Оливия Уэдсли - Песок

— Какой контраст между палаткой Гамида и нашей, не правда ли? — с вызовом и насмешкой сказала она.

Она сама не считала себя способной на такое замечание. Но в минуту гнева и обиды она хотела оскорбить его, вызвать его гнев.

Сфорцо стоял у дверей. При ее словах он обернулся к ней, точно зашатавшись от удара, и остановился неподвижно. Он не хотел верить, что Каро могла сказать что-нибудь подобное, вспомнить хладнокровно о человеке, убившем Роберта.

Ярость и холодная злоба проснулись в нем. Он сдержался с усилием. Под его внешним, неизменным спокойствием и сдержанностью скрывалась его настоящая буйная натура. В порыве гнева он был способен на все. В таком порыве он убил Гамида, и теперь снова бешенство просыпалось в нем. Он задыхался, не в силах произнести ни слова.

Каро поняла, какое страдание причинила ему своими словами. Она встала, неуверенно подошла к нему и с отчаянием в голосе произнесла:

— Джиованни, простите меня, я поступила необдуманно. Я не знаю, что говорю. Но я, я…

Она протянула к нему руки и обняла его, положив голову на его плечо.

Он замер на мгновение, затем он тихо отстранил ее и вышел из палатки в темноту ночи.

На следующее утро Каро стало лучше.

Она встретилась с Сфорцо, словно ничего не произошло прошлой ночью. Оба были смущены и молчаливы. День проходил, приближаясь к концу. Когда наступила ночь, прохладная и темная, Каро показалось, что с Сфорцо произошла какая-то перемена. Он стал еще холодней и сдержаннее, чем всегда.

Они сидели около палатки, изредка обмениваясь замечаниями. Над ними в глубине ночного неба мерцали звезды, изредка вспыхивали далекие зарницы.

— Будет буря, — беспокойно заметил Сфорцо.

— Мне все равно, — ответила Каро.

В ее теперешнем настроении она обрадовалась бы даже опасности, которая могла бы принести с собой забвение.

Совершенно неизвестно почему они заговорили о Париже, вспомнили свою первую встречу, и слова «помните ли вы» часто повторялись ими.

Под влиянием необъяснимого импульса Каро сказала:

— Я впервые встретила Гамида эль-Алима в Париже.

Сфорцо ничего не ответил, ожидая, что она скажет дальше.

— Какие ошибки иногда делаешь из тщеславия! — продолжала она, набираясь храбрости.

Сфорцо все еще молчал.

После небольшой паузы Каро снова заговорила:

— Я сделала такую ошибку. Я хочу сказать… Я никогда ни в чем не поощряла ухаживания Гамида эль-Алима, но я также и не порицала его за это. Он заполнял пустые часы в моей жизни. Иногда приходится расплачиваться за собственную снисходительность. Но никогда еще никто так ужасно не поплатился, как я, за мою оплошность и тщеславие.

Ее голос дрогнул.

Стараясь скрыть свое волнение, Сфорцо сказал медленно и сухо:

— Вы не должны так отчаиваться.

Каро горько рассмеялась, и в ее смехе слышались слезы:

— Ваш совет бесполезен, нельзя не отчаиваться, когда за случайную оплошность расплачиваешься счастьем целой жизни.

Настало молчание.

— Мое путешествие в пустыню я предприняла в минуту разочарования и оскорбленного самолюбия, — продолжала она. — Мой муж сознался мне, что полюбил молодую девушку, на которой он хотел жениться. Я давно уже, правда, перестала любить и уважать его. И я должна была обрадоваться ожидавшей меня свободе. Вместо этого я была глубоко оскорблена и чувствовала себя ужасно одинокой. Он просил меня не уезжать на виллу «Зора», а я поссорилась с ним, твердо решив предпринять это путешествие. Вы также просили меня не делать этого, но я ведь сердилась на вас за то, что вы уехали из Парижа, не попрощавшись со мной. Я никому не была дорога, никто не нуждался во мне, а это так тяжело для женщины. Гамид эль-Алим был внимателен ко мне, он старался развлечь и утешить меня в моем одиночестве. Когда я уехала в пустыню, новая обстановка очаровала меня, успокоила меня ненадолго. Я хотела уехать в Каир на следующий день после посещения лагеря Гамида.

Ее голос замер. Ведь для Сфорцо были безразличны ее объяснения.

Он ничего не сказал, ничем не облегчил ей ее задачи.

Она не знала, как продолжать, и приходила в отчаяние при мысли о том, что была бессильна объяснить ему все.

Холодным, ничего не выражающим голосом он внезапно спросил:

— Вы хотите сказать, что попали в лагерь эль-Алима против вашей воли?

— Нет, я поехала по собственному желанию, чтобы чем-нибудь заполнить время.

— Но если бы Роберт и я не приехали в эту ночь?..

Его голос был таким же ровным и тихим.

Каро прошептала с усилием:

— Я бы убила себя.

Она услыхала, как Сфорцо глубоко вздохнул. Он поднялся на колени и коротко, почти резко спросил:

— Почему?

Слова с трудом срывались с губ Каро:

— Разве вы не знаете… ведь вы должны знать. Я не любила Гамида… Я никогда не любила его… Я не из тех женщин… Я предпочла бы умереть, чем принадлежать Гамиду. Эти ножницы, острые, как бритва, было все, что я нашла… мое единственное оружие… я решила умереть… все равно каким образом… Разве я могла принадлежать другому, любя вас?

Она произнесла это почти бессознательно и умолкла.

— Меня? — глухо повторил Сфорцо.

Слова полились бурным потоком из уст Каро:

— Да, вас. С первой нашей встречи в Париже… и тогда в Каире… О, я могу сказать вам теперь. Что бы вы ни чувствовали по отношению ко мне, я должна сказать вам, что люблю вас, и только вас, и никогда другого не любила…

Она стояла теперь на коленях, протянув к нему руки:

— Я не должна говорить вам это, но мы здесь одни, вы и я, и я люблю вас.

Сфорцо поднял ее и притянул к себе. Они стояли неподвижно, прижавшись друг к другу. Он нагнулся к ней и поцеловал ее в губы. Рука Сфорцо с бесконечной нежностью коснулась ее шеи. Она прижала ее к себе.

— Вот здесь мое сердце, оно в твоих руках, — прошептала она.

Его губы беззвучно повторяли слова:

— Моя, моя теперь.

— Да, твоя. Теперь и навсегда.

Медленно и торжественно он произнес:

— Я никогда, до самой смерти не забуду этого мгновения. Вся моя жизнь принадлежит тебе. Я люблю тебя, Каро.

Она положила голову к нему на грудь. Они забыли о своей прошлой жизни, о пустыне, окружающей их, они жили лишь настоящим мгновением глубокого счастья.

Она обняла его голову и притянула ее к себе.

— Каро, Каро, — шептал он между поцелуями.

Он распустил ее волосы, и они рассыпались легкими шелковистыми волнами. Сфорцо обвил их вокруг своей руки.

— Моя дорогая!

Каждое его слово было нежной лаской. Она прижала голову к его груди, и он целовал блестящие пряди ее волос.

— Джиованни, — шептала она.

Он поднял ее голову и заглянул ей в глаза.

— Моя, моя теперь, — произнес он, целуя ее нежные губы…

— И все-таки мы были счастливы, — сказала Каро.

Она следила за Сфорцо глазами. Он почувствовал ее взор на себе, подошел к ней и обнял ее.

— Я люблю тебя больше жизни, — сказал он тихо.

Он сел у ее ног и медленно продолжал:

— Я никогда не знал, каким счастьем может быть любовь. Только теперь я понял, что жизнь без нее — ничто.

— Мой дорогой, — нежно сказала она.

Он угадал ее мысль: она подумала о том, что никого не любила, кроме него, что только он дал ей настоящее счастье.

— Я забыла все, у меня нет воспоминаний, — сказала она, — в моих мыслях, в моей душе не осталось ничего, кроме моего чувства к тебе.

Сфорцо продолжал задумчиво:

— Все влюбленные повторяют фразу: «Никто не любил так, как мы». И эту фразу повторим мы тоже. Мы здесь с тобой одни, отрезанные от всего мира. Чем бы была наша жизнь, если бы мы не любили друг друга! Кругом пустыня, и мы вдвоем, ты и я, до самой смерти.

— Да, — задумчиво повторила Каро. — Навсегда!

Озабоченное выражение появилось в глазах Сфорцо и тотчас же исчезло. Несколько часов назад он обнаружил, что источник в их оазисе иссякал. В первый момент он испытал ощущение, будто получил сильный удар в самое сердце. У него захватило дыхание, и он был близок к обмороку. Он боялся, что Каро знала об угрожающей опасности, но потом убедился, что его опасения были ни на чем не основаны.

Он обнял ее. Она была такой худенькой и стройной, и она заполняла всю его жизнь. Он подумал, что они не могут умереть теперь, когда они так счастливы, он не мог себе представить, что Каро, преисполненная такой жизнерадостностью, таким весельем, может лежать безжизненной здесь, на песке.

— Джиованни, — прервал ее голос его мрачные размышления.

Он невольно вздрогнул.

— О чем ты думал?

— О тебе, — быстро ответил Сфорцо. — У тебя такие необыкновенные глаза, такие нежные и глубокие. Выражение твоих глаз одновременно напоминает глаза женщины и ребенка.

Она улыбнулась ему, забыв спросить, почему он только что выглядел таким мрачным.

Он не мог примириться с мыслью о смерти, не мог покориться судьбе.

Ночью, когда Каро заснула, он в первый раз зажег яркий костер. Поднялся ветер, несясь со свистом по безбрежному простору. Пальмы гнулись и трещали под напором ветра, и языки пламени подымались высоко в воздухе, рассыпаясь искрами. Сфорцо поднял голову, обернувшись к ветру, который дул ему в лицо.

Он думал о предстоящем конце. Он застрелит Каро, а затем себя. Днем в ярком сиянии солнца они вместе уйдут в пустыню и останутся там навсегда.

Он круто повернулся и вошел в палатку. Лунный свет падал через открытые двери, и золотые полосы его освещали лицо Каро, ее распущенные волосы, которые он так любил. Он стал на колени около нее и долго любовался ею. У них осталось так мало времени. Неизбежная смерть была так близка.