Сильна бедуинки страсть, родными покинутой,

По иве томящейся и мирте Аравии!

Увидевши путников, огнями любви она

Костер обеспечит им, слезами бурдюк нальет, —

И все ж не сильней любви к тому, кого я люблю,

Но грешной считает он меня за любовь мою.

Окончив стихи, она обернулась и увидала меня. А тогда поспешно смахнула слезы рукавом, улыбнулась мне в лицо и сказала: «О сын моего дяди, да обратит Аллах тебе на пользу то, что он даровал тебе! Почему ты не провел ночь подле твоей любимой и не удовлетворил твое желание с нею?». Услышав ее слова, я толкнул ее ногою в грудь, и она упала на стену, ударившись лбом о косяк, а там был колышек, и он попал ей в лоб. И я посмотрел на нее и увидел, что ее лоб рассечен и течет кровь.

Она промолчала и, не сказав ни слова, тотчас же встала, оторвала лоскуток и заткнула им рану, и повязала ее повязкою, потом вытерла кровь, лившуюся на ковер, и, как ни в чем не бывало, подошла и улыбнулась мне в лицо, сказав нежным голосом: «Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я говорила это, не смеясь над тобою и над нею! Я мучилась головной болью, и у меня было в мыслях пустить себе кровь, а сейчас стало легче, и боль облегчилась. Расскажи мне, что с тобою было сегодня».

И я рассказал обо всем, что мне выпало из-за этой женщины, а потом заплакал, но Азиза молвила: «О сын моего дяди, радуйся успеху в твоем намерении к осуществлению твоих надежд! Поистине это знак согласия, и он состоит в том, что она скрылась от тебя, поскольку желает испытать, стоек ты, или нет, и правда ли ты любишь ее. Отправляйся завтра на прежнее место и посмотри, что она тебе укажет. О брат, ты близок к радостям, и твои печали прекратились».

Она принялась утешать меня в моем горе, а я все больше огорчался и печалился. Тогда сестра принесла мне еду, но я толкнул поднос ногою, так что все блюда разлетелись по сторонам, и воскликнул: «Все, кто влюблен, — одержимые, и они не склонны к пище и не наслаждаются сном!». Но Азиза сказала: «Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, это признак любви!» — и у нее потекли слезы. После она подобрала черепки от блюд и остатки кушанья и стала развлекать меня рассказами, а я молил Аллаха, чтобы скорее настало утро.

Когда же утро наступило и засияло светом, и заблистало, я отправился к той женщине, спешно вошел в переулок и сел на лавочку. Вдруг окошко распахнулось, и она высунула голову из окна, смеясь, а затем скрылась и вернулась, и с ней было зеркало, кошель и горшок, полный зеленых растений, а в руках у нее был светильник. И первым делом она взяла в руки зеркало, сунула в кошель, завязала его и бросила в комнату, а затем опустила волосы на лицо и на миг приложила светильник к верхушкам растений, а после взяла с собою и ушла, заперев окно. Мое сердце разрывалось от ее игр и от ее скрытых знаков и тайных загадок. Она снова не сказала мне ни слова, и моя страсть от этого усилилась, а любовь и безумие увеличились.

Я вернулся назад с плачущим оком и печальным сердцем. И когда вошел в свой дом, то увидел, что дочь моего дяди сидит лицом к стене. Ее сердце горело от заботы, огорчений и ревности, но любовь помешала ей сказать мне что-нибудь о своей страсти, ведь она видела, что я влюблен и безумен. Я взглянул на нее и увидел на ее голове две повязки: одна из-за удара в лоб, а другая — на глазу, разболевшемся от долгого плача. Сестра была в наихудшем состоянии и в слезах говорила такие стихи:

Аллахом клянусь, друзья, владеть не могу я тем,

Что Лейле[37] Аллах судил, ни тем, что судил он мне.

Другому он дал ее, а мне к ней любовь послал;

Зачем не послал он мне другое, чем к Лейле страсть?

А окончив стихи, Азиза посмотрела и увидела меня. Тогда она вытерла слезы и поднялась ко мне, но не могла говорить, таково было ее волнение.

И, помолчав некоторое время, она сказала: «О сын моего дяди, расскажи мне, что выпало тебе в этот раз». И я рассказал ей обо всем, что случилось, а она тогда воскликнула: «Терпи, пришла пора твоей близости с нею, и ты достиг исполнения твоих надежд! То, что она показала тебе зеркало и засунула его в кошель, означает: “Когда нырнет в темноту солнце”. А опустив волосы на лицо, она сказала: “Когда придет ночь и опустится темный мрак и покроет свет дня — приходи”. А ее знак горшком с цветами говорит: “Когда придешь, войди в сад за переулком”; а знак светильником означает: “Когда войдешь в сад, отправляйся туда, где найдешь горящий свет, садись возле него и жди меня: поистине любовь к тебе меня убивает”».

Услышав слова дочери моего дяди, я воскликнул от чрезмерной страсти и сказал: «Сколько ты еще будешь обещать и я стану ходить к ней, не достигая цели? Я не вижу в твоем объяснении правильного смысла!».

И сестра засмеялась, сказав: «У тебя должно остаться терпения лишь на то, чтобы прожить остаток этого дня, пока день не повернет на закат и не придет ночь с ее мраком, ведь тогда ты насладишься единением с любимой и осуществлением надежд! И это слова истины без лжи!», — и она добавила такое двустишие:

Сих дней складки пусть расправятся,

Ты в дома забот не ставь ноги.

Сколько бед нам нелегко прожить,

Но за ними близок счастья миг.

Потом Азиза подошла ко мне и стала утешать мягкими речами, но еды принести не осмеливалась, боясь, что я на нее рассержусь. И не надеялась она, что я склонюсь к ней. Сестра хотела лишь подойти ко мне и снять с меня платье, но потом сказала: «О сын моего дяди, сядь и послушай, я расскажу тебе что-нибудь, что займет тебя до конца дня. А тогда, если захочет Аллах Великий, не придет еще ночь, как ты уже будешь подле твоей любимой».

Но я не стал смотреть на нее и принялся ждать прихода ночи, повторяя: «Господи, ускорь наступление темноты!». А когда истекло время дня, моя двоюродная сестра горько заплакала и дала мне зернышко чистого мускуса[38] со словами: «О сын моего дяди, положи это зернышко в рот; и когда ты встретишься со своей любимой, удовлетворишь с нею свою нужду и она разрешит тебе то, что ты желаешь, скажи ей такой стих:

О люди влюбленные, Аллахом молю сказать,

Что сделает молодец, коль сильно полюбит он?»

А потом поцеловала меня и заставила поклясться, что я произнесу этот стих, только когда буду выходить от этой женщины. Я же отвечал: «Слушаю и повинуюсь».

И вечерней порой я вышел из дома и шел, до тех пор пока не достиг сада. Ворота его были открыты, и прямо по дороге вдали горел свет. Я направился к нему и, дойдя до того самого света, увидел большое помещение со сводом, над которым был купол из слоновой кости и черного дерева, а прямо посреди купола был подвешен светильник. Помещение было устлано шелковыми коврами, шитыми золотом и серебром, и горела большая свеча в подсвечнике из золота, стоявшая под светильником. Посередине помещения был фонтан с разными изображениями, а рядом — скатерть, покрытая шелковой салфеткой, подле которой стояла большая фарфоровая кружка, полная вина, и хрустальный кубок, украшенный золотом. Возле всего этого стоял большой серебряный поднос с крышкой. Я открыл его и увидел всевозможные плоды: фиги, гранаты, виноград, померанцы, лимоны и апельсины, — а между ними лежали разные цветы: розы, жасмины, мирты, шиповник и нарциссы и другие благовонные растения.

И я обезумел при виде этого помещения и обрадовался крайней радостью, и моя забота и горесть прекратились, но только не нашел я там ни одной твари Аллаха Великого. Не было там ни раба, ни невольницы — никого, кто бы заботился обо всем приготовленном или сохранял эти вещи. И я сидел в этом покое, ожидая прихода любимой, пока не прошел первый час ночи, и второй, и третий — но она не приходила. Муки голода во мне усилились, ведь я столько времени голодал из-за муки любовной. Когда же я увидел это место, мне стало ясно, что сестра правильно поняла знаки моей возлюбленной: я отдохнул душою и почувствовал муки голода. И возбудили во мне желание запахи кушаний, бывших на скатерти, ведь когда я пришел в это место и душа моя успокоилась о единении с любимой, и захотелось мне поесть.

Я подошел к скатерти и поднял покрывало и увидел фарфоровое блюдо с четырьмя подрумяненными курицами, облитыми пряностями, а вокруг блюда четыре тарелки: одна с халвой, другая с гранатными зернышками, третья с баклавой[39], а четвертая с пышками. На этих тарелках было и сладкое и кислое. И я поел пышек, съел кусочек мяса и, принявшись за баклаву, съел немного и ее, а потом обратился к халве и съел ее ложку, или две, или три, или четыре — и съел немного курятины и кусок хлеба. И тогда мой живот наполнился, суставы расслабились, и я слишком размяк, чтобы не спать. Я положил голову на подушку, вымыв сначала руки, и сон одолел меня, а что случилось со мной после — не знаю.

Проснулся я только тогда, когда меня обжег жар солнца, ведь уже несколько дней я не вкушал сна. Проснувшись, я нашел у себя на животе соль и уголь — и тогда встал на ноги, и стряхнул одежду, и повернулся направо-налево, но не увидел никого. Оказалось, что я лежал на мраморных плитах, без постели. И смутился мой ум, и огорчилось мое сердце великим огорчением, и слезы побежали у меня по щекам, и я опечалился о самом себе. Поднявшись, я отправился домой, и когда пришел туда, то увидел, что дочь моего дяди ударяет рукой в грудь и плачет, проливая слезы и соперничая с облаками, что льют дождь, и говорит такие стихи:

Дует ветер из мест родных, тихо вея;

И дыханьем любовь в душе взволновал он.

Ветер с востока! Пожалуй к нам поскорее!

Всем влюбленным удел есть свой и удача.

Коль могла бы обнять тебя — обняла бы,