– Но что мне за дело до ваших лошадей? – в отчаянии перебила старушка. – Таким образом я никогда не узнаю, что, собственно, случилось. Расскажите же все как следует.

– Да, правда, я должен рассказать вам все спокойно, – загремел Рюстов, принявшись очень быстро ходить по комнате, что обычно служило доказательством высшей степени его волнения. – Да, так вот… Третьего дня едем мы с Гедвигой в Нейенфельд. Вам ведь известно, что при этом надо перевалить через крутую гору Гиршберг, а на ее вершине дорога так узка, что два экипажа могут разъехаться только с большим трудом. Как раз на этом месте нам встречается эттерсбергский экипаж с графиней. Мы, конечно, игнорируем друг друга, но наши кучера относятся далеко не так, а словно сумасшедшие летят один на другого. Правда, по моему приказу Антон останавливает лошадей, но эттерсбержцы несутся на нас, и лошади сталкиваются. Дикие эттерсбергские рысаки становятся на дыбы, скачут мимо нас, так что почти ломают у нас колеса и, пока кучер проделывает разные нелепости, начинают нестись словно бешеные. Я выскакиваю из коляски, но, к сожалению, поздно; лошади графини с безумной скоростью несутся под гору. Кучер летит с козел; лакей, вместо того чтобы схватить вожжи, цепляется за сиденье; графиня кричит, призывает на помощь, и все это несется прямо к озеру, словно нарочно расположенному у подножия горы для того, чтобы в нем можно было захлебнуться.

Лина слушала затаив дыхание.

– Ужасно! Неужели там не было никого, кто мог бы оказать помощь?

– Ну, там был я, – сухо возразил Рюстов. – При необходимости и я могу иной раз сыграть роль ангела-хранителя, хотя это вовсе не мое обычное занятие. Долго раздумывать было нечего, а бежать вслед не имело смысла. К счастью, мы находились около крутой тропинки, больше чем наполовину сокращающей дорогу. Как я оказался внизу, не знаю; как бы то ни было, я очутился внизу одновременно с экипажем и остановил его у самого озера.

– Слава богу! – со вздохом облегчения воскликнула старушка.

– Да, то же самое сказал и я, только позже, но в то время я был страшно взбешен, потому что держал на руках графиню в глубоком обмороке, а лакей от страха и ужаса был почти в таком же состоянии, как и его барыня. Пару диких коней я еще могу усмирить, если потребуется, но что делать с дамами в обмороке, совсем не знаю. Но тут по тропинке прилетела Гедвига, затем пришел Антон, а за ним кучер, правда, хромая и с огромной шишкой на лбу, но так ему и надо – несчастье случилось из-за его безумной езды.

– А графиня?

– Ну, графиня, к счастью, не пострадала. Мы перенесли ее в близлежащий дом полевого сторожа, и там она понемногу пришла в себя. О дальнейшем путешествии нечего было и думать. Милые рысаки доставили себе еще одно лишнее удовольствие, сломав кузов экипажа и так повредив нашу коляску, что она не могла сдвинуться с места. Лакея я послал в Эттерсберг за другим экипажем, Антона и сторожа – на место происшествия, чтобы они как-нибудь стащили с дороги нашу коляску, а кучера – к его вороным чудовищам, которых он благополучно привел домой. Мы втроем остались. Это было на редкость приятное общество.

– Надеюсь, Эрих, что здесь вы не позволили себе грубости? – укоризненно промолвила старушка.

– Нет, к сожалению, этого не было, – с искренним огорчением ответил Рюстов. – Графиня все еще была бледна как смерть и почти без чувств. Я также получил отметину, простую царапину на руке, но из нее тем не менее лила кровь, и Гедвига, бедное дитя, бегала в испуге от одной к другому, не зная, кому помочь первому. В таких случаях вежливость приходит сама собой. Поэтому мы были страшно вежливы друг с другом, чрезвычайно беспокоились друг о друге, но я все же надеялся, что дело ограничится простой благодарностью, и с нетерпением ждал экипажа из Эттерсберга. Вместо него прискакал граф Эдмунд. По сбивчивому рассказу слуги он вообразил, что его мать ранена или убита, и, не дожидаясь, пока запрягут экипаж, вскочил на первую попавшуюся лошадь и прилетел сам, словно речь шла о его собственной жизни. Я никогда не предполагал, что этот легкомысленный сорванец такой сердобольный. Как сумасшедший ворвался он в дом, кинулся в объятия матери и в первую минуту вообще не видел и не слышал никого, кроме нее. Мне это понравилось, очень понравилось. Должно быть, он страстно любит мать.

Голос рассказчика вдруг стал необыкновенно мягок.

К несчастью, Лина вытащила платок и приложила его к глазам; у советника сразу же испортилось настроение.

– Мне кажется, вы собираетесь плакать? – возмутился он. – Эти нежности я категорически запрещаю; мы достаточно от них настрадались. Тут, конечно, пошли вопросы, рассказы, – продолжал он дальше, – в которых я, несмотря на сопротивление, оказался спасителем и героем. Графиня стала изливаться в благодарностях, а Эдмунд вдруг бросился мне на шею и стал утверждать, будто я спас жизнь его матери и для него нет ничего приятнее, как быть обязанным за это отцу его Гедвиги. – Здесь лицо Рюстова снова стало мрачным, и он быстрее заходил по комнате. – Да, он сказал это без всякого стеснения: отцу его Гедвиги! Я хотел высвободиться из его объятий, но тут Гедвига схватила меня с другой стороны и стала лепетать ту же самую историю о матери ее Эдмунда; затем ко мне подошла графиня, протянула руку… ну, а остальное вы можете себе представить. Короче говоря, мы начали обниматься и опомнились лишь тогда, когда подъехал экипаж, посланный за графиней. Так как наш экипаж вышел из строя, то не оставалось ничего другого, как сесть всем вместе и ехать сначала в Эттерсберг. В конце концов Гедвига осталась там у графини, которая действительно была страшно потрясена, а я… я сижу в Бруннеке один как перст.

– Как так? Да ведь я-то – человек, – обиженно воскликнула Лина. – Или вы меня не считаете за человека?

Рюстов промычал что-то невнятное. В этот миг вошел слуга с докладом о приходе пастора из Бруннека.

– Ну вот, уже начинается, – с отчаянием воскликнул советник. – Пастор, конечно, явился для того, чтобы поздравить невесту. История уже стала известна повсюду. С самого утра, стоит мне только выйти за дверь, как все начинают улыбаться и намекать на «радостное событие». Но я этого не выдержу. Мне еще надо привыкнуть к этому. Лина, сделайте мне великое одолжение – примите вы этого почтенного господина, потому что в теперешнем своем состоянии я всякие поздравления пошлю к черту.

Глава 7

День совершеннолетия Эдмунда был отмечен очень торжественно. Именно этот день графиня считала самым подходящим, чтобы показать всю пышность, на какую еще был способен Эттерсберг, и это удалось ей на славу. Просторные, залитые светом залы замка были наполнены многочисленной публикой, для которой это празднество имело особый интерес. Юная парочка, обручение которой недавно было отпраздновано в Бруннеке в тесном семейном кругу, впервые показалась в большом обществе.

Помолвка возбудила во всей окрестности много толков, и вместе с этим событием все одновременно узнали о его причине.

Оно объясняло многое, что в другом случае показалось бы совсем непонятным. В общем, выбору графа Эдмунда завидовали, в особенности его сверстники. Наследница Бруннека и Дорнау была весьма подходящей партией даже для графа Эттерсберга.

Барон Гейдек на празднике не присутствовал, хотя его, несомненно, ждали как бывшего опекуна; он не так легко отказывался от своей точки зрения, как графиня, и остался при своем мнении. К счастью, Эдмунд позаботился о том, чтобы дядя узнал о помолвке лишь тогда, когда она была объявлена официально. Графиня же ни в коем случае не могла взять своих слов обратно, так что протест брата слишком запоздал. Несмотря на это, он в письме жестоко упрекал сестру за уступчивость и ни за что не хотел понять, как можно было из-за минутного потрясения пожертвовать своими принципами.

Поэтому он был чрезвычайно возмущен и отказался присутствовать на празднике. На письмо племянника, в котором тот по настоятельному желанию матери приглашал его на празднество, барон холодно и кратко ответил, что уехать из города ему не позволяет служба.

Эдмунд к его отказу отнесся очень спокойно, зато графиня сильно огорчилась. Она всегда находилась под влиянием брата и тем тяжелее переносила его недовольство, что, по существу, была одного с ним мнения. Несмотря на это, она понимала, что теперь, когда решительный шаг сделан, свою позицию необходимо защищать, и делала это с таким тактом и непринужденностью, так убедительно, словно согласие, к которому ее только вынудили обстоятельства, было дано ею вполне добровольно.

Графиня встречала гостей вместе с сыном и его невестой. Она была поистине прекрасна, одетая в богатый и изысканный туалет, и нисколько не проигрывала рядом с очаровательной и цветущей красотой своей юной будущей невестки. Взгляд Эдмунда часто с восторгом останавливался на прекрасной, гордой матери, которая, казалось, почти так же восхищала его, как и невеста.

– Графиня сегодня великолепна, – сказал Рюстов, подходя к Лине, – поистине великолепна, и праздники она умеет устраивать, надо отдать ей должное. Все удивительно величественно. И притом у этой барыни замечательный талант быть в центре внимания, каждого обласкать, каждому сказать что-нибудь приятное; в этом отношении Гедвига может у нее многому научиться.

– Вы, кажется, очень любите крайности, – заметила Лина, усевшаяся в уголке на диване и внимательно наблюдавшая оттуда за всем происходящим. – От совершенно безосновательной ненависти, которую вы питали к графине, вы переходите к безграничному восхищению ею. Вы даже поцеловали ей руку.

– По-вашему, я опять поступил неправильно? По вашему требованию я дал вам торжественное обещание быть сегодня вечером любезным, и, хотя прилагаю к этому невероятные усилия, вы даже не замечаете.

Старушка насмешливо улыбнулась.

– О, как же! Я настолько же поражена вашими «невероятными усилиями», насколько и вашими светскими манерами, чего раньше даже и не предполагала. Вас все привыкли видеть окутанным грозовой тучей, и я никак не могу объяснить себе это внезапное солнечное сияние. Ах, вот еще один вопрос, Эрих! Что произошло между Гедвигой и Освальдом? Они избегают друг друга так демонстративно, что это прямо в глаза бросается.