Ему всегда нравилось красное дерево: эта древесина полна жизни. С таким описанием можно смириться.

— У тебя мозолистые руки…

«Ну-ну».

— … Что говорит о твоей любви к морю, солнцу и тяжелой работе. У Джонатана руки мягкие и гладкие, как шелк.

Уинн откинулся на фальшборт и устремил взгляд на Зою. «Боже, она прекрасна и принадлежит ему, и только ему, за исключением, наверное, Адама и ее детей», — благодушно подумал он. Его настроение заметно улучшилось.

С удовольствием прислушиваясь к голосу Зои, он закрыл глаза и подставил лицо солнцу. Сначала он боялся сопоставлений, но теперь воспрял духом.

— Твоя шея похожа на мощную мраморную колонну, а шея Джонатана напоминает цыплячью. А еще у него на шее такая штуковина — как там ее? — которая ходит вверх-вниз, вверх-вниз.

Штуковина? Уинн хмыкнул. Должно быть, так описывают людей в двадцатом веке.

— Черты твоего лица как бы выточены рукой умелого скульптора.

Зою «понесло» — она облекала в слова то, что думала. Уинну это очень нравилось. Улыбка тронула его губы.

— У тебя красивые аккуратные ступни, а у Джона они костлявые и всегда холодные.

— Зоя… — предупредил Уинн.

Он не желал даже слышать намека на то, что у нее были близкие отношения с другим мужчиной. Зоя кивнула и хитро улыбнулась: она понимала его как никто на свете.

— У тебя стройные мускулистые ноги и рельефные бедра, мне нравится, как ты сжимаешь меня ногами в постели. — Она вздохнула.

Ему нравились ее вздохи, особенно когда она думала о нем.

— У тебя широкая грудь, с рельефными мышцами. Мне нравится проводить языком по ложбинке на груди… — Уинн застонал. — Там такая гладкая кожа. А твой живот такой же упругий и соблазнительный, как твоя попка.

— Попка? — переспросил он. — Ты имеешь в виду попугая?

— Я имею в виду задницу, — мило заявила она, и у нее на щеке появилась ямочка.

Что она несет?

— Значит, ты называешь меня шлюхой, дорогая? — уточнил Уинн.

— Что?

— «Задница» — это вульгарное название шлюхи, хотя слово «шлюха» и так достаточно вульгарно. — Уинн посмотрел на нее с деланной наивностью.

— Известно ли тебе, Уинн, что твой английский похож на ископаемое?

— Полагаю, такое впечатление создается только у человека из будущего. — Он многозначительно вздернул бровь.

Ему всегда нравились подобные обмены колкостями и остроумными замечаниями. Он собрался было продолжить, но Зоя бесцеремонно шлепнула его пониже спины, и его слова превратились в стон.

— Я имею в виду ваши восхитительные ягодицы, сэр.

Она принялась гладить его, и ее рука скользнула на внутреннюю часть бедра. Какая приятная пытка! Как опытная обольстительница, она стала медленно возбуждать его. Если она добавит одно-два лестных для него сравнений, его страсть вспыхнет с такой силой, что ее невозможно будет удержать.

— Но лучшая часть твоего тела — это твоя могучая плоть.

Уинн молил, чтобы ее рука оставалась на бедре.

Но в следующее мгновение он уже мечтал о том, чтобы ее рука двинулась дальше.

— Она способна одним ударом свалить дерево, — продолжала Зоя, — и вознести женщину до неземных высот. — Она оторвала взгляд от вздувшегося под бриджами бугра и голодным взором посмотрела на Уинна. У него от вожделения рот наполнился слюной.

— Любую женщину?

— Только одну, — ответила Зоя, прижимаясь к нему так, что он через рубашку ощутил жар ее влажной кожи и почувствовал биение ее сердца рядом со своим. Ее округлая полная грудь уперлась ему в плечо.

Уинн тяжело задышал, не в силах стереть из сознания образ ее обнаженного тела. Каким-то непостижимым образом ей удалось незаметно изменить направление его мыслей: теперь главной его заботой стал не Джонатан, а то, как бы воспользоваться преимуществом, которое дает ему ее настроение в настоящий момент.

— Зоя, я счастливый человек, — пробормотал он и провел языком по раковине ее уха. — Но мы отклонились в сторону: с сопоставления меня и Джонатана…

— Какого Джонатана? — спросила Зоя.

— … Мы перешли к более интересным вопросам.

— М-м-м.

Она развернулась так, чтобы ему удобнее было ласкать ее шею, но Уинн одним движением подхватил ее на руки и встал.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась Зоя, не открывая глаз.

— Как, я собираюсь заняться изучением новых и интересных проблем, — объявил Уинн.

— Но они вовсе не новые.

— Они все еще новы для меня и очень сложны в изучении, — возразил он, — если учесть, что в течение почти десяти лет я не занимался ими.

Решив не тратить время на разговоры, Уинн стремительно спустился по трапу. Вслед ему раздались одобрительные возгласы команды.


— Напомни, чтобы я рассказала тебе о современных туалетах, — сказала Зоя, остановившись у двери, которая вела в кормовой ретирад[10].

— Ты можешь пользоваться гальюном[11], Принцесса, — ответил Уинн и оторвался от карт. В последний момент он успел заметить брезгливую гримасу на лице Зои. — Знаешь, когда ты морщишься, твой носик очаровательно задирается вверх.

— Я тебя люблю, Уинн. — В ее мягкий голос вплетались сердитые интонации. Она несколько мгновений пристально смотрела на него, прежде чем продолжила другим тоном: — Я вспомнила, что вы с Джоном еще кое в чем похожи.

— И в чем же? — нахмурился Уинн и вновь принялся изучать карты, всем своим видом давая понять, как мало его это интересует.

— У вас обоих карие глаза. — Это заявление все же вынудило Уинна повернуться к Зое. — Только у Джона просто карие, а у тебя темные, как черный янтарь.

Уинн улыбнулся и подумал, как бы она удивилась, увидев цвет его обоих глаз. Он хотел было заговорить, но Зоя — природа требовала своего — исчезла за дверью, а в каюте внезапно возник Гриззард.

— Извиняюсь, сэр. Думал, вы и госпожа все еще в постели. Но я рад, что вы не потеряли рассудок и остаетесь в форме.

Уинн ошеломленно взглянул на Гриззарда, но тот ничего не заметил и продолжал что-то говорить. Не снизойдя до того, чтобы спросить разрешения, он вытащил прямо у Уинна из-под носа карты, скатал их в трубочку, закрепил резинкой, положил на полку и принялся протирать стол.

— Ты же мог сдвинуть бумаги на другой край стола! — воскликнул Уинн, когда пират стал расстилать скатерть.

— Думаю, нет, капитан. Такой случай бывает раз в жизни, а кок сказал, чтоб я хорошо выполнил свою работу.

Уинн почуял недоброе.

— А какое отношение кок имеет к тому, что ты вторгаешься в мою каюту и буквально вырываешь бумаги у меня из рук?

— Приказ, сэр, — объяснил Гриззард таким тоном, будто разговаривал с недоумком.

— Приказ…

Уинн набрал в грудь побольше воздуха. Беседа с Гриззардом всегда являлась верхом искусства дипломатии, но тому, кто отваживался на это, грозило в любую секунду скатиться в пропасть безумия. Уинн вынужден был вести разговор очень осторожно, иначе Гриззард мог захлопнуть свою пасть, как моллюск раковину, и решил, что будет слушать ответы старого пирата молча, без едких замечаний, иначе недалеко до греха.

— Ага. — Гриззард не считал нужным вдаваться в детали.

— Осмелюсь спросить: чей приказ?

«Я терпелив», — пять раз мысленно повторил Уинн, ожидая, когда Гриззард удостоит его ответом.

— Как чей, кока, естественно, — ошарашил его Гриззард.

— Конечно. Как глупо с моей стороны подвергать сомнению приказ кока, когда я являюсь капитаном и владельцем этого судна. Не так ли?

Гриззард энергично кивнул и с изяществом опытного дворецкого поставил на стол серебряные приборы. «Ого, этот человек — сплошная загадка», — пришел к выводу Уинн.

— Не хочу расстраивать лучшего кока на этом свете, — заявил Гриззард. — Нет, сэр.

«Да, — подумал Уинн, — он четко определил, кто главный на судне».

— За последние три года мне ни разу не пришлось есть мучных мушек и мясных червей. Против червей я ничего не имею: они хоть и холодные, но сочные, а вот мухи — бр-р-р — горькие.

Уинн расширившимся от изумления глазом следил за Гриззардом и спрашивал себя, слышит ли Зоя их разговор. Судя по тому, сколько времени она находится в «адской бездне», как она метко окрестила это заведение, ее ухо наверняка прижато к двери.

— Кок велел «уткотраху» свернуть шею самому жирному гусю, а тот заявил, что не желает, как идиот, лезть в птичник и мазать свою рожу Сэром Преподобием и прочей чепухой.

Уинн также спрашивал себя, понимает ли Зоя, о чем говорит Гриззард. Он молил Господа, чтобы корабельный жаргон показался ей таким же ископаемым, как его английский, и застонал, представив, что будет, если вдруг она потребует объяснений.

— В чем дело? Устали, капитан? — спросил Гриззард. Уинн кивнул, не желая вдаваться в подробности. — Эй, не надо беспокоиться. У любого хрен не встанет, если всю ночь протрахаться с матерью всех святых.

— О Боже! — прошептал Уинн и услышал смех за дверью в ретирад.

— Пыль в глаза пускать — тяжелое занятие, но могу поспорить, это значительно приятнее, чем колошматить иезуита, сэр. — Словно его шутка была верхом остроумия, Гриззард осклабился в лучезарной улыбке и обнажил пожелтевшие зубы. — Слышал, какие визги и вопли раздавались отсюда прошлой ночью.

До Уинна донесся приглушенный возглас из-за двери. Он потер виски. «Не следует забывать, — сказал он себе, — что я не только терпелив, я еще приверженец логики. Будет нелогично, если я придушу своего самого верного члена команды».

— Ха, та банка с клеем, которая соединила вас, очень довольна собой. Ведет себя так, будто его гладким языком госпожа сказала «да».

Гриззард сложил салфетки так, что они напоминали лебедей, и поставил их рядом с приборами. Уинн наблюдал за его действиями и размышлял о том, что самый тяжелый в общении член команды, самый безжалостный бандит на свете, самый страшный убийца, ловко владеющий любым ножом, складывает лебедей из салфеток. Он бы голову дал на отсечение, что Гриззард не имеет ни малейшего представления о том, как выглядит салфетка, если бы не видел этого своими глазами.