Удовлетворенный своим планом, Кинсфорд приступил к его осуществлению.

– Наверное, и в самом деле пора ехать. Если мы задержимся еще немного, боюсь, это может бросить тень на вашу репутацию. – Взяв девушку за руку, Кинсфорд как бы невзначай оступился, отчего их тела соприкоснулись. Он тут же обнял Джорджи и с улыбкой заглянул в ее большие золотистые глаза.

Прикосновение губ мужчины поразило девушку, как удар молнии: поцелуй, грубый и безжалостный, вызвал в ней приступ тошноты. Какой отвратительный запах исходил от этого человека! Хотелось кричать, но не было сил, единственное, что оставалось – стоять неподвижно, как статуя, боясь, что ее вот-вот вывернет наизнанку.

Кинсфорд, оторвавшись от губ девушки, отступил назад, так и не увидев мечтательного выражения на лице Джорджи.

До чего же холодная особа! Кинсфорд стоял, раздумывая, стоит ли продолжать. Что, черт побери, с ней случилось? Стоит, как вкопанная и, не мигая, смотрит на него. Проклятая самка!

Не сказав ни слова, Кинсфорд отошел от девушки, подвел к ней серую в яблоках кобылу и помог взобраться в седло.

Джорджи вышла, наконец, из состояния оцепенения. Больше всего на свете ей хотелось сейчас оказаться подальше от этого места и этого человека. Пришпорив кобылу, девушка стремительно поскакала к Брайбери, где могла, наконец, вздохнуть с облегчением.

Заливаясь слезами, она вбежала в свою комнату, изо всех ног бросилась в ванную, чувствуя подступающую тошноту.

* * *

– Объясни мне, наконец, что с тобой происходит? – гневно произнес Рейф, спрыгивая на усыпанную гравием дорожку и бросая поводья перепуганному конюху. Последовав за Джилли в конюшню, он с грохотом захлопнул за собой дверь.

Было темно и прохладно. Ржали и беспокойно били копытами лошади, испуганные вторжением незнакомых людей.

Рейф держал девушку за руки с такой силой, что она, как ни старалась, не могла вырваться.

– Отпусти, мне больно.

– Объяснишь, что пытаешься доказать, отпущу.

– Тебя это не касается, – вспыхнула девушка, начиная выходить из себя. Как смеет он отчитывать ее, словно капризного ребенка? Если ему наплевать на нее, она отплатит той же монетой.

– Лучше не серди меня, Джилли.

– Ты – не брат и не опекун, Рейф, – сказала Джилли, успокаиваясь и беря себя в руки. – У тебя нет никаких прав на меня. – Удивительно, с какой легкостью выпалила она эту чудовищную ложь. Рейф имеет право на ее любовь, и будет обладать им до самой смерти.

– Рис не одобрил бы твоего поведения.

– Давай не будем трогать Риса.

– Ты могла разбиться, несясь на такой скорости!

– Можно подумать, тебя это огорчило бы, – тихо произнесла девушка, устремив на Рейфа лучистые глаза.

– Что ты говоришь, – ответил Рейф. – Как можно в этом сомневаться!

– Я, действительно, вела себя глупо, – призналась Джилли. – Пожалуйста, Рейф, отпусти меня. Ты делаешь мне больно.

Тот, тяжело вздохнув, отпустил девушку, которая сразу же вышла, не сказав ни слова. Рейф слышал, как открылась и закрылась дверь конюшни, но продолжал стоять на том же месте. Ей никогда не понять – да он и не собирается объяснять – какую бурю чувств вызвала в нем ее сумасшедшая езда; увидев, как Джилли берет последнее препятствие, он молил Бога, чтобы все закончилось благополучно. Ничего вокруг в это время, казалось, не существовало. Потом, когда опасность миновала, он пришел в ярость.

Именно злость и страх за девушку побудили Рейфа отчитать ее, как маленькую, по возвращении в Брайбери. Была еще одна причина – боязнь, что страстное желание взять Джилли на руки и отнести в одно из стойл, возьмет верх над разумом. Разжав кулаки, Рейф вышел из конюшни на улицу, где уже начинало темнеть.

* * *

Слегка успокоившись, Джилли постучала в дверь комнаты Джорджи. Подруга пребывала все в том же скверном настроении.

– Мы приглашены на чай, – объявила Джилли, входя в комнату. Она обратила внимание, что тяжелые портьеры на окнах опущены, а комната освещена лишь одной маленькой лампой.

– Ты себя плохо чувствуешь? Джорджи выглядела необычайно бледной.

– Ничего страшного, у меня разболелась голова, – успокоила та, скрывая истинную причину плохого самочувствия. Ее мучила не только головная боль, ныла душа при одном воспоминании о поцелуе Джейсона, причинившего девушке столько страданий. Случившееся ни на шутку ее встревожило: мужчины, как любовники, ее не интересовали. Скорее всего, в ней не было заложено того, что притягивает мужчин и женщин друг к другу. Осознать такое было невероятно сложно, ибо это означало, что ей никогда не суждено стать матерью, как бы сильно не хотелось этого. Еще более отвратительной была мысль отдаться мужчине только ради продления рода.

Внимательно всмотревшись в лицо подруги, Джилли вежливо предложила:

– Хочешь, я передам хозяйке твои извинения?

– Нет, – решительно ответила Джорджи. – Не собираюсь раскисать, – добавила она, заставив себя улыбнуться. – С удовольствием выпила бы чашечку хорошего чая и чего-нибудь поела. Очевидно, я сильно проголодалась.

– В таком случае, принимаем приглашение леди Алленвуд? Может быть, после этого ты расскажешь, что случилось.

Джорджи похолодела.

– Что ты имеешь в виду?

Джилли послышались печальные нотки в голосе подруги.

– То, что ты куда-то исчезла во время прогулки. Вернувшись с утесов, мы встретили остальных, но тебя среди них не было. Ты поехала в другую сторону?

Художница немного успокоилась.

– Я не могла скакать во весь опор, как твой американец. Он превосходный всадник, и вы так стремительно умчались, что оставили остальных в клубах пыли.

– И это все? – спросила Джилли, слегка нахмурившись.

– Я отстала. В подкову лошади попал камень.

– Думаю, и это не все. Расскажешь остальное? – спросила Джилли, с участием вглядываясь в глаза подруги.

Джорджи ответила довольно уклончиво.

– Расскажу, расскажу. – Она взяла Джилли за руку. – А теперь, пойдем пить чай.

* * *

В гостиной витал аппетитный запах имбирных пирожных в форме звездочек, покрытых густым слоем сахарной глазури. Формочки для изготовления пирожных, которые мать Марины называла по-русски пряниками, достались ей, как старшей дочери, по наследству от прапрабабушки. Они напоминали хозяйке дома о России, матери и о поездках в Санкт-Петербург, в поместье бабушки.

В гостиной леди Алленвуд находилась целая коллекция берестяных коробочек самых разных размеров. Замысловатые узоры этих исконно русских сувениров выдавали руку настоящего мастера. На стенах висело несколько икон, включая довольно редкие и ценные из Новгорода, относящиеся еще к четырнадцатому веку и являющиеся фамильными ценностями семейства Алленвуд.

Две берестяные коробочки Марина положила рядом со своим креслом, на китайском бледно-голубом ковре, как нельзя лучше сочетавшемся с ее голубоватым шелковым платьем.

Марина расценивала как подарок судьбы, что побывала с сестрой в Кэвендиш Гэлери. Там она и влюбилась в полотна и карандашные наброски Джорджины Дейсер. Восхищение Марины талантом художницы не имело границ, и она решила сделать для Джорджи нечто большее: в Англии художник не мог сделать настоящую карьеру. Только на континенте, с помощью влиятельного и состоятельного покровителя, Джорджину Дейсер могло ожидать блестящее будущее.

Марина до сих пор не могла забыть картину, которая произвела на нее самое сильное впечатление – «Магдалина». Если бы картину написал мужчина, Марина ни на минуту не усомнилась бы, что художник без ума от позировавшей девушки, с такой любовью она изображена на этом полотне. Познакомившись с обеими девушками, леди Алленвуд убедилась, что Джиллиан Бьюкенен и в самом деле ослепительно красива, с лицом и фигурой богини, удивительно чистая и невинная.

Но вот художница заинтриговала хозяйку дома. В глазах Джорджины читалась боль, и Марина предполагала, что ее причиной является молодой американец, к которому леди Джиллиан была явно неравнодушна.

Тихий стук в дверь прервал ее размышления. Пришло время исполнять обязанности хозяйки дома.

– Как мило, что вы пришли! – воскликнула Марина, впуская двух молодых девушек в гостиную. – Пожалуйста, присаживайтесь, я налью чаю.

Джилли и Джорджи присели на мягкий диванчик, обитый синим бархатом, и с восхищением огляделись по сторонам.

– У вас отличный вкус, – одобрительно заметила Джилли. Джорджи согласилась с подругой. – Такое необычайное сочетание фактуры и цвета.

Девушка встала, чтобы получше рассмотреть иконы, занимающие в комнате почетное место. Всматриваясь в позолоченные рамки и лица святых, она благоговейно прошептала:

– Как великолепно!

– Спасибо, – тепло сказала хозяйка. – Эти иконы достались мне в наследство от матери.

– А это кто? – спросила Джорджи, указывая на фотографию, стоящую на большом письменном столе орехового дерева.

Джилли повернула голову, чтобы увидеть то, о чем говорила подруга – фотографию красивого, улыбающегося молодого человека в богатой серебряной рамке. Определенно, это был какой-то родственник хозяйки дома. Даже с того места, где сидела Джилли, угадывалось их сходство.

– Это мой сын Алексей, – с материнской нежностью ответила леди Алленвуд. Джорджи снова уселась на диванчик рядом с Джиллиан.

– Такого мужчину нельзя не заметить, – честно призналась она. Душа художника всегда и во всем позволяла ей видеть прекрасное.

– Не сочтите мои слова хвастовством любящей матери, – продолжала Марина, и ее светлые аквамариновые глаза блестели, – но в жизни он гораздо красивее. – Разлив чай по чашкам, она спросила: – Вам с лимоном или с молоком?

Справившись с обязанностями хозяйки, леди Алленвуд обратилась к Джорджи:

– Мне бы хотелось, мисс Дейсер, заказать вам портрет сына.

Та встретилась взглядом с Мариной и, как зачарованная, не отрываясь глядя в зеленовато-голубые глаза женщины, решила, что отказать не сможет. Джилли повернулась к подруге.