Филиппа Карр - Песня сирены

Шел проливной дождь. Он был настолько сильным, что было трудно увидеть, куда идешь, но оставаться было нельзя: я могла промокнуть до нитки. Тогда я подумала о доме. Позднее я пожалела о том, что сделала, но, возможно, было к лучшему все узнать.

Я отвязала Томтита, который при виде меня заржал от удовольствия.

— Дождь не долго будет таким сильным, — сказала я ему. — Мы немного подождем. Здесь, возле дома, есть сараи.

Я повела его к дому, и нам было нелегко отыскать сарай. Я похлопала коня, а он ткнулся в меня носом. Решив постоять на крыльце, потому что оно лучше защищало меня от дождя и ветра, я поплелась к дому.

Я добралась до крыльца и прислонилась к двери. К моему удивлению дверь открылась. Очевидно, она была не заперта. Я вошла внутрь. Укрывшись от ветра и дождя, я почувствовала облегчение. Я стояла в большом зале и смотрела на галерею менестрелей.

Какой она была мрачной! Я подумала о том, что в атмосфере дома было нечто угрожающее даже тогда, когда светило солнце, но в темноте он был просто пугающим. Но, даже несмотря на это, здесь было лучше, чем снаружи.

Я не знаю, почему мы можем чувствовать присутствие человека, но так часто бывает, и, пока я находилась там, у меня было ощущение, что я в доме не одна.

— Есть здесь кто-нибудь? — спросила я. Казалось, мой голос затерялся в шуме дождя. Неожиданно вспышка молнии осветила зал. Она так меня испугала, что у меня перехватило дыхание. Несколько секунд спустя раздались раскаты грома.

Мною овладело сильное желание уйти. Казалось, некий голос предупреждал меня: «Уходи!»Я стояла в нерешительности. Снаружи стало еще темнее. Казалось, была глухая ночь.

Потом вдруг зал осветила новая вспышка молнии. Я смотрела на галерею менестрелей, надеясь там что-то увидеть, но там ничего не было. Я напряглась в ожидании нового раската грома. Над моей головой ревела буря.

Я стояла, прислонившись к стене. Сердце мое билось так сильно, что, казалось, оно меня убьет. Я ждала нового раската грома, но его не было. Пока я стояла, глаза мои привыкли к темноте. Я видела занавески на галерее. Мне показалось, что они двигаются, но это было только мое воображение. И все же я была убеждена в том, что в доме кто-то есть.

«Уходи!»— говорил мне голос здравого смысла, но я не могла уйти, что-то побуждало меня остаться.

Думаю, что я была в шоке. Меня преследовала мысль о том, что мой отец действительно убил Бэлл и зарыл ее в «запретном лесу», и что с этим местом связана какая-то страшная тайна, которую я не смела узнать. У меня было такое ощущение, что, если я узнаю эту тайну, это повредит всей моей жизни.

Казалось, что я слышала голоса, шепот Роков, распускающих сплетни о моем отце, но это было где-то тут. В обычном состоянии я бы побоялась оставаться в этом доме. Теперь же, хотя я и чувствовала сильнее, чем когда-либо, гнетущую атмосферу дома, она не пугала меня. А может быть, меня так напугала реальность — то, что лежало в земле в «запретном лесу», что я уже не боялась ничего сверхъестественного.

Вновь вспыхнула молния, не так ярко, как раньше, и прошло несколько секунд, пока я услышала раскаты грома. Буря стихала. Стало светлее.

Я размышляла о том, почему дверь не заперта? Мы всегда запирали дверь, когда уходили, и не из-за того, что в доме была мебель. После смерти Роберта Фринтона вся мебель осталась в доме — таково было желание Карлотты. Это были дом и мебель, оставленные ей Робертом Фринтоном, дядей ее отца.

Я взглянула на лестницу, и что-то побудило меня подняться наверх. Я делала это медленно. Слыша, как снаружи барабанит дождь, я заглянула на галерею и там опять никого не увидела.

«Должно быть, кто-то забыл запереть дверь», — сказала я себе. Почему бы мне не уйти? Пойти успокоить бедного Томтита, который терпеливо ждет меня в сарае?

Но я поднялась наверх. Я собиралась осмотреть дом, чтобы посмотреть, нет ли там кого-нибудь. Мне пришла в голову фантастическая мысль, что дом манит меня к себе. Мне казалось, что он смеется надо мной.

— Глупая маленькая Дамарис, всегда такое дитя! Это было похоже на голос Карлотты, рассказывающей о себе:

— Будучи ребенком, я однажды пошла осматривать дом с привидениями и спряталась в шкафу. После этого его назвали «Шкафом Карлотты». Роберт Фринтон сказал, что он вспоминал обо мне каждый раз, когда пользовался этим шкафом.

Карлотта любила рассказывать о себе такие истории в то время, когда она была младше, чем я сейчас.

Как ни странно, страх мой улетучился и дом больше не казался зловещим. Это произошло оттого, что мысли мои были далеко отсюда. Мысленно я была в лесу и смотрела на то место, где, я, была уверена, отец закопал Бэлл.

Я добралась до площадки второго этажа. Мне показалось, что я слышу шепот. Я тихонько постояла, прислушиваясь. Тишина… полная тишина.

«Мне показалось», — подумала я. Легко вообразить шепот, когда в окно стучит дождь, а ветер воет в ветвях деревьев, на которых после такой бури не останется ни одного листочка.

Я открыла дверь спальни, которую Карлотта любила больше всего. Это была комната с кроватью под балдахином на четырех столбиках, с красным бархатным занавесом. Та самая постель, где я застала ее лежащей и разговаривающей сама с собой.

Я вошла в комнату, сделала несколько шагов вперед и чуть не споткнулась обо что-то, лежавшее на полу. Я огляделась. Света было достаточно, чтобы разглядеть платье для верховой езды… серое, как голубиное крыло, и шляпку с более светлым синим пером.

В этот момент вспышка молнии осветила комнату, и я ясно увидела их: Карлотту и Мэтью. Они лежали на постели, обнаженные, тела их сплелись…

Я взглянула и отвернулась: мне стало нехорошо. Я не знала, что делать, что думать. Было невыносимо думать о том, что я видела, о том, что это значило. Все во мне противилось этому, меня тошнило.

Я не понимала, куда бегу, не чувствовала, что меня поливает дождем. Я оказалась у ворот. Где спрятаться? Где побыть одной, наедине с моими мыслями? Там… у могилы Бэлл.

Я перелезла через ворота и побрела по листьям, потом упала на землю у разрытого участка. Я лежала там и старалась не думать о сцене в спальне.

Было темно. Дождь все еще шел, но теперь он был не таким сильным. Я чувствовала себя ошеломленной и растерянной, не понимала, где нахожусь, потом вспомнила. Я — в лесу, Бэлл — убита и в спальне Эндерби-холла я видела нечто такое, что никогда не смогу забыть. Мой отец… моя мать… моя сестра;.:

Для меня было невыносимо быть с ними. Я хотела побыть одна, наедине с собой, здесь, в «запретном лесу».

Мысли мои перепутались. Возможно, это было оттого, что мне казалось, будто вокруг меня пляшут блуждающие огни и хотят, чтобы я к ним присоединилась. Я их не боялась, теперь я понимала, что такое человеческое горе. Мне хотелось отгородиться от всего мира.

— Ничего, ничего! — шептала я. — Пусть так будет всегда!

После той ночи прошло много времени, прежде чем я вновь начала писать свой дневник. Меня нашли утром. Это отец отправился в лес искать меня и принес домой. Томтит, чувствуя что-то неладное, поздно ночью вышел из сарая и вернулся в Довер-хаус. К тому времени обо мне уже начали волноваться, а когда конь вернулся один, все были вне себя от беспокойства.

Потом они искали… всю ночь, в бурю и дождь…

У меня начался жар, и я была при смерти. Целый месяц я оставалась в постели. Мама выхаживала меня со всей любовью и нежностью, на которую была способна. Меня не расспрашивали. Я была слишком больна для этого.

Прошло больше трех месяцев, пока я узнала, что Пилкингтоны уехали. Говорили, что Элизабет надоела деревня и она отправилась в Лондон, а Грассленд решила продать. Мэтью уехал примерно через неделю после той ужасной ночи.

Мои конечности были сведены даже после того, как прошла горячка, и долгое время мне было больно двигать руками. Как предана была мне мать, как нежен был со мной отец! Я поняла, что по-прежнему люблю его, и мы никогда не говорили о Бэлл. Думаю, он понял, что я пошла искать Бэлл, понял, чего я боялась, найдя меня там.

Карлотта не пришла меня проведать. — В начале твоей болезни она долго была здесь, — говорила мать. — Она так беспокоилась о тебе и не уехала до тех пор, пока не узнала, что ты начала выздоравливать. Я никогда не видела, чтобы Карлотта так волновалась! Потом, конечно, она уехала домой. Когда ты достаточно поправишься, мы поедем в Эйот Аббас.

Иногда мне казалось, что я никогда не выздоровею Временами боли в конечностях были мучительны, и их сводило, когда я пыталась ходить, так что я быстро уставала.

Мать читала мне, папа играл со мной в шахматы. Они старались показать мне, что я их самый любимый ребенок.

Так шло время.

Долгое время мне казалось, что я никогда не забуду того момента, когда во время сильной бури моя сестра Дама-рис открыла дверь Красной комнаты и увидела меня с Мэтью Пилкингтоном. Это была странная сцена, со вспышкой молнии, осветившей нас. Мы были пойманы так явно, что правду нельзя было скрыть. Должно быть, я показалась ей страшной грешницей, неверной женой, которую застали во время прелюбодеяния. Я никогда ничего не смогу объяснить Дамарис, она такая хорошая, а я такая мерзкая, хотя я и не верю в то, что живой человек может быть исключительно хорошим или абсолютно плохим. Должно быть, даже во мне есть что-то хорошее, потому что я страшно мучилась, раскаиваясь в ту ночь, когда она пропала. Когда ее конь вернулся домой без нее, я сходила с ума от беспокойства, всю ночь мучилась от страха, и во мне возникло такое отвращение к себе, какого я прежде не знала. Я даже молилась:

— Все… все, что угодно, сделаю, только пусть она вернется домой.

Потом она нашлась. Я никогда не забуду то невероятное облегчение, которое испытала, когда отец принес Дамарис домой.