Но сие ожидаемое событие случилось даже раньше, до того как закончился медовый месяц. К Лукьяну из Владимира-Волынского прибыл посланец с приглашением на свадьбу дочери князя Василька. Дарину это приглашение обрадовало куда больше, чем ее мужа, и она приветливо встретила гостя, которым оказался старый друг Лукьяна, воевода Прокопий. Он был примерно одних лет с Лукьяном, но более шумный, веселый, любитель выпить чарку-другую.

За столом Дарина сидела вместе с мужем и гостем, но почти не принимала участия в разговоре, а больше слушала, узнавая много нового для себя. Раньше она была сосредоточена на своей жизни и своем маленьком мирке, в последнее же время стала все яснее понимать, что маленький мирок каждого человека зависит от большого мира, который в любую минуту может вторгнуться в любую жизнь и все разрушить. Потому-то теперь молодая женщина старалась вникать во все разговоры умудренных опытом мужчин.

— Ты уже слышал, Прокопий, про татарского темника по имени Бурундай? — спросил Лукьян, пригубив вино. — Не легкомысленно ли князю играть свадьбу, когда татарин со своими полками движется на запад?

— О Бурундае уже месяц как идет молва, — ответил Прокопий, осушив свою чарку до дна. — Но ведь он продвигается через наши земли в Польшу, хочет захватить Судомир.

— Бурундай, пожалуй, будет посильнее Куремсы.

— Но нам-то он ничем не грозит. Он нашим князьям предлагает дружбу, называет их мирниками.

— А вдруг это хитрость татарская? — нахмурил брови Лукьян.

— Негоже тебе, друг, носиться с такими мрачными мыслями, да еще во время медового месяца, — улыбнулся Прокопий. — Если бы татары хотели напасть, они бы разгромили те крепости, которые встречались у них на пути.

— Татары не любят осаждать крепости, ты ведь знаешь. Да и, потом, может, у Бурундая пока недостаточно сил для осады. Однако же, продвигаясь потихоньку вперед, он будет окружать наши крепости, оставлять их у себя в тылу, в лагере.

— Ну, его лагерь далеко отсюда, в Поднепровье, — отмахнулся Прокопий. — А князья Романовичи не глупее нас с тобой, верно? Если бы они подозревали, что Бурундай что-то замышляет против них, так не устраивали бы во Владимире пышную свадьбу.

— Дай Бог, чтоб они были правы и удача от них не отвернулась, — вздохнул Лукьян.

Дарине, немного уставшей от серьезности и хмурости своего мужа, хотелось верить его более веселому другу, и она, не утерпев, вмешалась в разговор:

— Князья ведь умнее своих подданных и знают, что делать.

— Устами младенцев глаголет истина, — рассмеялся Прокопий. — А ты, Лукьян, не огорчай свою молодую жену. Видишь, как ей хочется поехать в княжий град на веселую свадьбу?

При взгляде на Дарину суровое лицо Лукьяна невольно смягчилось, в глазах блеснули искорки. Она улыбнулась ему в ответ, радуясь скорой поездке.

Маленького Святослава решили в дорогу не брать, оставить его с Ксенией. Основную часть своих ратников Лукьян по просьбе Дарины тоже оставил в селе, чтобы охраняли боярский дом. В дорогу отправились лишь пятеро воинов, да еще те трое, которые прибыли с Прокопием. Мартын тоже попросился в поездку, и Лукьян с Дариной охотно согласились взять с собой монаха-странника, уже доказавшего свою ловкость и храбрость.

Когда подошло время прощаться с сыном, радостное возбуждение Дарины сменилось пронзительной печалью.

Тревога матери передалась ребенку, и он, скривив личико, поднял на нее полные слез глаза и уже приготовился громко зарыдать. Она прижала мальчика к себе и стала осыпать поцелуями, сама потихоньку плача. Наконец, оторвавшись от него, шагнула в сторону, к оседланной для нее лошади. Малыш, словно почувствовав, что мать уезжает далеко, протянул к ней ручонки и закричал:

— Мама, мамочка моя!..

Она кинулась к нему, подхватила на руки, заглянула в ясные детские глаза — и вдруг обратила внимание, что они совершенно такие же, как у Антона — карие и большие.

Подошла Ксения и осторожно взяла у Дарины малыша, повторяя:

— Иди, маленький, к бабушке на ручки, а мама скоро вернется, мама скоро вернется.

И в эту минуту Дарине вдруг до боли захотелось рассказать Ксении, кто на самом деле приходится отцом Святославу. Но было не время и не место для такого откровения, и Дарина промолчала.

А дальше началась дорога, уводившая ее от родных мест в неведомые дали, к новым поворотам судьбы.

Лукьян Всеславич гордился тем, что его молодая жена решила отправиться в путь верхом, а не в повозке, как это сделали бы большинство женщин. А Дарине, в душе которой жило неосознанное и невинное женское тщеславие, хотелось въехать в княжий город красиво, на коне, а не в тарахтящей повозке. Она взяла с собой в поездку свои немногочисленные драгоценности и те два платья, что были сшиты ей к свадьбе, и питала надежду, что на княжеском веселье будет выглядеть не хуже других.

Перед отъездом Лукьян Всеславич поручил Мартыну купить мужское монашеское платье, которое могло бы быть впору Дарине. На удивленный вопрос жены он пояснил, что в столь неспокойное время женщине иногда лучше путешествовать не в женской одежде, а под видом монаха. Впрочем, он тут же заметил, что до переодевания дело вряд ли дойдет.

Присутствие рассудительного Мартына придавало Дарине уверенности. К тому же друг Антона был молод, скромного происхождения, и рядом с ним она не испытывала робости, как перед своим почтенным мужем-воеводой.

Лукьян и Прокопий сказали, что при хорошей погоде дорога займет не более пяти дней и удлинить ее могут только непредвиденные обстоятельства. Впрочем, такие обстоятельства явились уже на третий день пути. Переночевав в Тихомле, путники рано утром выехали за город и уже собирались направиться в сторону Шумска, но тут какие-то звуки или запахи насторожили Лукьяна, и он, сделав знак своим спутникам остановиться, сам выехал на вершину холма и оттуда осмотрел окрестности. Заподозрив неладное, Прокопий, а за ним и Дарина тоже устремились к холму. Лукьян показал им рукою вдаль, и они увидели сквозь легкую пелену утреннего тумана монгольские шатры, возле которых паслись лошади и поднимался дымок от костра.

— Кто это там? — удивилась Дарина.

— Татары, — мрачно ответил Лукьян.

— Так близко?.. — ужаснулась она.

— Должно быть, это сам Бурундай расположился здесь лагерем, — заметил Прокопий. — Похоже, он, как и мы, идет в сторону Шумска. Но он же не собирается воевать с русичами, а идет на поляков.

Дарине показалось, что этими словами Прокопий пытается успокоить не только своих спутников, но и самого себя.

— Не знаю, на кого идет Бурундай, но нам теперь дорога в Шумск закрыта, — твердо заявил Лукьян. — Повернем на север и будем добираться до Владимира через Острог и Дубен.

Дальнейший путь был отравлен для Дарины тревогой и страхом. Она видела, что не только ей, но и бывалым ратникам-воеводам становится не по себе, когда они издали слышат ржание коней или чуют запах костра. В такие минуты воины зорко всматривались вдаль — не покажется ли на горизонте отряд зловещих всадников на низкорослых и быстроногих монгольских лошадях, не мелькнет ли хвостатое знамя кровавого цвета, не запестреют ли шатры кочевого лагеря.

Чтобы отвлечь молодую боярыню от мрачных мыслей, Лукьян и Прокопий в дороге рассказывали ей историю князей Романовичей, Даниила и Василька, которые, в малолетстве лишившись отца, росли среди боярской смуты, познали и предательство союзников, и горький хлеб изгнания. Бояре, не раз приводившие в Галич то северских князей, то венгров и поляков, были в конце концов усмирены возмужавшими Романовичами. Даниилу понадобилось сорок лет, чтобы вернуть владения своего отца, но и после он не знал покоя, защищая от татарского гнета родные земли. И во всех делах, во всех походах рядом с ним был младший брат Василько. Редкая дружба двух князей-братьев позволила Галицко-Волынскому княжеству избежать междоусобиц и укрепиться.

— Если уж невозможно все русские княжества объединить и уберечь от поганых, так пусть хоть наше сохранит свои вольности под могучей рукой Даниила, — сказал Прокопий.

— Дай-то Бог, — вздохнул Лукьян, с тревогой поглядывая в южную сторону.

— А почему христианские государи запада не помогут русичам? — простодушно спросила Дарина. — Ведь татары — общий враг.

— Среди западных государей тоже нет единства, — пояснил Лукьян. — Тамошние князья разделились на гибеллинов — сторонников императора и гвельфов — сторонников Папы Римского. Император одно время даже завел переписку с монгольским ханом, в то время как Папа требовал войны.

— Да ведь и русские княжества не хотят объединяться, — сказал Прокопий. — Сейчас не то, что при Владимире Святом и Ярославе Мудром. Был я в Новгороде, Минске и Гродно, — всюду люди требуют от своих князей жить не вкупе с другими, а отдельно. Видно, для Руси настало время всеобщего разъединения.

— Потому орда и чувствует себя вольготно, — мрачно заметил Лукьян.

— Странно, какие в мире царят превратности… — внезапно задумалась Дарина. — В иные времена происходит собирание земель, а в иные — разделение. Не об этом ли говорится у святого проповедника: «Время разбрасывать камни, и время собирать камни»?

— Твоя молодая жена рассуждает совсем как философ, — усмехнулся Прокопий.

Лукьян промолчал, только с гордостью взглянул на зардевшуюся Дарину.

А она долго еще раздумывала о законах большого мира, и иногда ей было обидно чувствовать себя в этом мире песчинкой, гонимой ветрами судьбы.

В последний день пути, когда до Владимира-Волынского оставалось уже недалеко, с южной стороны над холмами и перелесками показался черный дым, сразу настороживший спутников Дарины. Увидев, как все повернулись туда, где небо застилалось темным облаком, Дарина испуганно обратилась к мужу:

— Давай не будем сворачивать, Лукьян Всеславич, поедем дальше! Там, наверное, татарский лагерь, а дым — от их костров.