В самом деле, Андре жил, беспрестанно мучаясь. Что произошло после его отъезда из Буамартена? Он не мог и думать о том, чтобы писать, а Жермена молчала. В первые дни он ждал секундантов г-на де Нанселля. Так как они не являлись, то Андре приходилось теряться в догадках. Он целыми часами обсуждал поведение г-на де Нанселля, так что в конце концов он переставал думать о Жермене. Г-н де Нанселль занимал все его мысли. Знал ли г-н де Нанселль или не знал?

Поверил ли в самом деле г-н де Нанселль, что шпилька, найденная им в павильоне, принадлежала горничной его жены? Тогда почему он показал жене эту шпильку при Андре? Подобный образ действий заставлял предполагать со стороны г-на де Нанселля известную ревность, а также и то, что, не будучи уверенным в связи, существовавшей между Жерменой и Андре, он, тем не менее, заметил их взаимную склонность. В таком случае г-ну де Нанселлю просто хотелось предупредить свою жену, что этот мальчик, ухаживавший за ней, по-своему умел утешаться в ее неприступности. Но тогда смущение Жермены стоило признания, но признания в простом чувстве, не доказывавшем еще, что она была виновата. Впрочем, открыв это чувство жены, г-н де Нанселль, вероятно, удалит от нее того, кто ей его внушал.

Давно ли было известно г-ну де Нанселлю об отношениях Жермены и Андре?.. Значит, г-н де Нанселль был покладистым мужем? Разрешая своей жене пригласить Андре Моваля в Буамартен, знал ли он, что Андре был ее любовником? Бывают мужья, которые по равнодушию или по любви доходят до подобной снисходительной самоотверженности, но бывают также и такие, которые, если и соглашаются быть обманутыми, то не хотят, чтобы это происходило без отмщения, и обращаются к иронии за возмещением своей обиды… Принадлежал ли г-н де Нанселль к числу этих последних? Если принять это предположение, то некоторые поступки г-на де Нанселля объяснялись довольно легко, и прежде всего это внезапное стремление к тому, чтобы стать первым стрелком из пистолета. Действуя таким образом, он давал понять, что если он и допускал многое, то допускал не из трусости и не из страха: его искусство обеспечивало ему, в случае дуэли, полное превосходство над противником. Так же объяснялось и то, почему г-н де Нанселль захотел хоть раз свести Андре в тир и показать ему, с какой уверенностью он всаживает пулю в чучело или в цель. При этой гипотезе история со шпилькой принимала тот же смысл. Она обозначала: «Обманывайте меня, если хотите, но делайте это с осторожностью и благоразумием. Я хочу, чтобы вы знали, что мне все известно, но я не хочу делать такого вида, как будто бы я знаю. Я не хочу, чтобы вы думали, будто обманываете меня, потому что я пользуюсь преимуществом показать вам, что я не обманут».

Эти догадки совсем не успокаивали Андре Моваля. Самым вероятным было то, что после его отъезда в Буамартене произошла ужасная сцена. Чем окончилась она? Разлукой, разводом? Простит ли г-н де Нанселль? При каких условиях? Наименьшее, чего он потребует, — это, чтобы Жермена порвала со своим любовником. Устоит ли она? Принесет ли она любовь в жертву своему положению в свете? Не будет ли она сердиться на него, Андре, за затруднительные обстоятельства, в которые она попала из-за него? Будет ли она любить его всегда, по-прежнему, несмотря ни на что, несмотря на разлуку с ним?

Разлука с нею! Эта мысль наполняла его отчаянием и гневом. Она — это было ее тело, ее лицо, ее уста. Андре страдал. Все, что составляло наслаждение его рук, его губ, его глаз, все это будет лишь воспоминанием, мучительным и тщетным образом. Жермена будет по-прежнему любить его, но он больше не увидит ее. Ах, быть любимым хотя бы таким образом — показалось бы ему восхитительным и желанным прежде, когда на морском берегу в Морга он растроганно плакал, думая о г-же де Нанселль, когда ему казалась неоценимым счастьем одна только возможность говорить с ней, слушать ее, когда он желал только одного: безмолвно любить ее!.. Но то время было далеко… С тех пор все изменилось. Он познал обладание тем, что тогда ему казалось недостижимым. Он согрел свои руки около пламени, прежде бывшего для него лишь отдаленным сиянием, и теплота его пронизала все его существо. А теперь простая прихоть случая разбросала все головешки этого костра!

Он, так гордившийся своею молодостью, этой молодостью, привлекшей к нему Жермену, давшей ему силу сжимать ее в своих объятиях, зажегшей в нем все эти желания, он проклинал теперь ее! Благодаря ей он был теперь бессилен перед событиями. Он не мог вмешаться в них. Она отстраняла его от них. Он мог лишь ждать, ждать, ждать. И чего ждать? Даже если Жермена покинет своего мужа, г-н Моваль никогда не согласится на то, чтобы его сын женился на разведенной. А что он такое, чтобы делать по-своему? Он был чем-то неопределенным — молодым человеком без Положения, без карьеры, без денег. Даже если бы Жермена согласилась разделить с ним жизнь, что мог бы предложить он ей, привыкшей к существованию покойному и изнеженному? Ничего, даже приюта в одной из тех отдаленных стран, о которых он столь часто мечтал, экзотические и причудливые названия которых так часто раздавались в его ушах, произносимые г-ном Мовалем, и о которых он иногда говорил Жермене, когда, лежа вдвоем на диване в павильоне, они мечтали о тихом убежище в одном из затерянных уголков огромного мира!

Прошла ровно неделя с того дня, как Андре покинул Буамартен, а он по-прежнему не получал известий от Жермены. Несколько раз в день он спрашивал у привратницы, не приходило ли письмо на его имя. Всякий раз отрицательный ответ увеличивал его муку. Тогда он подымался к себе в комнату и запирался там под тем предлогом, что занимается, или принимался бесцельно ходить по улицам. Он шел, сам не зная, куда он направляется. Так он добрел до улицы Кассини. Его привела туда машинальная и инстинктивная привычка. Очевидно, мастерская Антуана де Берсена была сдана. Андре давно перестал думать о своем друге. Вдруг он растроганно и с нежностью подумал о художнике. Берсен также страдал из-за Жермены де Нанселль. Она была из тех, которые не забываются, хотя Берсен не узнал ни ее прелестного тела, ни ее страстных объятий, ни ее пылких поцелуев. Тогда как он…

Андре Моваль медленными шагами проходил по Люксембургскому саду. Несколько порыжевших листьев катилось по аллеям. Цветом своим они напоминали шерсть Гектора, сеттера Антуана. Где был Берсен? А то осеннее утро, когда он, вернувшись из Варанжевилля, застал художника за наброском в этом саду? И то, что говорил в тот день Берсен, внезапно пришло ему на ум. Берсен, — вспоминал Андре, — говорил с ним о женщинах. И Андре снова слышал насмешливый голос друга, говоривший ему: «О женщинах говорят, что они ищут приключений, романтики, — как бы не так! Все, чего они хотят, это уверенности в том, что завтра будет походить на сегодня. Правда, у них бывают минуты безрассудства, но они непродолжительны. В сущности, все они благоразумные домоседки. Они любят уют и из-за него примиряются со многим».

Мысль, что Жермена согласится не видеться более с ним для того, чтобы спасти свой покой, кольнула его в сердце. Но нет, Жермена не из таких. Он оклеветал ее. Нельзя быть такою, любя, и будучи Жерменой! И Андре снова видел порыв, бросавший к нему молодую женщину, заставлявший ее пренебрегать всеми опасностями, для того чтобы принадлежать ему, видел ту пылкую и смелую Жермену, которая весело и бесстрашно стремилась в его объятия, — Жермену, пробиравшуюся в павильон в парке, Жермену, усталую и обнаженную, поправлявшую перед старым зеркалом свою растрепанную прическу, втыкая в нее свои длинные черепаховые шпильки и наполовину повернув голову к своему любовнику.

При этом воспоминании Андре Моваль вздрогнул и закрыл глаза, чтобы удержать в них сладострастный образ, вызванный им; затем он медленно направился к решетке фонтана Медичи. У края зеркальной поверхности темной воды грубая скала давала приют в своей пещере Нимфе и Пастуху. Эти герои старого мифа познали также желание, побуждающее тела обниматься, руки — сплетаться, уста — соединяться, заставляющее любовников искать мягкости кроватей или нежности мха, убежища в запертых комнатах или приюта в гротах и заставляющее их забывать о Полифеме, стерегущем их, и в конце концов — увы! — настигающем их, чем бы этот Полифем ни грозил им: тяжелой скалой или простой черепаховой шпилькой.

Андре Моваль неожиданно вздрогнул. Чья-то рука опустилась на его плечо. Он обернулся: перед ним стоял Эли Древе:

— Ну, старина, ты чего тут шляешься? Я рад, что встретил тебя. Я хотел зайти к тебе как-нибудь на днях. Мы совсем не видимся больше… Хорошо ли ты провел каникулы? У тебя неважный вид… Что с тобой?

Андре Моваль посмотрел на Древе. Насмешливые глаза Древе дружелюбно смотрели на него. Он чуть было не открылся Древе. Тот продолжал:

— Чем могу я быть тебе полезным? Не надо ли мне еще раз написать тебе, что мне нужны деньги, дабы ты разжалобил свою мамашу судьбой бедняжки Древе?

Андре силился улыбнуться. Древе заговорил снова:

— Нет, не то? Тогда… любовные невзгоды?

Андре отрицательно покачал головой.

— Ну, тем лучше для тебя; но раз ты ничего не хочешь мне сказать, я буду тебе говорить о себе. Заметь, дорогой мой, что недостаток доверия с твоей стороны вынуждает меня к подобным излияниям. Впрочем, ты прав, оставаясь скромным. Твои любовные приключения занимают одного тебя, тогда как мои принадлежат потомству. Итак, я начинаю. Ты — мой поверенный. Впоследствии, когда я стану знаменитым, люди придут интервьюировать тебя.

Болезненное самолюбие Древе часто заставляло его гаерничать:

— Так вот, дорогой мой, я поджидаю женщину. Марк-Антуан де Кердран дал мне отпуск на сегодня после обеда. Это никогда не срывается, если у меня свидание. В нем есть уважение к любви, как он говорит. Итак, я жду женщину, и женщину, которую ты знаешь. Вот угадай-ка.

Андре Моваль сделал равнодушное движение.

— И эта женщина, мой друг, не кто иная, как знаменитая Алиса Ланкеро, бывшая возлюбленная Антуана де Берсена!