В мешковатых вельветовых джинсах и длинном свитере она трудилась над столом с откидной крышкой. Вэнс видел этот стол, когда она его только привезла, — тусклый и покрытый царапинами. Она была страшно довольна своей покупкой и хвасталась, что он достался ей за бесценок. Потом она отправила его в подвал, где очистила, отполировала и покрыла лаком, так что красное дерево засияло, демонстрируя все свои прожилки. Она усердно натирала его восковой пастой. В подвале пахло тунговым маслом и лимоном.

Вэнс хотел было вернуться наверх незамеченным, но Шейн подняла голову и увидела его.

— Привет! — Она махнула рукой. — Идите сюда, взгляните-ка. Вы ведь эксперт по дереву. — Ожидая, пока он подойдет, она отступила, чтобы полюбоваться своей работой. — Теперь самое трудное будет с ним расстаться, — сказала она, накручивая прядь волос на палец, — хотя я должна прилично за него выручить, ведь стоил он мне сущие пустяки.

Вэнс провел пальцем по поверхности стола — она была безупречно гладкой. В гостиной вашингтонского поместья, принадлежавшего его матери, имелся такой столик. Поскольку он сам купил для нее этот стол, то прекрасно знал его цену. Он также знал разницу между любительской полировкой и профессиональной. Эта вещь не была отделана кое-как.

— Но ваше время стоит денег, — заметил он, — и талант тоже. Мастер бы дорого взял, чтобы довести этот стол до ума.

— Да. Но я работаю в свое удовольствие, так что это не в счет.

— Но вы затеяли дело, чтобы зарабатывать, не так ли?

— Да, конечно. — Шейн понюхала банку с пастой. — Мне нравится запах этой штуки.

— Вы много не заработаете с таким отношением к своему времени и труду.

— Мне много не нужно. — Она поставила банку на полку. — Мне нужно оплачивать счета, покупать товар и чтобы еще немного осталось. Не знаю, что бы я делала, если бы у меня была куча денег.

— Придумали бы что-нибудь, — сухо сказал Вэнс. — Одежда, меха.

Взглянув на него, Шейн поняла, что он не шутит, и рассмеялась.

— Меха? О да! Так и вижу, как я в своей норковой шубе вплываю в наш магазин, чтобы купить молока. Вэнс, вы бесподобны!

— Я пока не встречал женщины, которая не любила бы норковые шубы.

— Значит, вы встречали не тех женщин, — пошутила Шейн, берясь за высокую спинку плетеного стула, сиденье которого нуждалось в ремонте. — Я знаю одного плетельщика из Бунсборо, надо ему позвонить. Если бы даже у меня было время, я понятия не имею, с какой стороны к этому подойти.

— А какая вы женщина?

Шейн, отвлекшись от мыслей о плетеном стуле, подняла голову и увидела на лице Вэнса циничное выражение.

— Почему у вас всегда все так сложно? — вздохнула она.

— Потому что жизнь — сложная штука.

Она покачала головой:

— Я такая, какая есть. Надеюсь, для вас это не слишком просто.

— Та, что согласна работать по двенадцать часов в день за деньги, которых едва хватает на жизнь? Согласна надрываться час за часом…

— Я не надрываюсь, — возразила Шейн.

— Черта с два! Я же видел: вы двигаете мебель, таскаете ящики, драите полы, — перечислял он ее подвиги, распаляясь от своих слов. За прошедшие недели она выполняла самую разную работу, явно непосильную для такой хрупкой женщины. Ее упрямство бесило Вэнса. — Черт возьми, Шейн! Вы слишком много на себя взвалили!

— Я знаю, на что я способна, — огрызнулась она. — Я не ребенок.

— Нет, вы особа равнодушная к мехам и другим приятным вещам, которые может иметь любая привлекательная женщина, если правильно разыграет свои карты. — Его слова отдавали холодным сарказмом.

В глазах Шейн заплясали искры бешенства. Пытаясь не взорваться, она отвернулась.

— Вам не кажется, что каждый ведет свою игру, Вэнс?

— Но есть хорошие игроки, а есть плохие.

— Ох, как мне вас жаль, — глухо проговорила Шейн. — Очень, очень жаль.

— Почему? — удивился он. — Потому что я знаю, что умные люди стремятся урвать от жизни как можно больше и лишь дураки согласны на меньшее?

— Интересно, вы и в самом деле так считаете? Нет, правда? — тихо спросила она.

— Интересно, почему вы делаете вид, что считаете иначе.

— Что ж, я расскажу вам одну историю. — Когда она обернулась, ее глаза были черны от гнева. — Такому, как вы, она, возможно, покажется наивной или даже скучной, но все равно послушайте.

Сунув руки в карманы, Шейн зашагала по комнате, чтобы немного успокоиться.

— Вы видите это? — Она указала на полки, где стояли банки с консервами. — Моя бабушка, точнее, она была мне прабабушка, приготовила эти консервы. Про запас, как она говорила. И вот она копала, сажала, окучивала, полола, а потом в жаркой и душной кухне закатывала эти банки. Про запас, — повторила Шейн уже тише, разглядывая разноцветные банки. — Когда ей было шестнадцать, она жила в особняке в южном Мэриленде. Ее семья была очень богата. Они и до сих пор богаты, — Шейн пожала плечами, — семейство Бристол из Леонардтауна. Слышали, может быть.

Да, ему доводилось слышать о таких. В его глазах промелькнуло удивление, но он промолчал. Сеть универмагов «Бристолз» опутывала всю страну. Марка была очень старая, престижная, рассчитанная на кошельки состоятельных людей. Даже сейчас компания Вэнса строила им новый магазин в Чикаго.

— Так или иначе, — продолжала Шейн, — она была юная изнеженная красотка, которая могла иметь все, чего только ни пожелает. Она получила образование в Европе. Родители хотели показать ее Парижу, а потом устроить ей дебют в Лондоне. Если бы она их послушалась, она бы имела свой собственный особняк и штат прислуги. Садоводство ей грозило только в виде прогулок по оранжереям. — Шейн усмехнулась, представив себе это. — Но она поступила по-своему. Влюбилась в Уильяма Эббота, ученика каменщика, нанятого для каких-то работ в поместье. Конечно, ее семья и слышать не хотела о таком родстве. Родители уже готовили почву для ее брака с наследником некоего стального магната. Когда до них дошли слухи о том, что творится, они немедленно рассчитали ученика каменщика. Короче, бабушка вышла за него замуж, а они лишили ее наследства. Настоящая викторианская драма, как пишут в романах.

Вэнс слушал молча, хотя пристальный взгляд Шейн словно вызывал его на комментарии.

— Они приехали сюда, к его родителям, — продолжала Шейн. — Им пришлось жить в одном доме, потому что не было денег построить или купить собственный. Когда умер отец Уильяма, они ухаживали за матерью. Бабушка никогда не жалела, что отказалась от всех полагавшихся ей «приятных вещей». У нее были очень маленькие руки, — Шейн взглянула на свои, — но вы бы не поверили, какие сильные. По сравнению с тем, к чему она привыкла, они жили бедно. Лошади были только для пахоты. Часть вашей земли когда-то принадлежала им. Но из-за высоких налогов и отсутствия работников… — Замолчав, Шейн взяла с полки банку, затем поставила ее на место. — Единственное, что ей досталось от родителей, — это столовый гарнитур и несколько фарфоровых вещиц, да и то через адвокатов, после смерти матери. — Шейн взяла лоскут, которым полировала стол, и протерла им руки. — У бабушки было пять детей. Двоих она потеряла еще в младенчестве, одного убили на войне. Одна дочь перебралась в Оклахому и лет сорок назад умерла там бездетной. Младший сын остался здесь, женился, и у него родилась дочь. Они с женой погибли, когда девочке было пять лет. — Шейн хмуро уставилась в окошко под потолком, через которое в подвал проникал свет и падал на цементный пол. — Представьте, что чувствует мать, пережившая всех своих детей.

Вэнс ничего не сказал, лишь продолжал наблюдать за Шейн, которая снова взволнованно зашагала по мастерской.

— Она воспитывала свою внучку, Энн. Бабушка любила ее. Может быть, от горя, не знаю. Моя мать была прелестным ребенком — наверху есть фотографии. Но она была вечно недовольна. Мне соседи рассказывали о ней разное, и пару раз сама бабушка. Энн ненавидела этот городок, ненавидела скромную жизнь. Она хотела стать актрисой. В семнадцать лет она забеременела.

Голос Шейн изменился, стал плоским и невыразительным. Вэнс никогда не слышал у нее такого голоса.

— Она не знала или не хотела признаваться, кто отец ребенка. Когда я родилась, она уехала, бросив меня на бабушку. Иногда приезжала на день или два, чтобы выпросить у бабушки денег. Замужем она была по меньшей мере трижды. Я видела ее в мехах. Но они не принесли ей счастья. Сейчас она все такая же красивая, недовольная эгоистка.

Шейн помолчала, посмотрела на Вэнса и продолжила:

— Моей бабушке удалось урвать от жизни лишь одно — любовь. Она прекрасно говорила по-французски, читала Шекспира и возделывала огород. И она была счастлива. Единственное, чему научила меня мать, так это тому, что вещи ничего не значат. Стоит тебе завладеть вещью, как ты сразу начинаешь охотиться за следующей, чтобы стать счастливым хотя бы на время. Ты боишься, что у кого-то будет вещь получше и счастья побольше. В какие бы игры ни играла моя мать, они лишь причиняли боль людям, которые ее любили. У меня нет ни времени, ни умений для подобных игр.

Шейн двинулась к лестнице, но Вэнс встал у нее на пути. Она подняла голову и посмотрела на него блестящими от гнева и слез глазами.

— Вам надо было послать меня к черту, — тихо проговорил он.

Шейн судорожно сглотнула.

— Идите к черту. — Она сделала попытку протиснуться мимо него.

Вэнс взял ее за плечи, крепко держа на расстоянии вытянутых рук, и спросил:

— Вы сердитесь на меня или на себя, потому что рассказали мне то, что меня не касается?

Шейн глубоко вздохнула, глаза у нее теперь были сухими.

— Я сержусь, потому что вы циник, а я никогда не понимала циников.

— Не более чем я идеалистов.

— Я не идеалистка, — возразила она. — Я просто не сразу соображаю, если меня используют. — Ей вдруг стало спокойно и грустно. — Я думаю, что вы теряете больше от своего недоверия, чем рискуете, доверяя.