«Сколько я уже проехал? Без штурмана не разберешься… А что дальше? Куда? И, главное, зачем?» – проплыла в голове странная, чужая мысль.

Никита на секунду отпустил педаль газа, и «Ласточка», потеряв ход на подъеме, зарылась носом в песок.

– Блин… – растерянно произнес пилот. – Может, правда, пора остановиться?..

* * *

Он с трудом приоткрыл глаза. Но, странное дело, он был не в своей «Ласточке», застрявшей посреди песчаных холмов, а в каком-то другом месте!

Он находился в небольшой комнате с белыми стенами. Напротив – стеклянные шкафы, как в больнице, и стол. Откуда свет? А, значит, чуть правее должно быть окно… Никита не без усилия перевел взгляд вправо и увидел это самое окно, завешенное жалюзи – сквозь него полосками пробивался белый свет.

У окна стояла молодая женщина в белом халате. «Чего, правда? – удивился Никита. – Я и правда – в больнице?!»

Но сказать он не мог – лицо было закрыто какой-то маской, трубка во рту. Поэтому Никите ничего не оставалось, как лежать и смотреть на женщину. Пошевелиться он тоже не мог – неприятная, непривычная слабость сковала все тело.

…Она плакала. Вернее, стояла у окна молча, неподвижно, а слезы текли беспрестанно по щекам. Лицо у нее было довольно круглым, широкие скулы еще… Слишком открытое, беззащитное даже ее лицо. Темные пряди волос на щеках. Вспухшие, вишневого цвета губы. Но не от помады такие яркие… «Она их искусала только что!» – догадался Никита.

Очень женственная фигура. Маленькие стопы. Выцветшие тряпичные сандалии…

Эта женщина – она существовала в реальности или опять была создана воображением Никиты?

Он попытался пошевелиться, и что-то вроде приглушенного стона вырвалось из его груди. Женщина в белом халате вздрогнула и некоторое время смотрела на Никиту с изумлением – словно не веря себе. Он, в свою очередь, разглядывал ее.

– Очнулся? – Она наконец сделала несколько шагов к Никите. Наклонилась. Ее глаза – светло-серые, прозрачные, полные слез – были совсем близко. Только теперь она улыбалась. От нее пахло дешевым клубничным мылом, горячей глаженой тканью, какими-то лекарствами, вроде валерьянки, что ли, – но простые эти запахи не оттолкнули Никиту, а, наоборот, вызвали у него волнение, умиление…

– Ой, он очнулся… – прошептала женщина. Прижала ладошку к губам (пальцы длинные, тонкие, красивые, но с коротко стриженными, без всякого лака, трудовыми, белесыми ногтями). И вдруг, отшатнувшись, закричала в сторону: – Фидель Рауфович! Он очнулся!..

И убежала куда-то.

* * *

– Держи ее, Лиля… Голову крепче держи.

Ариадна отчаянно орала и вырывалась из рук матери.

– Сама виновата! – сердито и испуганно смеялась Лиля. – Господи, что за ребенок… Аришка, не брыкайся ты!

Курбатов с помощью пинцета, быстро и ловко, достал из носа девочки розовую бусину, положил свой «трофей» на салфетку.

Ариадна моментально замолчала и уставилась на бусину с напряженным интересом.

– А? А! – пухлым пальчиком она указала на бусину.

– Вот тебе и «а»! Такая егоза, ни минуты спокойно не сидит… – наконец расслабившись, томно пожаловалась Лиля. – Спасибо вам, Фидель Рауфович. Такая беспокойная…

– Следить надо, – мягко произнес хирург, моя руки под краном. – Она не говорит еще?

– Говорит, но стесняется. Или ленится. «Мама», «дай», «ням-ням», ну, и прочее, в том же духе… на редкость глупая девчонка. Глупышка ты моя! – с нежностью произнесла Лиля, бодаясь лбом с дочерью, сидевшей у нее на коленях.

– Это не самое страшное. Женщина и без ума прожить может, – хирург опустился в кресло напротив, не отрывая от Лили внимательного, мягкого, немигающего взгляда.

– И не говорите, Фидель Рауфович… – пропела Лиля и в этот момент заметила Таисию, притаившуюся за стеклянной дверью. Жена главврача внимательно наблюдала за тем, что происходило в процедурном кабинете.

«Шпионит опять… Я тебе покажу!» – моментально завелась Лиля. Она терпеть не могла эту женщину – в принципе нестарую еще, но превратившуюся в какое-то зловещее пугало. Вечно в черном, вечно рядом… Стоит и смотрит. Ну что ж, пусть смотрит.

Лиля сделала вид, что не заметила Таисию, опустила дочку на пол и игриво захохотала, выставив одну ногу вперед. Фидель Рауфович тут же отозвался – он ласково провел по ее колену рукой.

И Таисия немедленно закопошилась – там, за дверью, закашлялась.

– Таисия Георгиевна, что же вы не заходите? – нахально позвала Лиля. – Мы с Фиделем Рауфовичем уже все свои дела закончили…

Она подмигнула хирургу, но тот в ответ укоризненно покачал головой. Таисия вплыла в кабинет, не отрывая от мужа неподвижного, ничего не выражающего взгляда.

Повисла пауза, но, к счастью, она длилась недолго. В коридоре раздался шум, хлопнула дверь, кто-то закричал:

– Фидель Рауфович! Срочно! Он очнулся!

Хирург сорвался с кресла, стремительно покинул процедурный, и Лиля осталась с этой Таисией один на один. Не считая, разумеется, Аришки… Дочь нашла в углу кабинета игрушки, предназначенные маленьким пациентам, и теперь возилась с ними.

– Как у вас дела, Таисия Георгиевна? – улыбаясь, спросила Лиля. – Хорошо выглядите… Ой, да вы, кажется, похудели?

– Спасибо. Вот, каким-то чудом пятнадцать килограммов сбросила… – прошелестела жена Курбатова.

– Колечко какое красивое! – Лиля уставилась той на руку. – Рубин? Точно кровь, горит…

– Рубин.

«И какое знакомое колечко-то… Оно же Динке принадлежит! – озарило вдруг Лилю. – Оно, точно! Только вот каким образом оно у этой паучихи оказалось?..»

– У кого вы его купили?

– Я ни у кого его не покупала, – бесстрастно произнесла Таисия. – Мне муж подарил.

И с этими словами женщина в черном выплыла из кабинета.

«Гм… – нахмурилась Лиля. – Кольцо точно Динкино. Она его Рауфовичу продала? А Руслан – знает? Интере-есно…»

* * *

Никиту отсоединили от аппарата искусственной вентиляции легких, он теперь мог дышать самостоятельно. После того как гонщик очнулся, с ним долго возились – осмотрели, проверили рефлексы, поговорили – на предмет, соображает ли он после аварии…

Доктор с восточным лицом и широкими, мягкими ладонями остался доволен.

– Вы в норме, господин Раевский! – произнес он добродушно. – После такой травмы возможны всякие осложнения, обычно инвалидность людям дают, но вы, тьфу-тьфу-тьфу, меня радуете. Три недели в коме! И вышли из нее без неврологического дефицита. Говорить можете, ну, а что двигаться еще тяжело – так это тоже нормально. Массажик вам пропишем, гимнастику будете делать… Двигательные функции восстановятся. Скоро начнете!

– И в гонках смогу участвовать? – быстро спросил Никита.

– Не исключено. Точных прогнозов давать не буду, но и стращать вас тоже не хочется… Пациент скорее жив, чем мертв, – с усмешкой произнес доктор.

Никита засмеялся. Он чувствовал себя как-то странно – с одной стороны, слабым и немощным физически, с другой – он находился в прекрасном настроении. Его все радовало, все вызывало у него интерес, ему хотелось говорить и слушать людей…

– Значит, сам момент аварии – помните? – переспросил доктор.

– Помню. Вроде пустыня, а под колеса кто-то бросился, человек! Кто, что – не видел, только руль успел вывернуть. И – полет еще помню, как под обрывом камни на солнце блестят, ярко так! – охотно принялся рассказывать Никита. – Удар, и все. А что с Лехой? Что с моим штурманом?

Не сделав даже паузы, спокойно и как будто равнодушно, доктор ответил:

– Он, к сожалению, сразу же погиб. Сочувствую.

У Никиты сжалось сердце. Но, находясь в этом возбужденном, приподнятом настроении, он не мог долго печалиться, не в состоянии был понять и прочувствовать это известие. Потом… «Потом придет осознание, наверное», – догадался пилот.

– А… А что теперь будет? – растерянно, взволнованно пробормотал Никита.

– Ничего не будет. Я думаю, не найдут того, кто под колеса вам бросился. Сами знаете, какая у нас публика… Даже если найдут – ну что, за глупость только казнить того дурачка!

– Ну да… Сделанного не вернешь… – пробормотал Никита. – Господи, Леха!

– Ничего-ничего, о себе сейчас надо думать. Через недельку, когда совсем окрепнете, отправим вас в районный центр, там медицинская база лучше…

– Да, да, хорошо! – послушно согласился Никита. – А вот скажите еще…

– Потом поговорим. А сейчас спите. Уж больно вы расторможены… Дина, сделай ему укол!

Пришла та медсестра. Никита хотел с ней поговорить, но не получилось – сам не заметил, как уснул после укола.

Утром следующего дня открыл глаза и опять увидел ее. Дину. Он теперь знал ее имя.

– Доброе утро! – радостно произнес он.

– Как вы? – она тут же бросилась к Никите. И так приятно было видеть рядом ее участливое лицо…

– Хорошо. Очень хорошо, – он поднял руку, ощупал повязку у себя на голове.

– Не трогайте! – испугалась женщина.

– Не буду, – послушно произнес он, опустил руку.

Медсестра помогла ему умыться, покормила с ложечки жиденькой кашей. Она делала все старательно, без всякой брезгливости и даже как будто с удовольствием… Ей была в радость – нет, не работа ее, а то, что Никита пришел в себя.

– Спасибо… Вы такая добрая! – потрясенно произнес он потом. – А это что у меня на щеках?

– Слезы. Это нервы. Это нормально. Кажется, от того, что нервная система ослаблена, – она вытерла его щеки салфеткой.

– Вообще я не плачу! – засмеялся Никита. – Никогда. А сейчас как дурак…

– Ну что вы такое говорите, не надо!

– Нет. Я правда чувствую себя ребенком… А вы почему плакали тогда? – с любопытством спросил он.

– Когда?

– Вчера. Я открыл глаза, а вы стоите у окна и плачете.

– Ерунда. Я и забыла, – смутилась Дина.

– Вы и сейчас как будто грустная. Грустная и добрая. Я очень хочу вам помочь. Расскажите о себе!

– Зачем? Нет, пожалуйста, не надо… – она даже покраснела, и этот румянец на ее щеках вызвал у Никиты восторг. «Я действительно как ребенок: что на уме, то и на языке! Смутил бедную девушку!»