И был я в руках ее невольниц, и щеки мои были испачканы пылью, и точили рабыни нож — и все это уверило меня в неминуемой смерти, тогда воззвал я к этой женщине о помощи, но она стала лишь еще более жестока и приказала невольницам скрутить меня. И те скрутили меня и, бросив на спину, сели мне на живот и схватили меня за голову. Две из них сели мне на колени, а две другие взяли за руки. Сама же она встала с двумя невольницами и приказала им бить меня. И они били меня, пока память не покинула меня и пока не ослаб мой голос. Когда же я очнулся, то сказал про себя: «Поистине умереть зарезанным лучше и легче, чем эти побои!» Тогда вспомнились мне слова дочери моего дяди, которая говорила: «Да избавит тебя Аллах от ее зла!». И стал я кричать и плакать, пока не прервался мой голос и не осталось у меня ни звука, ни дыхания. Потом женщина наточила нож и сказала невольницам: «Обнажите его!».

Вдруг владыка небесный внушил мне произнести те слова, которые завещала мне дочь моего дяди, и я воскликнул: «О госпожа, разве ты не знаешь, что верность прекрасна, а измена дурна?».

Услышав это, она воскликнула: «Да помилуй тебя Аллах, о Азиза! Да воздаст тебе Аллах за юность раем! Клянусь Аллахом, твоя сестра была тебе полезна и при жизни и после смерти и спасла тебя от моих рук при помощи этих слов. Но я не могу отпустить тебя просто так и непременно должна оставить на тебе след, чтобы причинить горе этой распутнице и срамнице, которая отобрала тебя у меня», — и она крикнула невольницам, велев им связать мне ноги веревкой, после чего приказала: «Сядьте на него верхом!». И они это сделали, а она ушла и вернулась с медной сковородкой. И подвесила ее над жаровней с огнем, и налила туда масла, и поджарила в нем серу. Потом подошла ко мне, а я был без чувств, и распустила на мне одежду, и перевязала мои срамные части веревкой и подала ее двум невольницам, сказав: «Тяните!». И они потянули, а я потерял сознание. От сильной боли я оказался в другом, нездешнем мире, а она пришла с железной бритвой и оскопила меня, и стал я точно женщина. Потом она прижгла место отреза и натерла его порошком. Я же все время был без памяти, а когда пришел в себя, кровь уже остановилась.

И женщина велела невольницам развязать меня и дала мне выпить кубок вина, а потом сказала: «Иди теперь к той, на которой ты женился и которая поскупилась отдать мне одну ночь! Да помилует Аллах дочь твоего дяди, которая была виновницей твоего спасения и не открыла своей тайны. Если бы ты не произнес ее слов, я, наверное, зарезала бы тебя! Уходи сейчас же к кому хочешь! Мне нужно было от тебя только то, что я у тебя отрезала. Теперь же у тебя не осталось для меня ничего. Мне нет до тебя охоты, и ты мне не нужен! Поднимайся, пригладь себе волосы и призови милость Аллаха на дочь твоего дяди!»

И она пихнула меня ногой, и я встал, но не мог идти, и потому шел понемногу, пока не дошел до дому. И увидев, что ворота открыты, я свалился возле них и исчез из мира.

Тогда моя жена вышла и подняла меня, а внеся в комнату, она увидела, что я стал как женщина. А я погрузился в сон от боли и, проснувшись, увидал себя брошенным у ворот сада. И я поднялся, стеная и охая, и шел, пока не пришел к жилищу своих родителей, а войдя в него, нашел мою мать плачущей по мне. Она лила слезы и причитала: «Узнаю ли я, дитя мое, в какой ты земле?».

Я подошел и кинулся к ней, а она подняла глаза и, узнав меня, увидала, что я нездоров и что лицо мое стало желтым и черным. А я вспомнил о дочери моего дяди и о том добре, которое та мне сделала, и уверился, что она меня любила, и заплакал. И моя мать тоже заплакала, сказав: «О дитя мое, твой отец умер». И я расстроился еще сильнее и так зарыдал, что лишился чувств, а очнувшись, посмотрел на то место, где сиживала дочь моего дяди, и снова едва не лишился чувств от сильного плача. И до самой полуночи слезы и рыдания душили меня. А потом моя мать сказала: «Твой отец уже десять дней как умер», — а я ответил ей: «Не стану никогда ни о ком думать, кроме дочери моего дяди! Я заслужил все то, что со мной случилось, раз я пренебрег ею, хотя она меня любила». И мать спросила меня: «Что же с тобой случилось?». И я рассказал ей, что со мной произошло, и она немного поплакала, а затем она принесла мне кое-чего съестного.

Я поел немного и выпил, и повторил ей свою повесть, рассказав обо всем, что выпало на мою горькую долю. И мать воскликнула: «Слава Аллаху, что с тобой случилось только это и что дочь Далилы-Хитрицы тебя не зарезала!».

Потом родительница принялась меня лечить и поить лекарствами, пока я не исцелился и не стал вполне здоров, а тогда она сказала мне: «О дитя мое, теперь я вынесу тебе то, что твоя двоюродная сестра отдала мне на сохранение. Эта вещь принадлежит тебе, и Азиза взяла с меня клятву, что я не покажу тебе ее раньше, чем увижу, что ты вспоминаешь свою двоюродную сестру и плачешь о ней и что разорвана твоя связь с другою. Теперь я знаю, что эти условия исполнились».

Мать встала и, открыв сундук, вынула оттуда лоскут с вышитым изображением этой газели (а ведь этот лоскут я подарил Азизе!). Взяв его, я увидел, что на нем написаны такие стихи:

Красавица, кто тебя нас бросить заставил?

От крайней любви к тебе убит изможденный.

А если не помнишь нас с тех пор, как расстались мы,

То мы — Аллах знает то! — тебя не забыли.

Ты мучишь жестокостью, но мне она сладостна;

Подаришь ли мне когда с тобою свиданье?

И прежде не думал я, что страсть изнуряет нас

И муку душе несет, пока не влюбился.

И только когда любовь мне сердце опутала,

Я страсти стал пленником, едва ты взглянула.

Смягчились хулители, увидя любовь мою,

А ты не жалеешь Хинд, тобой изнуренных.

Аллахом, мечта моя, клянусь, не утешусь я,

В любви коль погибну я — тебя не забуду!

Прочитав эти стихи, я горько заплакал и стал бить себя по щекам. Потом развернул бумажку, и из нее выпала другая записка. Я открыл ее и увидел, что там написано:

«Знай, о сын моего дяди, я освободила тебя от ответа за мою кровь и надеюсь, что Аллах поможет тебе соединиться с той, кого ты любишь. Если же с тобой случится дурное из-за дочери Далилы-Хитрицы, не ходи опять к ней и ни к какой другой женщине. Терпи свою беду. Не будь твой срок долгим, ты бы, наверное, давно погиб. Но слава Аллаху, который назначил мой день раньше твоего. Привет мой тебе. Береги лоскут, на котором изображение газели! Не оставляй его и не расставайся с ним: этот рисунок развлекал меня, когда тебя со мной не было. Заклинаю тебя Аллахом, если ты овладеешь той, что нарисовала газель, держись от нее вдали, не давай к тебе приблизиться и не женись на ней. Если же она не достанется тебе и ты не сможешь овладеть ею, не найдя к ней доступа, не приближайся после нее ни к одной женщине. Знай, обладательница этой газели рисует одну газель ежегодно и посылает ее в отдаленнейшие страны, чтобы распространилась весть о ней и о прекрасной ее работе, которую бессильны исполнить другие жители земли.

Когда же эта газель попала к твоей возлюбленной, дочери Далилы-Хитрицы, она стала поражать ею людей и показывать ее, говоря: “У меня есть сестра, которая это вышивает”. А она лгунья! И раз говорит это, разорви Аллах ее покров!

Вот тебе мое завещание, и я оставляю его тебе, лишь потому что знаю: мир будет для тебя тесен после моей смерти. И, может быть, ты удалишься из-за этого на чужбину и станешь ходить по странам и услышишь о той, что вышила этот образ. Тогда твоя душа пожелает узнать ее, и ты вспомнишь меня, но от этого не будет тебе пользы, и ты узнаешь мне цену только после моей смерти. Знай, что владелица этой газели — дочь царя Камфарных островов и госпожа благородных».


Прочитав письмо сестры и осознав его содержание, я заплакал горькими слезами, и моя мать заплакала при виде своего горюющего дитя. А я все смотрел на листок и плакал, пока не пришла ночь. И прошел таким образом год.

И вот купцы из моего города, которые собрались в этом караване, снарядились в путь. Матушка посоветовала мне собраться и поехать с ними, чтобы печаль моя ушла и я немного развлекся: «Расправь свою грудь, брось печаль и отлучись на год, два или три, пока не вернется караван обратно. Быть может, твое сердце развеселится и прояснится твой ум». И до тех пор она уговаривала меня ласковыми словами, пока я не собрал своих товаров и не отправился с купцами.

Но слезы мои не высыхали за все путешествие ни разу. И на всякой остановке, которую мы совершали, я развертывал этот лоскут и рассматривал газель на нем, вспоминая двоюродную сестру, и плакал о ней, как ты видишь. Она любила меня великой любовью и умерла в горести из-за меня, так как я сделал ей только зло, а она мне — только добро. Когда купцы вернутся, я вернусь вместе с ними, и моей отлучке исполнится целый год, который я провел в великой печали. Мои заботы и горести возобновились еще и оттого, что я проезжал через Камфарные острова, которых семь числом и на одном из которых есть хрустальная крепость. Правит ими царь по имени Шахраман, а у него есть дочь Дунья. И мне сказали про нее: «Она вышивает газелей и та газель, которая у тебя, из ее вышивок». И когда же я услышал об этом, моя тоска усилилась, и я потонул в море размышлений, сжигаемый огнем. И стал я плакать о себе, так как сделался подобен женщине, и мне уже не придумать никакой хитрости, раз у меня не осталось той принадлежности, что бывает у мужчин. И с тех пор как я покинул Камфарные острова, глаза мои плачут и сердце мое печально. Долго уже я пребываю в такой печали и даже не знаю, можно ли мне будет вернуться в мой город и умереть подле моей матери, ибо я уже насытился жизнью.


И юноша застонал, едва не плача, а взглянув на изображение газели, разрыдался так, что слезы заструились по его щекам. Потом же он произнес такие два стиха: