— У них ничего не получится. Можешь быть уверен, мы никогда не позволим католикам вернуться сюда! — сказал дед и нахмурился.

Брови его за последнее время стали еще гуще и лохмаче, они очаровали Клариссу, как только она их увидела. И вот теперь она так была поглощена их созерцанием, что даже забыла спросить, почему?

Мой дед был строгим протестантом. Он поддержал Монмута, потому что тот вел протестантов против католика Якова. Я плохо помню те ужасные времена, когда дед предстал перед судьей Джеффризом, но был чудесным образом спасен от своего пребывания в тюрьме.

— Некоторые из них сражаются на стороне Людовика, — сказал Карл.

— Какой позор! — воскликнул дед. — Англичанин против англичанина.

— И сражаются в какой-то дурацкой войне ради Испании! — вставила мать.

— Конечно же, король Франции предложил убежище Якову, его жене и сыну, — сказал Карл. — Думаю, они просто платят ему за это.

— О да, — добавил Эдвин. — Когда король умер, к воротам Сен-Жермена вышел герольд и на латинском, французском и английском языках объявил принца Яковом III, королем Англии и Шотландии.

— Как бы мне хотелось быть немного моложе, чтобы встать против него! — воскликнул дед. — Как ты думаешь, Карл, много этих якобитов?

— Много их сейчас во Франции, но, думаю, они часто приезжают и сюда… шпионят.

— И мы позволяем им, делать это?

— Но они приезжают тайком. Ведь это так легко сделать: их доставляет сюда маленькое суденышко… к пустынному берегу причаливает лодчонка, и вот они здесь.

— Но что они делают? — спросила я.

— Прикидывают возможности победы, выясняют, сколько у них сторонников. Можешь мне верить, таких довольно много. Они решают, где лучше высадиться, если вернуться с армией. Им нужно знать, где у них больше всего шансов на удачу.

— Но неужели мы ничего с этим не можем поделать? — спросила Харриет.

— Ну, у нас тоже есть свои шпионы, и немало… даже при дворе в Сен-Жермене. Нам надо добраться до зачинщиков, до тех, кто стоит во главе всего заговора, вроде лорда Хессенфилда.

— Этот человек! — воскликнул дед. — Северные Хессенфилды. Они всегда были католиками, они строили заговоры еще во времена Елизаветы и пытались сбросить с трона Марию Шотландскую.

— Тогда неудивительно, что он является одним из главарей якобитов, — произнесла я, в глубине души надеясь, что голос мой прозвучал естественно.

— Теперь это уже не просто религиозный конфликт, — сказал Эдвин. — Да, религия сбросила Якова с престола, но теперь вопрос заключается в правах. Многие говорят, что настоящий король — Яков, а его сын Яков — третий в этом роду. Это звучит резонно, и, если бы Вильгельм и Мария не отобрали у Якова корону, этот юноша, называемый Яковом III, был бы нашим следующим королем.

— Ты говоришь, как якобит, — буркнул дед.

— Нет, не совсем, — сказал Эдвин. — Я просто излагаю факты и вижу резон в действиях Хессенфилда и ему подобных. Они искренне верят, что сражаются за правое дело, и нам понадобится много сил, чтобы остановить их.

— Хессенфилд выкрал из Тауэра генерала Лангдона и переправил во Францию, — заметил отец.

Я была настолько взволнована, что даже не осмелилась говорить. Я чувствовала, как Харриет наблюдает за мной.

— Очень смелый шаг! — сказал Карл. — Таких, как он, надо остерегаться, и с такими людьми приходится считаться.

— А таких множество, — добавил Эдвин. — Все они — очень преданные люди, иначе они бы не жертвовали всем ради дела, которое почти проиграно.

— Да, — заметила Харриет, — но они-то совсем не считают, что уже проиграли.

— Но это очевидно. На троне — Анна, а против них сражаются такие люди, как Мальборо.

На некоторое время за столом воцарилась тишина, после чего все вернулись к обсуждению местных вопросов.

Я сказала, что собираюсь продать Эндерби-холл, и все приветствовали мое решение.

— Наконец-то, ты решилась, — сказал дед.

— Интересно, кто его купит? — подумала вслух мать.

— Это будет не самое лучшее приобретение, — подтвердила бабушка. — Мрачный, старый дом, который долгое время пустовал…

Я взглянула в сторону Дамарис, которая улыбалась Клариссе.

— Она спросила, что такое «мрачный»? Я повернулась к матери.

— Ты покажешь его, если кто-нибудь вдруг захочет осмотреть дом?

— Кто-нибудь из нас обязательно поможет, — ответила она.

— Нам тоже потребуются ключи, — заметила бабушка. — Покупатели наверняка приедут сначала сюда.

Мы поговорили еще немного о других проблемах. Я была довольна исходом разговора. Судьба Эндерби-холла также волновала меня, как и разговор о Хессенфилде и якобитах, правда, немного в другом смысле.

Шли недели, а мы все гостили в Довер-хаусе. Отношение ко мне Дамарис не изменилось. Она была безразлична, словно не замечала меня вовсе, и когда я вспоминала, какой она была раньше, то чувствовала, что теперь я общаюсь с совершенно другим человеком. Но наедине с ней я ни разу не оставалась и часто задумывалась, что было бы, останься мы с ней вдвоем, но попробовать этого мне совсем не хотелось.

Наступил август, и до нас дошли известия о победе герцога Мальборо под Бленхеймом.

В Зверели царила радость, а Карл и Эдвин разыграли всю битву на обеденном столе, используя посуду для обозначения войск и пушек.

Это было значительной победой. Этой битвой король Людовик хотел поставить под угрозу Вену и тем самым ударить в самое сердце Австрии, но Мальборо вновь сорвал все его планы — французские войска в Бленхейме были окружены и, в конце концов, сдались. Остальные французы не смогли противостоять кавалерии Мальборо и вынуждены были отступить за Рейн.

Прислушиваясь к бурному веселью, царящему в Эверсли, я думала, как эти новости повлияют на Хессенфилда.

Однажды я поехала вместе с матерью и Ли осмотреть Эндерби-холл.

Снова я стояла в том зале с его странной, зловещей атмосферой. Я заметила, что мать и Ли испытывают то же самое.

— Пойдем! — резко сказала мать. — Давайте осмотрим дом и побыстрее покончим с этим.

Мы пошли по комнатам. Я вошла в спальню, которая для меня была полна воспоминаниями.

— Какая прекрасная кровать! — заметила мать. Думаю, тот, кто купит этот дом, захочет приобрести И всю обстановку.

Я была рада, когда мы, наконец, вышли из этой комнаты. Мне не хотелось снова видеть ее, а ведь когда-то я ее обожала. Бо часто называл ее «нашим святилищем»и улыбался при этом, считая, что вся эта сентиментальность — не что иное, как шутка.

Мы вышли из дома, и я заметила, что изгородь частично снесена. Ли, увидев мое изумление, быстро сказал:

— Это была бесполезная трата земли.

— А почему же вы раньше огородили ее?

— У меня были насчет нее некоторые планы, но я так и не смог взяться за их выполнение: времени не хватало. А теперь мы здесь выращиваем цветы.

— У меня здесь есть розарий, — сказала мать. — Я своими руками посадила его и приказала ни в коем случае не прикасаться к нему.

— И горе тому, кто потопчет ее цветы! — добавил Ли.

— Значит, это все еще запретная территория?

— Запретная территория? — резко переспросила мать. — Ты странно изъясняешься.

— Нет, это действительно красивый сад, — сказала я, — И совсем рядом с домом.

— И мой собственный, — задумчиво произнесла мать. — Принадлежащий мне одной.

Мы вошли туда и огляделись.

Большую часть сада мать оставила в первозданном виде, благодаря чему он выглядел особенно привлекательно, но повсюду она посадила цветы. Неподалеку находился ее розарий, который был заполнен прекрасными розами всех сортов — в том числе там рос большой куст дамасских роз, которые особо почитались в нашей семье, так как одну из наших прародительниц назвали в честь них, когда Томас Линакр впервые привез этот цветок в Англию.

Близился сентябрь, время возвращаться, если мы не хотели попасть в непогоду.

И в последний день августа мы выехали в направлении Эйот Аббас.

В день нашего отъезда висел легкий туман — знак, что осень не за горами. Некоторые листья приобрели бронзовые оттенки, и Харриет заметила, что мы вовремя уезжаем, ибо от лета осталось совсем немного. Кларисса со слезами на глазах прощалась с Дама-рис.

— Поехали с нами, — повторяла она. — Почему ты не можешь? Ну почему? Почему?

— Ты скоро снова к нам приедешь, — сказала мать. Тогда Кларисса обняла ручками шею Дамарис и отказалась отпускать. Пришлось Дамарис нежно разжимать ее ручки.

— Мы скоро снова встретимся, — пообещала она.

Когда мы отъезжали от дома, Кларисса сидела, погруженная в себя, и ничто не могло ее отвлечь, даже сахарный мышонок, которого на прощанье сунула ей в руку моя мать.

Но час спустя она уже высовывалась из окна и звала нас посмотреть на козла, привязанного к палочке. После того как мы все налюбовались козлом, Кларисса сообщила, что он может предсказать погоду, Я, желая поддержать ее интерес, спросила:

— Как это?

— Потому что он знает. Если он щиплет траву, повернувшись головой к ветру, будет хороший день, а если он к ветру развернулся хвостом — пойдет дождь.

— И кто тебе это сказал?

— Моя тетя Дамарис. — Она снова погрустнела. — А когда мы еще поедем к ней?

— О, моя девочка, мы же только что уехали. Она задумалась, потом вытащила из своего кармашка сахарного мышонка и хмуро оглядела его.

— А если я откушу ему голову, как он будет видеть? — спросила она.

Потом она снова замолчала, после чего прислонилась ко мне и заснула.

Был полдень. Мы остановились у обочины дороги. Мать положила в карету корзину, набитую едой: «Чтобы вам не останавливаться в гостиницах. Вы можете перекусить и на свежем воздухе, когда вам захочется».

Это показалось хорошей идеей, и Клариссу наш обед так заинтересовал, что на какое-то время она и думать забыла о Дамарис. И, кроме того, лошади смогли немного передохнуть. Мы нашли приятную лужайку у дороги и под большим дубом разложили нашу еду.