatoni alia pajata, макароны с внутренностями новорожденного теленка, все еще пропитанными материнским молоком. Их Бруно потушил с луком, белым вином, помидорами, гвоздикой и чесноком. На secondo у них будет milza in umido — побеги цикория с анчоусами. Они подготовят почву для очень простенького десерта — fragole in aceto, клубники в уксусе. Для эффектного финала Бруно разыскал немного kopi luwak, очень редкого сорта индонезийского кофе. Вопреки советам старого мясника, Бруно все-таки взял один неожиданный ингредиент, чтобы придать всей трапезе особый аромат.

В его душе счастье и грусть перемешались, как желток и белок, взбитые для омлета. Ему было больно оттого, что Лаура никогда не будет ему принадлежать, но он был рад, что может готовить для нее. И он уже не мог понять, где кончается грусть и начинается счастье.


Подходя к дому Томмазо, Лаура еще на улице почувствовала сильный и довольно примитивный запах. Она остановилась, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Запах был сложный и острый, как у старого портвейна, но было в нем что-то плотоядное. Лаура даже вздрогнула. Запах был какой-то дурной, почти тухлый — улицу наполняла мускусная, грубая сладость, отягощенная гвоздикой и чесноком. У Лауры затрепетали ноздри, рот наполнился слюной. Она распахнула дверь, ведущую во внутренний дворик, и быстро поднялась по ступенькам.

Дверь квартиры ей открыл сосед Томмазо.

— Привет, — сказала Лаура — Томмазо дома? — И улыбнулась Бруно, который был ей симпатичен.

— Он вносит последние штрихи в ваш будущий обед, — сообщил Бруно — Заходи.

Дверь в кухню была закрыта, из-за нее раздавались проклятия и ругань на итальянском языке.

— На твоем месте я бы туда не ходил, — стесняясь, предупредил Бруно — Он немного не в себе, когда готовит. Сама понимаешь, он любит, чтобы все было идеально.

Его слова сопровождались оглушительным звоном посуды.

— Наверно, это очень трудно — следовать рецепту.

— Иногда да, но гораздо труднее быть шеф-поваром, а не просто соединять ингредиенты.

— В самом деле? Как это?

Бруно смутился.

— Это как разница между пианистом и композитором, — наконец сказал он — Пианист, конечно, личность творческая, но он всего лишь выражает мысли человека, который дает жизнь мелодиям. Быть поваром — то же самое, что быть пианистом и претворять в жизнь чужие идеи. А шеф-повар — он как композитор. К примеру, все блюда, которые ты будешь есть сегодня, приготовлены по традиционным римским рецептам. Но если бы мы пользовались только старыми рецептами, ничего в них не добавляя, римская кухня перестала бы быть традицией и превратилась в историю, в нечто мертвое. Эти блюда совершенствовались веками, но лишь благодаря тому, что люди пробовали новые ингредиенты, новые сочетания, отказывались от неудачных вариантов и брали за основу удачные. Так что мы в долгу перед шеф-поварами прошлого, ведь именно благодаря им мы можем экспериментировать, даже если имеем дело с самыми священными традициями.

Лаура завороженно кивнула, и Бруно продолжил:

— Возьмем одно из тех блюд, которые ты будешь сегодня есть, fritto misto. Старый мясник, продававший мне мясо, настаивал на том, что нужно готовить его по старому рецепту. Скажем, мозги всегда тушили с овощами, потом остужали, резали и жарили в кляре. Но кляр мало чем отличается от японской темпуры, а темпуру подают со сладким чили и соевым соусом. Так почему бы не приготовить итальянский вариант этого блюда, например с моденским уксусом вместо соевого соуса, и посмотреть, что получится… — Бруно замолчал на полуслове, внезапно осознав, что его заносит. Он не только возбужденно размахивал руками, но и напрочь позабыл о том, что Томмазо изображает из себя шеф-повара. Бруно быстро вспомнил все, что говорил. Не сморозил ли он какую-нибудь глупость?

Но Лауру беспокоило совсем не это.

— Томмазо готовит для меня мозги? — скривилась она.

— И многое другое, чего ты никогда не пробовала, — спокойно сказал Бруно, — Мозги, печень, потроха. Ты просто должна доверять… — Он хотел сказать «мне», но, сделав над собой невероятное усилие, продолжил: — …доверять Томмазо. Он знает, что делает, а попробовав, ты будешь знать, что это великолепно.

— Как в старой шутке: «Я никогда этого не пробовал, потому что не люблю».

— Именно. Надеюсь, когда ты все это попробуешь, для тебя это станет приятным сюрпризом.

— Может быть.

Лаура чувствовала себя несколько неуютно. Бруно смотрел на нее как-то странно, а речь его изобиловала непонятными паузами, во время которых он то впивался в нее взглядом, то смущенно отводил глаза.

Впрочем, она заметила, что, говоря о еде, он переставал смущаться. А когда смотрел ей в глаза, его собственный взгляд загорался страстью. Она решила вернуть его к предыдущей теме и сказала:

— Так это ты все покупал, а не Томмазо?

— Что?

— Ты сказал, что старый мясник продал тебе продукты.

— Я это сказал?

И Лаура сдалась. А еще через минуту Бруно пробормотал, что ему нужно идти. Он поднялся и направился к двери.

Из кухни раздался победный клич:

— Бруно! Кто сказал, что кесарю кесарево?

Дверь распахнулась, и появился Томмазо. Двумя руками он держал над головой салатницу, как будто это был кубок победителя.

— Puntarelle аl'acciuga по рецепту Томмазо, — провозгласил он и остолбенел. — Ой, Лаура Я не слышал, как ты вошла.

— Меня впустил Бруно.

— Он еще здесь?

— Нет, ушел.

— А, ну хорошо, — И тут Томмазо понял, что все еще держит в руках салатницу, — Очень сложный салат, — объяснил он. — Сначала нужно тонко порезать цикорий. Потом анчоусы, тоже нашинковать. Соль, перец, масло… Приготовить его правильно — целое дело.