– Отличное вино, – объявляет он и передает мне бутылку.

– Не могу поверить, что это сработало, – признаюсь я и тоже делаю глоток, стараясь не думать о том, что секунду назад его губы касались ободка. Волна тепла захлестывает мое тело, и причина не только в вине, которое наполняет мой пустой желудок, но и в том, как близко ко мне садится Рассел.

Я подбираю под себя ноги и расправляю подол рубашки, стараясь прикрыть бедра.

– Сегодня вечером у нас в меню куриные грудки с начинкой в соусе и гарниром из жареного картофеля лодочками, стейк о-пуавр[37] с тушеными овощами и ассорти из средиземноморских закусок.

– Хвала Кауфману и его любви к дождливым вечерам и изысканной кухне, – говорит Рассел, подвигая к себе контейнер с кусочками питы и хумусом.

Он пробует и стонет от удовольствия. От этого звука у меня внизу живота словно взрываются маленькие фейерверки. Я нервно тушу их глотком вина.

– Попробуй это, – говорит он, обмакивает кусок питы в хумус и протягивает его мне.

Внутренний голос требует, чтобы я попробовала еду прямо из его рук и позволила этому красивому парню накормить меня. Но я пугаюсь непристойных мыслей и потому сама беру кусок и начинаю жевать. И тоже не могу сдержать стона от удовольствия. Я закрываю глаза и слизываю капельку хумуса с большого пальца. А когда открываю их, то вижу, что Рассел опять пьет вино из горлышка. Потом он подвигает к себе другой контейнер и отрезает кусочек стейка.

– Итак, Маккензи, – говорит Рассел, – расскажи о себе.

– Ха! – Я закрываю рот тыльной стороной ладони, чтобы не рассмеяться. – Рассказывать особо не о чем. Я не такая уж интересная личность. – Когда эти слова вылетают из меня, я мысленно морщусь. Сейчас самое время показать себя в нужном свете! Я перевожу дыхание и пытаюсь спасти ситуацию: – А что ты хочешь знать?

Рассел пристально смотрит на меня. Его оценивающий взгляд пугает. Я нервничаю от такого внимания и делаю еще глоток вина.

– Банальности меня не интересуют, – наконец отвечает он. – Вроде таких, как где ты выросла и как звали твоего первого щенка. – Рассел берет у меня бутылку. – Но есть действительно важные вещи. Вот например – что ты хочешь от жизни?

На этот раз я действительно начинаю смеяться.

– Думаю, тут все ясно, если вспомнить, где мы сейчас находимся.

– Ты хочешь до самой смерти пробыть в этом лифте? – спрашивает он, широко улыбаясь.

Я замахиваюсь на него, но Рассел тут же хватает меня за руку. Его прикосновение электрическим током бежит вверх по коже. Во рту вдруг становится сухо, я сглатываю и неожиданно серьезно отвечаю:

– Нет, я имею в виду, что раз я стажируюсь в этой фирме, да еще у самого Кауфмана, это значит, что после колледжа я хочу получить тут работу.

– Значит, ты правда намерена всю жизнь просидеть взаперти, – объявляет Рассел, и хоть его голос звучит шутливо, ясно, что говорит он, как и я, серьезно.

– Это хорошая работа, – защищаюсь я.

Рассел все еще держит меня за руку. Он поворачивает ее, и его большой палец оказывается в центре ладони.

– Если бы ты могла делать все, что хочешь, то чем бы занялась?

Я смотрю на свою ладонь, как будто линии на ней могут что-нибудь сказать о моем будущем. Рассел проводит подушечкой большого пальца по линии жизни, и ощущение от его касания импульсом отдается вверх по руке. Это уже слишком, и я освобождаю руку. А чтобы это не выглядело грубо, тянусь за вином.

Примерно такой же вопрос мне задавали и раньше. Если ты учишься на последнем курсе колледжа, надо быть готовым к тому, что люди вокруг постоянно спрашивают о твоих планах на будущее. Но все ответы, которые я давала в прошлом, теперь кажутся неискренними.

– Не знаю, – наконец говорю я.

Рассел тут же возражает:

– Я тебе не верю.

Я улыбаюсь, потому что в глубине души мне нравится, как он с ходу отверг мой трусливый ответ.

– Я бы отправилась путешествовать, – неожиданно слетает у меня с языка. Удивительно, что я впервые признаюсь в этом. – Но поехала бы в те места, куда обычно туристы не заглядывают, чтобы увидеть, как люди по-настоящему живут в других странах.

Рассел отвечает не сразу. Я чувствую, как вся напрягаюсь от страха, пока он думает над моими словами. Но потом он кивает с понимающим видом, и я вижу, что мое признание ему понравилось.

– Тогда почему ты не едешь туда? – спрашивает Рассел.

Я удивленно смотрю на него и отвечаю:

– Ой, да на это есть миллион причин: деньги, время, возможности. – Я смолкаю и растерянно стучу пальцем по полу, не зная, стоит ли говорить дальше.

Может, это вино развязывает мне язык. Или сама ситуация – когда ты заперта где-то наедине с незнакомцем и все обычные правила общения перестают действовать. Но сейчас мне очень хочется быть более откровенной, чем обычно.

– На самом деле проблема в другом, – признаюсь я. – Мне страшно ехать в такие места. Особенно одной. – Я опускаю взгляд на ладони и смотрю на линию, которой Рассел касался пару секунд назад. – И это меня очень тревожит. Что из-за страха я не сделаю в жизни то, чего на самом деле хочу.

Он склоняет голову набок и смотрит на меня с выражением, очень похожим на замешательство.

– Ты не считаешь себя храброй?

Я отвечаю со смехом:

– У меня дрожат колени, когда я застреваю в лифте с незнакомым парнем. А теперь представь, что бы со мной случилось где-нибудь в Эфиопии или на Мадагаскаре. – Я качаю головой. – Нет, если бы я была храброй, то сейчас… – Конечно, мне не хватает духу произнести это вслух. Я делаю глоток вина и мысленно заканчиваю предложение: «Сейчас я бы показала тебе, что не прочь познакомиться поближе. Я бы дотронулась до тебя. И даже поцеловала».

– То что бы ты сделала? – спрашивает Рассел.

Я качаю головой и встаю. Мне нужно отойти от него, пусть даже в лифте можно сделать лишь несколько шагов. Я не хочу говорить о себе и потому спрашиваю:

– А как насчет тебя? Если бы ты мог делать что угодно, что бы это было?

Рассел задумчиво обводит пальцем бутылочное горлышко.

– Честно? – спрашивает он.

– Конечно, – слегка улыбаюсь я. – Мои ответы ведь были честными.

Он встает и делает шаг ко мне.

– Ты уверена, что хочешь знать это?

Кажется, будто воздух в лифте меняется. Он становится плотным. Наэлектризованным. Волоски на моих руках поднимаются, все нервные окончания становятся особенно чувствительными. Я с трудом проглатываю комок в горле и киваю.

– Хорошо. Я бы сделал вот это. – Рассел берет меня за подол рубашки и медленно тянет к себе. Материал на спине натягивается, и я оказываюсь так близко к нему, что наши тела почти соприкасаются.

Он смотрит мне в глаза – ищущим, спрашивающим взглядом. Дающим мне шанс сказать «нет» и отойти назад.

Но я не делаю ничего подобного, а наоборот, наклоняюсь еще ближе. Я не знаю, как попросить его о том, что хочу. И точно не знаю, что именно мне нужно. «Будь смелее», – приказывает внутренний голос. И я сама делаю первый шаг – кладу ладони на обнаженную грудь Рассела. Его кожа обжигает. Мускулы вздрагивают от моего прикосновения. Сердце бьется все быстрее и громче. Рассел закрывает глаза и тихо, медленно выдыхает. Он не останавливает меня, но и не торопит. Просто позволяет исследовать себя дальше.

Я провожу пальцами по твердым контурам его мышц, опять кладу ладони на грудь и веду ими ниже, к рельефному животу. Немного задержавшись там, я спускаюсь еще ниже и засовываю пальцы за пояс его брюк.

Рассел еще крепче хватается за подол рубашки и притягивает меня к себе так близко, что наши бедра соприкасаются. Хоть я и на каблуках, но все равно оказываюсь ниже его, и мой взгляд устремляется на впадинку у основания шеи Рассела. Там бьется его пульс, и я как завороженная смотрю на него.

А потом я не успеваю подумать – не успеваю даже осознать, что делаю – а просто касаюсь языком того места, где сходятся ключицы. Рассел так крепко обхватывает меня за талию, что я чувствую каждую подушечку его пальцев. И в то же время знаю, что если захочу, то он сразу отпустит меня.

– Маккензи, – шепчет он, и его горячее дыхание касается моего виска.

В его тоне слышится вопрос. Рассел хочет знать, уверена ли я в своих желаниях. Понимаю ли, чем это может закончиться. Его губы ласково касаются волос на висках, и я тихонько постанываю.

Его рука ныряет под рубашку, скользит вверх по бедру и ложится сбоку, чуть ниже талии. Когда Рассел понимает, что на мне, кроме нее, ничего нет, то глухо рычит и откидывает голову назад.

– Маккензи, – опять шепчет он.

На этот раз его тон больше похож на просьбу. Но Рассел не понимает, что я теряю голову даже от звука его голоса, зовущего меня по имени. Я провожу руками по его груди, плечам и крепко обнимаю за шею. Потом наклоняю голову Рассела, и наши взгляды встречаются, а губы оказываются так близко, что я чувствую его дыхание на своей щеке.

– Да, – говорю я.

Одно мгновение Рассел ждет, что, может, я изменю решение. Ждет, чтобы знать наверняка, – что мне тоже этого хочется.

Но я не отступаю, а наоборот, чуть выгибаюсь навстречу ему. И тогда Рассел с низким хриплым стоном, дрожа всем телом, одной рукой обнимает меня за талию, а другую запускает в волосы. Он толкает меня назад и прижимает к зеркальной стене, окружая жаром своего тела.

Потом Рассел медлит в последний раз. Его губы так близко, что я почти касаюсь их. У меня нет сил ждать, и я первой тянусь к ним. Мое движение застает его врасплох, и я пользуюсь этим, чтобы поцеловать Рассела.

Тогда он жадно набрасывается на меня. Все мое тело успело так чутко настроиться на него, что теперь, когда Рассел рядом и ласкает меня, ощущения захлестывают меня с головой.

– Маккензи, – говорит он, покусывая губами мое ухо, а потом чертит дорожку из поцелуев вниз по шее.

– Да, – опять говорю я, выгибаясь навстречу, прижимаясь к нему всем телом. И тону в жаре и страсти, нежности и силе Рассела. Когда он поднимает мою ногу и кладет себе на талию, я вспыхиваю по-настоящему. С моих губ срывается стон.