Олег преградил путь.

— Если так будем нестись, выдохнемся сразу. Надо беречь силы. Вон девчонки отстают.

— Какие девчонки?

Олег осветил Дашу с Шурой.

Кто разрешил им идти? Но не возвращать же их одних ночью!

— Ладно, иди впереди. — Я послушно пошла медленнее.

А если Костя и впрямь умрёт, пока мы тащимся еле-еле? Не надо думать об этом, надо добраться до врача.

Не так уж и темно в лесу. Вылезла бледная круглая луна. В её свете видны на соснах и седые клочья мха, и крупные чешуи коры.

Теперь Даша шла рядом, чуть обгоняя меня, готовая бежать весь путь бегом.

Сталкивая лодки в воду, взмахивая вёслами, слизывая ледяные струйки брызг, слушая монотонный шёпот Фёдора «Даша, слышишь», снова ступая по мягкому мху, я всё видела безучастное Костино лицо с вспухшими губами. До сих пор не знала, что Костя — мой самый любимый ребёнок.

— Да стойте же вы. Мы сбились, вы бежите в другую сторону. Говорил же, нельзя спешить. — В тусклом свете наполовину спрятавшейся луны Олег пытается определить, где мы находимся. — Туда! — Он идёт неторопливо, ровным шагом, а мы едва поспеваем за ним.

— Не волнуйтесь. Да бросьте вы… — Даша берёт меня под руку. — Что с ним может случиться за час? На войне люди в гораздо худшем состоянии без всякой помощи лежали по нескольку суток… Вот берите пример с Генки. Всегда спокойный. Весело живёт мальчик. На ровном месте не споткнётся. На каждого из нас у него припасено подробное досье. А вы что думали? Дело хорошо поставлено. Внешность там всякая и… делишки… кирпичик к кирпичику. А волноваться — кровь портить, всё нужно делать спокойненько, точненько. — Даша ещё что-то говорит, но я больше не слышу её. Звучит Костино «умираю».

Луна пропала, звёзды пропали. Только луч фонаря гуляет от сосны к сосне.

— Даша, послушай. — Фёдор идёт рядом, но Даша не реагирует, и он отстаёт.

Господи, сохрани Костю, спаси его, Господи! Да что же это? Завезла детей в глушь, романтики захотела, дура! Но ведь не в первый же раз, и никогда ничего плохого не случалось. Господи, пусть я потом всю жизнь буду несчастна, только спаси его, Господи!

— Скопытилась Шурка! — Даша бросила мою руку, пошла назад.

Шура привалилась к дереву, зажала косы у горла, дышит хлюпая. Сидела бы дома! Невольно Шура вызывает во мне раздражение, и ничего поделать с собой не могу.

Внезапно я озябла, зуб на зуб не попадает.

Шура, опираясь на Дашу, медленно пошла. Кто звал её? Сидела бы со своим Глебом! Из-за неё еле тащимся. Раздражение усиливало дрожь. Чем медленнее я двигалась, тем больше болел бок, тем оглушительнее в голове билось «умираю».

Да что же это? Не могу я тянуться едва-едва!

— Ура! — пронзительно закричал Олег. — Вот это да!

Я шагнула к нему и провалилась в песок. Попробовала вытащить ногу — песок забился в кед, и отяжелевшая нога снова провалилась. Так бывает во сне: надо бежать, а ноги не слушаются.

— Вот это по мне, вот это я понимаю! — расстреливая тьму лучом, узкой тенью скользил по песку Олег.

Как же мы ходили по этому песку раньше? Почему не проваливались?

Словно по заказу, выплывает луна и освещает бесконечный унылый простор. Олег размахивает связанными кедами. Разуваюсь и я и попадаю словно в колющийся снег. Надо бежать, иначе через ступни заледенит всё тело.

— Да нытик он! — догоняет меня Даша. — Подумаешь, температура! Невидаль! Может, у меня позавчера тоже было тридцать девять! Ну и что? Не развалилась же! Вот не думала никогда, что он такой!

Я вдруг увидела: в серой форме, маленький, нахохленный, Костя съёжился на последней парте — таким он был в первый день седьмого класса. Воробей и воробей. А когда я ждала его поддержки, он вдруг поддержал Глеба… Почему?

* * *

Костя — поздний ребёнок, родился у сорокалетних родителей. В три года научился читать; в пять сам составил таблицу умножения, и, если бы её ещё не было, это открытие увековечило бы Костино имя; в восемь лет он решал сложные задачи; в десять собрал радиоприёмник, а в двенадцать — стереопроигрыватель. Он родился специально для физико-математической школы. То, над чем другие сидят часами, Косте даётся сразу. Задача только пишется учителем на доске, а у Кости уже готово решение!

Когда Костя уходил спать, мама, папа и бабушка шептались на кухне:

— Наш мальчик будет великим математиком.

— Да, у него большое будущее.

— Ему надо дать настоящее домашнее образование, — говорила мама. — В школе ведь совсем не то.

— У них, я знаю, читают высшую математику, — пытался быть разумным папа. И тут же добавлял: — Впрочем, в классе тридцать человек, пока растолкуют одному… Знаешь, Катя, у меня есть знакомый профессор…

Бабушка с удовольствием поила профессора чаем, подкладывала ему пирожки. Подперев сухонькими кулачками подбородок, не мигая, слушала внука, отвечавшего на вопросы профессора.

— Боюсь, я не пригожусь вам, — после длинного и томительного для родителей часа сказал, наконец, профессор. — Им превосходно дают математику. А мальчик ваш…

Тут папа и мама увели профессора к себе, чтобы не испортить Костю. А Костя набросился на бабушкины пироги.

Единственным огорчением был Костин рост.

— Неужели он таким маленьким и останется? — сетовала мама. — Ведь пятнадцать уже исполнилось.

Папа усмехался:

— Я тоже маленький, а ты вот пошла за меня, Впрочем, — папа хитро поглядывал на неё, — большинство великих людей, Катя, были маленькими: Пушкин, Лермонтов, Эйнштейн… — Папа вдохновился. — Я ведь тоже не из последних, правда? Как-никак руковожу лабораторией. К тому же Костя у нас красивый.

— Реснички-то! — улыбалась бабушка. — Только родился, я сразу поняла: особенный он у нас! Встречаются реснички-то — верхние с нижними, прячут глазки.

— Ну вот что, отец, — сказала строго мама, расчёсывая на ночь свои длинные волосы, — математик должен знать язык, чтобы свободно читать международные журналы. А школа-то математическая! Нужно учителя брать. Давай, Коля, думай.

Бабушка попыталась защитить внука:

— Куда ещё лишние занятия? Некогда ему. Не ночью же заниматься.

— Поменьше будет болтаться с ребятами! — категорично отрезала мама. — Пусть бросит факультативы. Зачем ему, например, философия? Или древнерусская литература. Помешался он на этой литературе. Одни книжки, лекции дурацкие. А он мате-ма-тик.

Костя с радостью согласился заниматься английским, но только вместе с ребятами.

Он жил сияя. И сиял, бегая с одного факультатива на другой, а с факультативов на английский.

Мама сокрушалась:

— Нагрузка какая! Не спит ребёнок совсем.

Бабушка ежедневно пекла любимые Костины пироги с капустой. Папа успокаивал маму:

— Вспомни, Катя, мы тоже с тобой мало спали… И ничего.

* * *

Что же будет с ними, если Костя умрёт? И я заставила себя думать о Косте так, словно с ним ничего не случилось. В самом ли деле он так счастлив, как думают родители? В Торопе он вовсе не весел, наоборот, подавлен и мрачен.

Сегодня в лесу что-то пытался объяснить Даше, а Даша пошла от него прочь. Может быть, даже обидела его?

Но не от обиды же бывает тридцать девять и восемь.

— Он хлюпик, трус, размазня, — повторяет Даша назойливо, — вот уж не думала…

— А ты, Даша, жестокая, — вырывается у меня. — Очень жестокая. Не всегда человек может сам с собой справиться и вынужден просить помощи у людей.

Холод идёт изнутри, обволакивает всё тело. Сотнями ледяных обжигающих игл колется песок. Ноги проваливаются, вязнут, разъезжаются.

— Ну как, правда, отлично? — Олег идёт рядом, стрижёт фонарём холмы песка.

Теперь Даша впереди всех. И невольно я прибавляю шаг.

Что-то говорила Даша о Геннадии…

— Олег! — окликаю я. — Тебе нравится Геннадий? — вдруг вырывается вопрос, который не имеет права задать ученику педагог.

— Очень мил. — Олег замолкает. Приноравливается к моему кланяющемуся шагу, тоже начинает проваливаться. Наконец говорит медленно, взвешивая каждое слово: — Его лозунг, его кредо: «Жизнь одна, раскручивай её на полную катушку! Развлекайся любыми способами». Он любит производить эксперименты над живыми людьми. — Олег останавливается, словно удивляясь тому, что сказал, и резко добавляет: — Не для меня приятель. — И тут же бежит вперёд, размахивая кедами, почти не касаясь песка.

А я всё вязну. Оказывается, эти три года я проспала. В моих розовых снах ребята только и делают, что друг друга поддерживают под локотки, как бы кто не упал… В школе не новичок — слава богу, тринадцать лет! Вроде умею разбираться в людях. Когда же это я ослепла? Кого ни коснусь сегодня — сплошные открытия. Если честно, и мне не нравится Геннадий, а почему не нравится, я не разрешала себе задуматься: учитель не имеет права не любить ученика.

— Даша! — крикнул Фёдор. Мы разом обернулись. — Пять минут перекура!

Словно только этого и ждали — повалились в песок.

Неожиданно мне в глаза бьёт свет.

— Извините, я нечаянно, — усмехнулся Олег.

— Презираю… — упрямо, скрипучим голосом повторяет Даша. — Сам болтал: не надо своё страдание другим навязывать. Никто за язык не тянул. Надо отвечать за свои слова.

— А если он умрёт? — Шура встала. — Всё бывает, к сожалению. Вот у нас один знакомый, тридцати пяти лет, никогда ничем не болел, лёг спать, как полагается, вечером, а утром не проснулся. — Шура говорила звонко, нестрашно и тихонько качалась из стороны в сторону — неправдоподобно тоненькая на бледном фоне песка.

Я тоже встала, еле-еле, с трудом. Ноги — онемевшие, подгибаются.

— Не умрёт, я знаю, — громко, словно глухим, говорит Даша, не дожидаясь нас, идёт вперёд. — Я не верю в судьбу. Всё всегда зависит от самого себя.