Йоханнес Линнанкоски - Песнь об огненно-красном цветке

— Она сказала, что я был бы плохим сыном… и что я поступил плохо, когда просил…

Девушка глядела на него молча. Она была глубоко взволнована.

— Теперь я еще больше люблю твою мать, — шепнула она юноше, тихо обнимая его.

Порог Кохисева^[5] — знаменитый порог, самый сердитый и гордый на всей пятнадцатимильной реке Нуоли.

Мойсио — знаменитый дом. Его хозяева с незапамятных времен славятся богатством и силой, а их непреклонность и гордость подобны порогу Кохисева.

Дочь Мойсио — знаменитая девушка: ни у какой другой девушки нет такой роскошной косы и ни один парень не может похвалиться тем, что она метнула в него искрами своих глаз.

Дочь Мойсио зовут Кюлликки, — ни у кого другого нет такого имени, и люди говорят, что его нет даже в святцах.

Последняя партия сплавщиков пришла в деревню ночью, а утром принялась за работу. Одни продолжали сплавлять лес, другие очищали берега от оставшихся на них бревен.

Наступил вечер. Сплавщики расходились по домам, на ночлег.

В саду Мойсио трудилась девушка, она поливала капустную рассаду. По дороге, тянувшейся мимо сада, шел юноша. Он уже издали заметил девушку и с интересом смотрел на нее.

«Это та, о которой так много говорили, — думал он. — Та самая гордячка».

Девушка выпрямилась, перекинула за плечо свалившуюся на грудь косу и горделиво откинула красивую головку.

«Хороша!» — подумал юноша и невольно замедлил шаг.

«Это тот, о котором девушки весь день наговориться не могут, — догадалась красавица и тайком взглянула на прохожего, — говорят, он какой-то особенный».

Она наклонилась зачерпнуть воды.

«Пройти мимо или заговорить? — колебался юноша. — А если она меня отошьет? Я ведь к этому не привык».

Девушка опять склонилась над грядками, юноша подходил все ближе.

«Неужели он осмелится заговорить? — разбирало девушку любопытство. — С него, пожалуй, станет. Но пусть только попробует!»

«Спесь спесью вышибают», — решил юноша и прошел мимо, не взглянув на гордячку.

«Ах вот как? — удивилась девушка и от растерянности пролила воду мимо грядки. — Хорош! Нечего сказать!»

Обиженная и уязвленная, она смотрела ему вслед.

На следующий вечер девушка снова была в саду. Юноша остановился.

— Добрый вечер, — сказал он и приподнял шапку, скорее надменно, чем вежливо.

— Добрый вечер, — бросила девушка через плечо, взглянув на него только мельком.

Наступило молчание.

— У вас красивые розы. — Это была любезность, но она прозвучала вызовом.

— Неплохие, — донеслось в ответ из сада. Вызов был принят.

— Может быть, подарите одну на память — вон с того красного куста, если это не слишком дерзко с моей стороны?

Девушка выпрямилась.

— Может быть, где-нибудь это и принято, но в доме Мойсио розы не дарят через забор.

«Может быть, где-нибудь это и принято?» — повторил про себя юноша и вскипел от досады. Он понял, на что она намекала. Этот намек показался ему слишком дерзким.

— Я не привык просить цветы у любого забора, — гордо ответил он. — И никогда не прошу их дважды, даже если здесь это принято. До свиданья!

Девушка повернулась к юноше и растерянно поглядела на него — дело принимало неожиданный оборот.

Юноша сделал несколько шагов, остановился, перепрыгнул через канаву и прислонился к забору.

— Можно сказать вам еще два слова? — спросил он, в упор глядя на девушку.

— Как хотите, — отвечала она.

— Если вы так высоко цените свои цветы, — продолжал он почти шепотом, — сорвите, пожалуйста, эту розу и приколите ее себе на грудь. Вас это не унизит, а для меня будет знаком того, что и прохожий может в ваших глазах считаться человеком.

— Попросить цветок осмелится каждый, — отвечала девушка, глядя в глаза юноше, — но достанется он только тому, кто отважится и на что-нибудь другое.

С минуту они не мигая смотрели друг на друга.

— Так и запомним! — сказал юноша. — До свиданья!

— До свиданья! — донеслось из сада, и девушка проводила его долгим взглядом.

— В нем и на самом деле есть что-то особенное, — пробормотала она, снова принимаясь за работу.

В воскресенье к вечеру на мосту, переброшенном через порог Кохисева, толпились люди. Их привело сюда любопытство.

Люди сновали как муравьи. Те, что не поместились на мосту, устроились группами вдоль берегов, Причиной такого переполоха послужил странный слух:

— В воскресенье, часа в четыре после полудня, на пороге Кохисева будет состязание.

— Что? — переспрашивали люди, не веря собственным ушам.

По этому порогу во веки веков никто не спускался на бревне. Лет десять назад, правда, один безумец, откуда-то с устья реки, решил рискнуть и спустился по нижнему порогу — тот ведь спокойнее. Но спуститься-то он спустился, а на берег его вытащили уже мертвёхоньким. Долго не могли забыть этой страшной истории здешние жители.

И вот теперь молва утверждала: в воскресенье состоится состязание! Обе артели сплавщиков славятся на этот счет великими мастерами. Начальники поспорили между собой — чей гонщик лучше, но решить этот спор иначе, как состязанием, нельзя. Тот начальник, который проиграет, угостит кофе и всем прочим обе артели.

Вокруг порога Кохисева было шумно и многолюдно. Люди пришли сюда даже из соседних деревень, — до того невероятным казался спуск по этому порогу.

На мосту суета и споры:

— Кой черт их дернул биться об заклад?

— Говорят, спьяну это было.

— Да уж, наверно, не на трезвую голову — разве трезвый до такого додумается?

— А кто спускаться-то будет?

— Один совсем без царя в голове, его только стоит чуть подзадорить — он и в огонь полезет.

— То-то. Дураком надо быть.

_ Рано еще дураком-то звать. Он своими спусками прославился.

_ Кохисева — не чета другим порогам! А второй кто?

— Неужто вы его не знаете? Это же Олави-десятник — вон он там стоит.

— Это тот, что на барина похож?

— Он самый!

— Что за человек? И одет-то по-господски.

— Поди знай, о нем никто ничего толком не ведает. Говорят, и школу он кончил, и по-иностранному разговаривает, но все называют его просто Олави.

— Вот так тип!

— Среди нашей братии всяких навидаешься. Одно я вам скажу: если кому-нибудь из них суждено спуститься, то только Олави.

— Хватит пророчествовать-то, больно ты грязный для пророка, — вставил кто-то из партии противника.

— Чего это старик Мойсио так спешит к начальникам?

Начальники стоят посреди моста. Один из них, Фальк, прислонился к перилам и курит длинную красную трубку, курит и ухмыляется. Второй зовется Вянтти. Этот — что смолистый пень, ноги расставит, руки в карманах, и пыхтит цигаркой. Ну и горд же этот пень! Он горд своим карельским акцентом, своими карельскими сапогами — с загнутыми носами и голенищами до бедер. Поглядишь снизу — не мужчина, а одни сапоги.

— Я слыхал, что вся эта каша заварилась из-за вашего спора, — решительно говорит Мойсио. — Мой вам совет — уладить дело, пока не поздно. На моей памяти этот порог уже пятерых лишил жизни, и для нашей деревни этого достаточно.

— Да бросьте вы, Мойсио! — отвечает Вянтти, вынимает изо рта цигарку и сплевывает. — Мы покойников плодить не будем, просто позабавим народ.

— Как хотите, — твердо продолжает Мойсио, — но я вам скажу при всей деревне: если случится несчастье, я как староста подам на вас в суд за то, что вы бились об заклад на человеческую жизнь.

— Мойсио правильно говорит, — кричат отовсюду. Начальники поворачиваются друг к другу и тихонько совещаются.

— Так и быть! — говорит через минуту Вянтти и протягивает руку Фальку.

— Мы при всех отказываемся от нашего спора, — добавляет Фальк, — чтобы никто не смог нас обвинить. А согласятся ли сплавщики отменить состязание — это их дело.

Все оборачиваются к двум гонщикам. Каждый из них окружен толпой.

— Я покойников не боюсь и сам тонуть не собираюсь. Просто спущусь по порогу — и все, — надменно кричит один из гонщиков, одетый в ярко-красную куртку.

— Откажитесь вы, — говорит Мойсио, обращаясь к Олави, — он один не понесется. Вы ведь знаете, что по этому порогу никто еще не отважился спуститься.

Олави задумчиво глядит на порог. Окружающие напряженно ждут.

— Это верно, — говорит он наконец. — Но сегодня мы отважимся сделать то, на что не каждый решится, и я не могу от этого отказаться. — Его голос звучит ясно и громко, слова отчетливо слышны тем, кто стоит на мосту.

Мойсио молча скрывается в толпе.

— Кто спустится первым? — спрашивает Фальк.

— Я думаю, я, — говорит сплавщик в красной куртке.

— Я не возражаю, — отвечает Олави.

— Поставьте на всякий случай вон там ребят для охраны! — советует начальникам Мойсио.

— Только не для меня, — дерзко кричит гонщик в красном. — Разве что моего напарника выуживать…

— Ну пусть будет для меня, — коротко говорит Олави. — Это, во всяком случае, не помешает.

Сплавщики идут с баграми к воде. Зрители напряженно глядят на порог.

До чего же красив порог Кохисева, когда он одет в пышную пену весеннего половодья. Через его крутую шею перекинул мощные своды мост. Под самым мостом поток как бы делает разбег, а чуть пониже с шумом и брызгами совершает бешеный скачок. Прямое вначале, русло потом дугой сворачивает вправо, и вода с силой разбивается об огромную скалу, торчащую среди потока. В расщелине на вершине скалы раскачивается пышная черемуха. Скала делит поток на два рукава: левый устремляется к мельнице, правый — в крутое ущелье, через которое и идет сплав. Бег воды в этом узком ложе бешеный, но он длится такое же краткое мгновение, как и всякая радость на земле: с высоких каменных ступеней вода устремляется в похожий на котел водоворот Евы. Здесь она успокаивается, утихает и бежит дальше, к нижнему, более спокойному порогу.