– С двоюродным братом Эдмунда? Ничего, насколько я знаю. Гедвига его терпеть не может, и, мне кажется, она тоже не очень-то ему нравится.

Последние слова были произнесены очень грустно. Советник никак не мог себе представить, что его дочь могла кому-нибудь не нравиться.

– Но должна же иметь какую-нибудь причину эта взаимная антипатия. Впрочем, младший Эттерсберг не отличается особенной любезностью.

– Но зато как талантлив в области сельского хозяйства! – восторженно воскликнул Рюстов. – Если бы он владел майоратом, здесь все было бы иначе. Он насквозь видит все хозяйство и недавно, когда был у меня в Бруннеке, давал мне разные советы, которые заставят меня вмешаться, если Эдмунд ничего не предпримет. Мы очень подробно говорили об этом.

– Да, и очень долго, – заметила старушка. – У меня даже создалось впечатление, что Освальд фон Эттерсберг во что бы то ни стало хотел задержать вас разговором, чтобы не слушать нежностей, какими Эдмунд осыпал свою невесту.

– Боюсь, что у него аристократические манеры. Помолвка его не радует, я это заметил, когда он встречал нас здесь, в Эттерсберге, после катастрофы, а Эдмунд на руках вынес свою невесту из экипажа. Молодой человек сделал такое лицо, словно на нас вдруг обрушилось небо, и окинул обоих очень не понравившимся мне взглядом. Правда, он сейчас же спохватился и был очень вежлив, но его сожаления по поводу несчастья с теткой и поздравления брату были высказаны настолько холодно и лаконично, что ясно чувствовалась их неискренность. Мягкосердечным его не назовешь, но все-таки в сельском хозяйстве – он гений.

– Это лестное определение относится ко мне? – спросил Эдмунд, подходя с невестой и услышав последние слова.

– К тебе? – обернулся Рюстов. – Нет, мы говорили о твоем двоюродном брате. У тебя, к сожалению, нет никаких практических навыков.

– О, нет, ни малейших! – со смехом подтвердил Эдмунд. – Это мне стало совсем ясно только недавно в Бруннеке во время бесконечных дебатов по поводу лесонасаждений и свиноводства. Мы с Гедвигой лишь изредка улавливали отдельные слова, но это было чрезвычайно скучно!

– Нечего сказать, симпатичная черточка у помещика! – сердито промолвил советник. – Итак, ты нашел это скучным? Ты и Гедвига? Правда, вы не сказали ни одного разумного слова; у вас были лишь смех и шутки без конца. И все же тебе необходимо было прислушаться. Твои леса…

– Ради бога, папа, избавь меня сегодня от этого! – перебил его Эдмунд. – Если ты во что бы то ни стало должен вести разговоры о сельском хозяйстве, то я приведу тебе твоего замечательного гения. Освальд в состоянии целый вечер беседовать с тобой о культуре лесов. Но где он? Я не вижу его. Эбергард, вы не видели господина Эттерсберга? Может быть, он в танцевальном зале?

– Нет, ваше сиятельство, я только что был там, – ответил проходивший мимо старик лакей.

– Тогда мне придется самому поискать его. В таких случаях на Освальда никогда нельзя рассчитывать; все заботы по устройству праздника он возложил на меня. Пойдем, Гедвига! Скоро должны начаться танцы; посмотрим, все ли сделано, что надо.

С этими словами молодой граф взял невесту под руку и повел в танцевальный зал, расположенный в противоположном конце замка.

Зал был еще совсем пуст, так же как и примыкавший к нему зимний сад, и, вероятно, поэтому-то Освальд уединился там. Против первоначального его намерения немедленно покинуть Эттерсберг восстали все. Во главе был Эдмунд, горячо настаивавший на том, чтобы брат остался, упрекая и уговаривая его одновременно. Но и графиня, и барон нашли очень неудобным, если их строптивый племянник не скроет от окружающих полного разрыва с ними, и воспротивились его отъезду. А так как его планам на будущее больше не чинили препятствий, то Освальд вынужден был согласиться остаться до осени, как и было решено раньше.

Он стоял перед цветущим кустом камелий и, казалось, с глубоким интересом рассматривал его. В действительности же он был неизмеримо далек от всего окружающего. Выражение его лица мало соответствовало блеску и торжественности дня, вводившего молодого собственника майората в полное и безраздельное владение своими поместьями, и он понимал, что с таким плохим настроением нельзя появляться среди веселого общества. И вот здесь, в уединении, снова наступил один из тех моментов, когда с него спала маска спокойного равнодушия, которую он надел на себя путем долголетних усилий и самообладания и которая чрезвычайно мало соответствовала его истинному характеру. По его учащенному дыханию и крепко стиснутым зубам было видно, что он не мог выдержать блеска раззолоченной толпы и вынужден был бежать сюда, в уединенный зимний сад, лишь бы избавиться от всех бушевавших в нем мыслей. Может, это была лишь черная зависть неблагодарного, с ненавистью отвергшего полученные блага, который не мог примириться с тем, что судьба сделала двоюродного брата богаче его? Поза Освальда выражала невысказанный, но грозный протест против блеска этого праздника, гордое упорство униженного и поверженного права.

– Так вот где ты обретаешься? – раздался голос Эдмунда.

Освальд вздрогнул и обернулся.

В дверях зимнего сада стоял молодой граф, который быстро приблизился к нему и с упреком продолжал:

– По-видимому, ты считаешь себя сегодня исключительно гостем. Ты удаляешься от общества и спокойно любуешься здесь камелиями, вместо того чтобы помогать мне поддерживать порядок в доме.

Освальду достаточно было лишь одного мгновения, чтобы овладеть собой, но тем не менее он ответил со скрытой горечью:

– Собственно, это – исключительно твое дело; ты ведь герой сегодняшнего дня.

– Да, герой вдвойне, – улыбнулся Эдмунд, – как признанный владелец майората и как жених. Впрочем, я должен сделать тебе выговор. Ты забыл попросить у Гедвиги хоть один танец, а между тем мог предвидеть, что ее станут осаждать со всех сторон. К счастью, я вступился за тебя и ангажировал на единственный вальс, который у нее еще остался. Надеюсь, ты достойно оценишь мое самопожертвование!

К сожалению, это было, по-видимому, не так; по крайней мере, Освальд ответил удивительно холодно:

– Ты очень любезен. Собственно, у меня было намерение не танцевать сегодня совсем.

– Нет, это черт знает что! – возмутился молодой граф. – Почему же? Раньше же ты танцевал.

– Потому что раньше тетушка не позволяла мне отказываться, но мне это всегда было в тягость. Ты ведь знаешь, что я не люблю танцевать.

– Все равно, вальс ты должен будешь танцевать во что бы то ни стало, так как я настойчиво требовал его для тебя.

– Если фрейлейн Рюстов согласна.

– Фрейлейн Рюстов! Совершенно тот же тон, которым Гедвига сказала мне: «Если господину фон Эттерсбергу угодно»! Сколько раз я просил вас бросить эту официальность и дать волю более родственным чувствам, но вы с каждой встречей все больше и больше чуждаетесь друг друга.

– Мне кажется, я ни разу не нарушил должного уважения к твоей невесте.

– Ах, нет, конечно, нет! Наоборот, вы так невероятно вежливы друг с другом, что у посторонних мороз по коже продирает. Я не понимаю тебя, Освальд; как раз по отношению к Гедвиге ты так сдержан, что действительно не смеешь жаловаться, если она иной раз бывает недостаточно внимательна к тебе.

Освальд отнесся к этому упреку очень равнодушно.

– Оставь это, Эдмунд, – рассеянно ответил он, теребя цветущий куст, – и поверь, что своей сдержанностью я иду навстречу желаниям твоей невесты! Так как ты выпросил вальс от моего имени, то я, конечно, буду его танцевать, вообще же ты должен освободить меня от участия в бале; у меня действительно было намерение не танцевать сегодня.

– Ну, как хочешь! Если ты непременно желаешь лишить наших дам танцора, заставить я тебя не могу, а сердиться не хочу. Это было бы неблагодарно сегодня, когда исполняется каждое мое желание. Видишь, мы с Гедвигой были совершенно правы, когда не смотрели трагически на препятствия нашей любви. Правда, герой-ский поступок ее отца привел дело к развязке значительно скорее, чем мы могли рассчитывать. Враждебные дома примирились, и наш роман кончается веселой свадьбой. Я ведь знал это!

Беззаботный и победный задор, ярко выражавшийся во всем существе молодого графа, представлял собой полную противоположность мрачной серьезности Освальда.

– Ты – дитя счастья, – медленно промолвил он. – Судьба подарила тебе все.

– Все? – лукаво повторил Эдмунд. – Нет, ты ошибаешься. Например, безграничное восхищение моего тестя выпало на твою долю. Он прямо-таки считает тебя гением в сельском хозяйстве, бредит твоими практическими идеями и, конечно, сожалеет от всей души, что не ты стал его зятем.

Как ни беспечно была брошена эта шутка, на Освальда она произвела очень тяжелое впечатление. Он нахмурился и ответил раздраженным тоном:

– Сколько раз я просил тебя избавить меня от подобных поддразниваний! Неужели ты не можешь отказаться от этого?

Эдмунд громко расхохотался:

– Успокойся, пожалуйста! Против такой замены я стал бы протестовать изо всех сил, и едва ли Гедвига согласилась бы на это. Вообще я не намереваюсь раскрывать тебе свои права. Ну, а теперь пойдем, нам самое время возвратиться к обществу.

У Освальда не оставалось больше повода держаться в стороне, и молодые люди вместе вернулись в зал. Здесь отсутствие графа было замечено. Глаза графини искали сына с некоторым нетерпением, так как она хотела приказать начать танцы; но на лицо Гедвиги, стоявшей рядом с ней, набежало облачко, когда двоюродные братья вошли вместе. Девушка находила совершенно излишним, что Эдмунд отправился лично разыскивать своего необщительного брата, и совершенно непростительным, что ради этого он бросил ее одну. Не любила она этого нового родственника с его холодной сдержанностью, ни разу не снизошедшего до выражения восхищения ее красотой. Поэтому она почти не скрывала, что ее согласие на вальс было вынужденным.

Освальд волей-неволей должен был поблагодарить за это, но, казалось, он вообще был очень мало тронут оказанной ему милостью.