И она обняла его, смеясь, перед старым зеркальным шкафом.

Если веселое настроение Жермены и успокаивало его, то он не мог не испытывать тревоги по отношению к своим родителям. Он спрашивал себя, не догадываются ли они о чем-нибудь. Г-жа Моваль, казалось, «клюнула» на письмо Эли Древе, но она, должно быть, заметила по частым отлучкам Андре, что сын ее чем-то безрассудно увлечен…

Однажды вечером, придя домой к обеду, молодой человек заметил у своих родных расстроенные лица. Г-н Моваль тревожно расхаживал, г-жа Моваль вздыхала. Андре вдруг вспомнил историю с Розиной. Но теперь он больше не был ребенком, которого можно бранить и запирать в комнату. Он сумеет защитить свою свободу.

Андре робко спросил мать о причине ее тревоги. Он готов был отвечать на упреки, признаться в своей любви и громко провозгласить ее. Могло статься, что тетушка Коттенэ, несмотря на утверждение Берсена в скромности старухи, выдала его. Только бы она не донесла таким же образом и г-ну де Нанселлю!

Г-н Моваль положил конец этой неуверенности. Все несчастье происходило от бедного дяди Гюбера, этого «животного Гюбера», как говорил г-н Моваль, топая ногой. Ах, всегда следовало ожидать чего-нибудь подобного от такого сумасшедшего!.. Мало того, что он рассердился из-за пустяков и в свои годы заупрямился! Теперь он выкинул штуку покрупнее. Да, этого старого безумца недавно арестовали за незаконное ношение ордена! И г-н Моваль, говоря это, указывал на петличку своего сюртука, где была изящно повязана красная ленточка, которую он-то имел право носить. Да, дядя Гюбер, чтобы удачнее разыгрывать отставных полковников, имел дерзость выставить офицерскую розетку! Подобное сумасбродство довело его до полицейского комиссара, вследствие чего и ввиду одинаковости фамилий из канцелярии присылали за справками на улицу Бо-з-Ар. Все выяснилось, и, конечно, делу не дадут хода, но г-ну Мовалю пришлось приводить смягчающие обстоятельства в защиту своего слабоумного брата. Хорошо, что на этот раз так сошло, но чего только можно ожидать от него в другой раз! И взбешенный г-н Моваль клялся, что сумеет принять необходимые меры. К счастью, во Франции есть суд и нет недостатка в домах для умалишенных!

Слушая упреки отца, Андре чувствовал в себе большую жалость к бедняку-дядюшке Гюберу. Но все-таки, что за странная мысль — делать вид, что имеешь орден! Какое удовольствие доставило бы ему, например, иметь разрешение носить на пиджаке кусочек красного муара? Да, это один из знаков славы, но что такое слава в сравнении с любовью! Он испытывал уже подобное чувство в прошлом году вечером, когда, пообедав у Лаперуза с Алисой, Берсеном и Древе, он пешком возвращался домой, смотря на холодные звезды зимнего неба. Он говорил себе тогда, что Берсен и Древе достигнут когда-нибудь славы, тогда как он останется неизвестным. Как он страстно мечтал о любви в тот вечер! Каким недостижимым и далеким казалось ему счастье любить!

И Андре Моваль вспомнил те планы будущего, которые он составлял тогда. Если ему будет отказано в этой радости — любить и быть любимым, он станет искать утешения в своем сердечном одиночестве в головокружительно далеких путешествиях, в разнообразии зрелищ даваемых глазу созерцанием чужих краев. Сколько раз в то время он представлял себе солнечные и благоуханные страны, которые могли бы убаюкать его грусть и усыпить его горе! Как часто тогда печальная мечта уносила его в неведомые края. Ему необходимо было не более и не менее, как разнообразие всего обширного мира, чтобы отвлечься от себя самого! Какими пустыми казались ему теперь эти мечты! Что ему было за дело до тех пейзажей Востока, которые так страстно манили его когда-то! Пусть пароходы Мореходного Общества бороздят моря — ему больше не хотелось, чтобы они увозили его к иным горизонтам. Да, там были яркие небеса, огромные цветы, пустыни, леса, причудливые и великолепные города, благоуханные сады, люди, одетые в многоцветные одежды! Там были весны прекраснее наших, вечное лето, но к чему ему было теперь все это! Его прежняя любознательность исчезла, и из всего огромного мира лишь одно занимало его отныне. Для того чтобы быть счастливым, ему было достаточно взглянуть на одно лицо, услышать один голос, заключить в объятия одно тело. Весь мир для него вмещался в скверно обставленной комнатке, где, прижав свои уста к другим устам, он забывал время и пространство.

XXIV

От матери, к которой г-жа де Нанселль время от времени заходила в ее приемный день, Андре узнал, что Нанселли должны уехать из Парижа в Буамартен в начале июня. Андре ничего не говорил Жермене, но он страдал от этих посещений молодой женщиной улицы Бо-з-Ар. Он пытался отговорить ее от них, но г-жа де Нанселль заявляла, что питает большую симпатию к г-же Моваль. Поддерживая сношения с родителями Андре, она точно так же хотела, чтобы Андре иногда появлялся у нее. Она несколько раз приглашала его с собой в театр. Эти вечера бывали тягостны для Андре благодаря присутствию г-на де Нанселля; Андре признался Жермене в смущении, испытываемом им при этих встречах. Молодая женщина отвечала ему, что у нее были на то свои причины, и засмеялась, глядя на его недовольное лицо:

— Знаешь, ты — очень плохой любовник! Дюмэн особенно рекомендует быть в хороших отношениях с мужем своей любовницы. Ты еще поблагодаришь меня за это когда-нибудь, дурачок!

И они больше не подымали разговора по этому поводу.

Жермена не говорила также Андре о том, когда она собиралась уехать в Буамартен, но Андре часто думал о часе разлуки. По мере того как приближалось лето, он вспоминал о нем все чаще. Что станется с ним, вдали от Жермены? Будет ли она страдать от его отсутствия? Жермена не делала на это ни малейшего намека. Оставалась всего лишь неделя до того времени, когда, по словам г-жи Моваль, Нанселли должны были уезжать. Андре решился спросить об этом молодую женщину. В тот день она по обыкновению радостно и жгуче предавалась наслаждению. При первых же словах Андре она перебила его:

— Ну да, мы уезжаем в будущий четверг, и на этой неделе мне даже будет некогда приходить сюда из-за приготовлений к отъезду…

Андре стоял перед ней, сумрачный и готовый расплакаться.

— Ну не строй такого лица! Л вернусь в октябре.

Андре вздохнул:

— В октябре, но до тех пор?

— До тех пор, Андре… но ведь нужно же тебе готовиться к экзамену. Да, впрочем, устроимся как-нибудь.

Она казалась до того равнодушной и спокойной, что у Андре получилось впечатление, будто она не любит его больше. Он сказал ей об этом. Она пожала своими прекрасными обнаженными плечами.

— Какой ты глупый, Андре! К чему вносить печаль и заботы в нашу любовь? Я знала, что мы расчувствуемся при разлуке, поэтому я хотела уехать, не предупреждая тебя. Послушай, во вторник я — свободна; приглашаю тебя позавтракать со мной в Сен-Клу по-товарищески. Мы поедем на пароходе; я буду ждать тебя в одиннадцать часов на Пон-Руайальской пристани. Мой муж отправится на целый день в Жювизи с господином дю Вердоном, чтобы присутствовать на состязании в пистолетной стрельбе. Это новая его прихоть. Значит, решено. Я ожидаю тебя, мой возлюбленный.

Он схватил ее в свои объятья. Она крепко прижалась к нему, и он запечатлел свой поцелуй на устах, искаженных рыданием.

В «Голубом Циферблате», где они расположились, чтобы позавтракать, было мало народу. Когда им начали уже подавать, Андре сделал движение досады и сказал вполголоса молодой женщине:

— Жермена, вон господин Дюмэн.

Действительно, романист выбирал столик на некотором расстоянии от них. Жермена, казалось, не была ни огорчена, ни смущена этой встречей.

— Да, и мне даже кажется, что он с мадемуазель Ванов, торгующей редкостями. То, что я ему о ней рассказала, заинтересовало его, и теперь они стали лучшими друзьями. Он любит особенности парижской жизни, а мадемуазель Ванов — странный человек. Он не заметил нас. Впрочем, Дюмэн скромен. Да и к тому же я предупредила господина де Нанселля, что буду завтракать с тобой. Ты ему, между прочим, очень нравишься. Вы видите, юный Андре, что я была права, желая, чтобы вы были в хороших отношениях с моим мужем, а, может быть, когда-нибудь вы убедитесь, что я еще более права, чем вы думаете.

Веселая и загадочная, г-жа де Нанселль посмотрела на Андре Моваля с нежным лукавством.

Послеобеденное время они провели в парке. Весь покрытый холмами, он благородно раскинулся со своими водопадом и бассейнами. Андре смотрел на прекрасную зеленую листву, глядевшуюся в них своей тяжелой тенью. Ему хотелось бы, чтобы она была золотого цвета и указывала как на осень, так и на возвращение Жермены. В одном безлюдном месте они уселись на скамейку возле подножия статуи. Андре взял молодую женщину за руку и поцеловал ее в губы. Она тихонько оттолкнула его и, так как он настаивал, засмеялась:

— Ты не можешь провести со мной одного дня, не думая о глупостях, Андре?

Он отрицательно мотнул головой. Она снисходительно погладила его по волосам. Она гордилась притягательной силой своего тела и желанием, которое оно внушало. Она вздохнула:

— Послезавтра я буду в Буамартене.

И прибавила:

— Как жаль, нам было так хорошо. Ты будешь думать обо мне, Андре?

На пароходе, увозившем их в Париж, мысль об отъезде Жермены терзала Андре. Он замечтался. Перед ним уже был не скромный пароходик, слабый винт которого ударял по воде. Он преображался в огромный пароход. Берега реки исчезли. Лиман уходил в море. Они оба, стоя на носу большого судна, дышали ветром открытого моря. Они были свободны…

На мостках они расстались. Сходили люди. Жермена и Андре дали им удалиться, затем они обнялись на берегу. Он посмотрел, как она подымалась по мощенному спуску, ведущему к набережной. Прежде чем исчезнуть, она послала ему рукой последнее прости. Он смотрел на нее сквозь слезы. Старый баркас стонал на своей цепи, которая была прикреплена к камню большим кольцом. Андре долго ударял о него железным концом своей трости, затем он злобно и нервно сломал ее, бросил оба обломка в воду и печально вернулся домой.