– Извини, – заплетающимся языком пробормотала она.

Хуан с тревогой оглядел подружку. Одежда Мерседес была грязная и рваная. Ее длинные черные волосы перепачканы в земле и моче.

– Тебе бы надо привести себя в порядок перед следующим уроком, а то Санчес с ума сойдет.

Он отвел Мерседес в туалет и запер дверь. Смочив водой и намылив носовой платок, Хуан принялся восстанавливать ее внешность. Мерседес покорно стояла, думая лишь о том, как она будет убивать Леонарда. «Камнем, – нашептывал ей внутренний голос. – Ударь его по голове, когда он выйдет из школы. Размозжи ему череп».

Закипавшая в ней ненависть, казалось, заполняет все ее существо, до кончиков ногтей, какой-то трепетной силой. Ее лицо было бледным, по обеим сторонам носа проступили маленькие ямочки, словно следы от когтей. Она прислонилась к стене, почувствовав голыми плечами холод кафельных плиток. Пока Хуан стирал в раковине ее блузку, она приложила к носу мокрый платок.

– Ну, он у меня получит, – сквозь стиснутые зубы проговорила Мерседес. Она уже не плакала. Отняв от носа платок, она внимательно посмотрела на него. Кровотечение почти прекратилось. – Я его убью, – спокойно добавила Мерседес.

– Он заслуживает этого. – Хуан отжал блузку и протянул ее Мерседес. – Мокрая, но зато чистая.

Поддавшись неожиданному порыву, она подошла к Хуану Капдевила и крепко его обняла.

– Я его убью, – прошептала Мерседес в ухо друга. Он был не виноват, что они пересилили его. Он храбро дрался, защищая ее. Она крепко поцеловала его в худую щеку. Ее пальцы впились в плечо Хуана. – Правда. Убью.


Еще до того как прозвенел последний звонок, она предусмотрительно собрала ранец. Как только сестра Юфимия распустила класс, Мерседес первая выскочила из школы, даже раньше Хуана. Она не повернула направо, к Сан-Люку, а побежала по дороге, ведущей в Палс, – по той дороге, по которой должен был пройти Леонард.

Она планировала это в течение всего дня и теперь точно знала, как станет действовать.

Она знала, где нанесет удар. Возле заброшенного карьера.

Этот карьер, заросший пробковым дубом и кустами дикого розмарина, располагался ярдах в двадцати от извилистой тропинки, что вела в Палс. Работы на ней прекратились много лет назад.

Большинство взрослых давно уже забыли о существовании этого места, а заодно забыли и запретить своим детям играть там. Те ребята, что посмелее, иногда забирались в кромешную тьму карьерных штреков, но никто не знал, как далеко они тянутся. В них можно было спрятать что угодно на долгие годы. Навсегда.

Не замечая царапающих коленки колючек, Мерседес продиралась сквозь густые заросли. Добравшись до заранее выбранного места, она поискала глазами подходящий камень. Наконец она нашла то, что хотела, – острый осколок глинистого сланца весом с приличный топор, но одновременно достаточно легкий, чтобы им можно было с силой ударить. По форме он напоминал падающего на свою жертву сокола.

Сердце Мерседес бешено колотилось, но во рту чувствовался вкус крови, похожий на вкус железа. Ее тело дрожало, а смотрящие сквозь заросли розмарина, шалфея и тимьяна черные глаза пылали звериной злобой. В полуденной жаре не переставая звенели цикады. Отсюда тропинка была видна как на ладони.

Обливаясь потом, она принялась ждать.


Кончита набрала в колодце ведро воды и понесла его в дом, чтобы, как всегда, по возвращении с фабрики, начать приготовление ужина.

Прислонившись к раковине, она принялась чистить лук.

Ей так хотелось уехать из этой деревни. С профессией Франческа они могли бы открыть собственную мастерскую в Палафружеле или в Ла-Бисбале – где-нибудь, где была настоящая жизнь, а не только пыль да несбыточные мечты. В любом городе, где такой человек, как Франческ, с его прошлым и политическими взглядами мог бы быть в большей безопасности. Где-нибудь, куда не дотянулись бы лапы Джерарда Массагуэра. Где-нибудь, где Мерседес была бы счастлива.

Кончита любила свою дочь с той слепой страстью, которая не поддавалась ни объяснению, ни пониманию. А вот мужа она любила по причинам, которые могла легко перечислить. За его доброе отношение к ней. За его врожденное великодушие. За его силу. За то, что он сразу полюбил Мерседес.

В семнадцатом году он обещал Кончите, что ради нее и ради девочки он больше не будет ездить на митинги в Барселону, не будет вести разговоры на революционные темы, не будет выступать с речами. И пока оставался верным своему обещанию. Но она знала, что за прошедшие десять лет его взгляды не только не изменились, а даже укрепились.

Она устало вздохнула. Мерседес была ее единственным ребенком. Это плохо и для девочки, и для них. Почему она больше не забеременела? Сейчас Кончите было двадцать семь – самый расцвет женской красоты и сил. А она-то надеялась, что к этому возрасту у нее от Франческа будет, по крайней мере, двое детей.

Они предавались любви почти каждую ночь, с жадностью и самозабвением. Однако каждый месяц у Кончиты наступала менструация.

Может, дело в нем? Что, если во время ранения у него что-то повредилось?

Возможно, если не случится чуда, Мерседес так и останется их единственным ребенком. Поэтому-то он так и разозлился, когда Джерард Массагуэр подкатил к ней. Поэтому-то он так и рвется внушить девочке свои политические взгляды, сделать из нее свое подобие.

А может, потому, что Мерседес – не его плоть и кровь.

Кончита положила в глиняную кастрюлю кролика, добавила лука, приправ и пол-литра красного вина и поставила все это в печь, затем сняла фартук и выглянула в окно. Кругом были каменные стены Сан-Люка. Каменная деревня. С немощеными улицами и выцветшими деревянными дверями домов. А над черепичными крышами – чистое голубое небо.

Она взглянула на висящие на стене часы. Скоро Мерседес вернется из школы.


Мерседес следила, как по тропинке гуськом спускаются несколько ребятишек. Ее пальцы непроизвольно сжали камень. Зубы крепко стиснулись. Пот застилал глаза. Болезненно поморщившись, она часто заморгала. Хуан уже давно прошел. И Фина, болтая своими косичками, тоже.

И тут у нее замерло сердце. Вниз по тропинке шагал Леонард – сумка на плече, глаза смотрят под ноги. Он был один. Мерседес почувствовала, как откуда-то из глубины по ее телу разлилась дрожь. Нет, сомнений у нее не осталось. Она чуть приподнялась и позвала:

– Леонард!

Сначала она подумала, что он не услышал ее. Но затем мальчишка остановился и озадаченно уставился на заросли кустарника.

– Леонард! – снова крикнула Мерседес, крепче сжав в руке камень.

– Кто это? – настороженно проговорил Леонард.

– Иди сюда! У меня для тебя кое-что есть!

Она видела, как его хитрые карие глазки забегали по зелени кустов.

– Да кто это? – снова спросил Леонард. – Мерседес Эдуард? Ты?

– Ну иди же!

– А че ты хочешь? Еще раз по роже получить?

– У меня кое-что есть.

– Да? – подозрительно произнес Леонард. Он все еще не видел ее.

– Кое-что необычное!

– Ну так тащи сюда.

– Не могу.

Мимо пробежала стайка ребятни, и Мерседес на некоторое время затаилась.

– Ну? – закричал Леонард, когда дети скрылись из виду. – Что там у тебя для меня, Мерседес Эдуард?

– Я могу пососать твою сосиску.

Физиономия Леонарда мгновенно изменилась. Последнее время ни одна девчонка не соглашалась делать это. С тех пор как там, внизу, у него начали расти волосы и его член приобрел специфический запах, они стали говорить, что он воняет, как тухлая рыба. Облизывая языком губы, Леонард явно колебался.

– Я буду сосать столько, сколько ты захочешь! Раздумывая, он почесал ногу. Очень уж это было заманчиво.

– Ладно, – наконец сказал он и нырнул в кусты. – Только, чур – чтобы все было как надо, а то прибью. Да где ты? Мерседес?

– Сюда!

Глядя из своего укрытия, как Леонард продирается через заросли, Мерседес затаила дыхание. Она полностью отдавала отчет своим действиям.

Колючки царапали мальчишке ноги, цепляли его за носки.

– А-а, черт! – выругался он. – Да где ты, мать твою так!

– Здесь. Около большого дерева.

– А получше места не могла выбрать? – Он уже начал расстегивать ширинку, его миндалевидные глазки рыскали в поисках Мерседес. Так и не заметив ее, он, поглаживая свой член, прошел в двух ярдах от девочки.

Мерседес встала и сделала шаг в направлении Леонарда. В поднятой над головой руке зажат камень. Замах. Его загнутый, словно клюв сокола, край устремлен в висок Леонарда Корнадо. Удар.

Послышался отвратительный приглушенный хруст, который, как бы пробежав по руке Мерседес, проник в самые отдаленные закутки ее души. Потряс ее.

Ноги Леонарда подломились, словно стебли кукурузы. Без единого звука он стал оседать на землю. Из раны на голове хлынула кровь. Как-то странно задергавшись, мальчишка завалился на спину.

И затих.

* * *

В дверь постучали. Кончита услышала зовущий ее снизу голос отца.

– Я на кухне, папа, – откликнулась она. Отдуваясь и стуча по ступеням тростью, Баррантес поднялся наверх. Кончита поцеловала его в раскрасневшуюся щеку. От него пахло вином, что последнее время случалось с ним довольно часто.

– Одна?

Она кивнула.

– Не знаю, где Мерседес. Она сильно опаздывает. Еще час назад должна была прийти из школы. Где-то задержалась по дороге.

– Гм-м-м. – Марсель указал тростью на стоящий на лавке кувшин с вином. – Можно?

– Если тебе хочется выпить в такое время дня… – Она улыбнулась.

– При чем тут время? – проворчал он. Сунув под мышку трость, Баррантес поднял кувшин и сделал несколько больших глотков. Его усы стали уже почти совсем белыми, и от вина на них осталась красная полоса.

– Может, присядешь? – предложила Кончита.

– Я ненадолго. – Он сделал еще глоток и поставил кувшин на место. Тяжело оперевшись на трость, Баррантес принялся большими пальцами нервно постукивать по ее отполированной рукоятке. – Послушай, – неожиданно сказал он, – я пришел поговорить с тобой.