Под покровом ночи лодки скользили вдоль невидимых берегов по темной воде, направляемые молчаливыми гребцами. Дарина, подняв глаза к тонкому серпику луны, молила Бога о чуде, хоть и понимала, что из-за своего грешного легкомыслия, наверное, не заслуживает чуда. Лодка увозила ее все дальше, навстречу неведомой и, может быть, страшной судьбе, и лодочники казались ей зловещими Харонами из старинных греческих сказаний.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Утром люди, искавшие разбойников в лесу, вернулись ни с чем, и Ольга поняла, что теперь драгоценное время для погони по горячим следам упущено, а стало быть, Дарину удастся найти только тому, кто знает разбойничьи тропы и сумеет договориться с похитителями о выкупе. Перед убитой горем матерью поневоле замаячил образ страшноватого боярина Карпа, который, наверное, один во всей округе смог бы отыскать и вызволить ее дочь. Назар, вернувшийся к боярыне ни с чем, обещал, что не опустит руки и будет продолжать поиски Дарины, но Ольгу эти обещания мало утешали. В душе она прокляла свою излишнюю материнскую доброту, склонившую ее внять просьбам дочери и отпустить ее на свидание. Ольга проклинала бы и Назара, если бы знала, что дочка попала в беду после встречи и ссоры с ним. Но боярыне пришлось принять на веру слова парня о том, что он даже не успел встретиться с Дариной, а лишь увидел ее издали.

И вдруг, когда Назар уже собирался уходить из боярского дома, обещая снарядиться для новых поисков, к Ольге явилась странная гостья. Это была старуха лет семидесяти, сохранившая, несмотря на годы, прямую осанку и ясный блеск серых глаз, которые казались почти молодыми на морщинистом лице. Она с порога объявила боярыне, что может кое-что поведать о ее дочери.

— Ты знаешь, где Дарина? — с надеждой бросилась к ней Ольга.

— Я не знаю, где она, — развела руками старуха. — Но как только я сегодня в церкви услышала, что боярышню увезли, решила рассказать тебе, где и с кем ее видела. Мы встретились с ней возле ручья, и я сразу же поняла, что девушка идет на свидание к парню.

Тем временем Назар, стоявший уже у двери, хотел было незаметно выйти, но вдруг старуха, словно услышав его движение, оглянулась и тут же указала на него:

— Да вот же он, этот парень! Я потом еще услышала, как они поссорились. Он, видно, приставал к девушке, а она убежала от него через ручей и кричала ему издали, что он нахал и бесстыдник.

— Даты врешь, старуха, — пробормотал Назар, но было видно, что он смущен.

— Нет, это правда, по глазам твоим вижу! — воскликнула Ольга. — Это от тебя, наглый смерд, моя дочка убегала и потому попала в беду! Твоя в том вина! И моя тоже, что отпустила ее!..

Боярыня упала на скамью, забившись в беззвучных рыданиях, а Назар еще раз попытался оправдаться:

— Видит Бог, я не насильничал. А то, что обращения вашего боярского не понимаю, так в том не моя вина. И знаешь ли, боярыня, дочка твоя слишком своенравна…

— Уйди с глаз моих, трус, предатель, мужик! — крикнула Ольга и бросила в Назара первый попавшийся ей под руку предмет — глиняный кувшин, что стоял на полке у скамьи.

Назар увернулся от разлетевшихся осколков и уже из-за двери крикнул:

— Зря меня винишь, боярыня!

Ольга продолжала плакать, ударяя сжатыми кулаками по скамье, а старуха подошла к ней, села рядом и принялась тихонько уговаривать, словно шепча какие-то заклинания. И постепенно боярыня утихла, вытерла слезы платочком и подняла глаза на странную гостью. Они долго молча смотрели друг на друга, и внезапно старуха сказала:

— А ведь я знаю тебя, боярыня.

— Правда? — удивилась Ольга. — Почему же я тебя не помню?

— Оно и неудивительно, что не помнишь. В тот день, когда мы с тобою виделись, тебе было не до того, чтобы запоминать чьи-то лица.

— А где ты меня видела? Наверное, в церкви?

— Нет, милая, не в церкви, а в твоем киевском доме.

— В киевском?.. — Ольга потерла виски. — Значит, это было давно… Может, ты дальняя родственница моего покойного мужа? Назови свое имя, я вспомню.

— Зовут меня Ефросинья. А с боярином твоим мы не были в родстве. Он позвал меня в свой дом, когда у тебя начались роды. Я ведь слыла лучшей в Киеве повитухой. Время тогда бьшо тревожное, татары уже громили многие русские города, и в Киеве воцарился великий страх. Ты, видно, тоже боялась, поэтому роды у тебя были очень тяжелыми. Я в тот день как раз поехала в Вышгород на богомолье, но твой муж велел меня отыскать и привезти к тебе. Ты очень мучилась, и все боялись, что ребеночек не родится живым. Ноя, слава Богу, подоспела вовремя. Девочка родилась — сущий ангелочек. Я сказала: «Вот она — дар Божий!» Ее потому и назвали Дариной.

— Ефросинья, Ефросинья!.. — заплакала Ольга. — Ты помогла мне обрести этот дар, а я вот не смогла его уберечь!..

— Погоди, милая. — Старуха погладила боярыню по голове, словно была ее нянькой. — Чует мое сердце, что Дарина все-таки найдется. А у меня сердце — вещун. Вот и вчера, когда встретила я девушку у ручья, то сразу почувствовала, что не надо ей идти на свидание, и посоветовала вернуться домой. Но она меня не послушалась. Эх, знай я вчера, что эта миленькая девушка — та самая Дарина, которой я помогла появиться на свет, так уж, наверное, заставила бы ее вернуться…

— Как же так получилось, что ты до сих пор не побывала в нашем доме? — спросила Ольга, подняв на Ефросинью заплаканные глаза. — Ведь ты же могла догадаться, что боярыня Колывановская всегда тебя приветит.

— Эх, сударыня моя, да разве ж я знала, кто такая боярыня Колывановская? — вздохнула старуха. — У меня из памяти давно уж выветрились всякие имена и звания, а вот лица людей хорошо помню. Да и, потом, я в этих местах недавно поселилась, еще никого здешних толком не знаю. Вот и тебя сегодня в первый раз увидела.

— Где же ты жила все эти годы?

— Вначале в Киеве. Затаились мы с мужем при монастыре, там и пережили татарский погром, дождались, пока все утихнет. Муж-то у меня дьячком был, иконы хорошо рисовал, в мирное время это давало доход. Да и я, как повитуха, свой прибыток имела. В общем, мы с ним не бедствовали. А детей у нас не было. Такая уж у меня судьба: стольким детям помогла на свет явиться, а своих деток Бог не послал. Жили с мужем, как два бобыля. Так вот, после татарского погрома дом наш и все добро наше сгорело. Люди в Киеве обеднели, знатные все или погибли, или бежали в западные княжества, так что иконы никто уж не заказывал. И подались мы с мужем в Галич, он надеялся отыскать там родственников. Но по дороге муж заболел и умер, а я осела в Болохове у добрых людей, которые меня из милости приютили. Я, конечно, им трудом отдаривала, как могла. У них и прожила несколько лет. А потом мои хозяева не поладили с болоховским князем, а он давно уже у татар в союзниках ходил. Ну и устроил он так, что татары однажды налетели на имение этих людей, всех в полон позабирали, одну меня оставили, потому что стара и никому уже не нужна. Вот после этого бедствия я и подалась скитаться, пока не дошла до церкви в Меджибоже. Там меня, как нищенку, жалеют, хлеб дают. Поселилась я в заброшенной избушке-землянке. Иногда по здешним лесам хожу, хворост собираю, грибы, орехи, ягоды. Перебиваюсь понемногу.

Пока Ефросинья вела свой рассказ, ее тихий медленный голос словно успокаивал Ольгу, отвлекал от мрачных мыслей и вселял какую-то смутную надежду. Когда же старая женщина умолкла, Ольга, словно очнувшись, снова заметалась по комнате.

— Надо бы просить о помощи князя Даниила, — бормотала она, торопливо вышагивая из угла в угол и ломая руки. — Хоть ему и не до нас, хоть у него державных забот хватает, но ведь не может же он не откликнуться на просьбу бедной вдовы, не помочь сироте!.. Но, пока мы оповестим князя, а он пошлет своих ратников нам на подмогу, злодеи увезут Дарину далеко и могут к тому времени продать ее в рабство. О Господи, подскажи, что делать!.. Надо искать людей, которые знакомы с разбойничьими ватагами. Неужели придется ехать в Болохов на поклон к Карпу Ходыне?..

— К Карпу? — откликнулась Ефросинья. — Да ведь это тот боярин, который с болоховскими князьями заодно. Он татарам служит, помогает им брать в полон наших людей.

— Знаю. Но ведь Дарину украли не татары. Назар говорил, что по виду они — бродники. Может, боярин Карп сумеет с ними договориться.

— Нет, сударыня моя, не кланяйся такому извергу, — запротестовала Ефросинья. — Лучше еще раз собери всех своих людей и отправь на поиски и в лес, и вниз по реке, и в горы. И князя Даниила проси о защите.

Боярыня, поколебавшись, прислушалась к советам старой женщины и не стала посылать гонцов в Болохов, а решила обойтись без помощи Карпа.

Но утром следующего дня за Карпом послала людей его мать, боярыня Ксения, потому что обнаружилось исчезновение ее младшего сына, послушника Антония. В тот день, когда похитили Дарину, Антон с двумя другими богомольцами, юношами из простых семей, отправился под Теребовль на поклон к схимнику-провидцу, недавно вернувшемуся из Святой земли. И вот, спустя почти двое суток после их ухода, в дом боярьши Ксении вернулся один из спутников Антона, молодой послушник по имени Мартын. Испуганный и потрепанный вид его красноречивей всяких слов свидетельствовал, что случилось несчастье. Едва утолив жажду после трудной дороги, Мартын рассказал о том, что Антона и Зиновия, их третьего спутника, похитили неизвестные люди, похожие на разбойников. Сам Мартын спасся только потому, что во время привала отлучился в лес собрать ягод. Услышав крики, он затаился за деревьями и оттуда подсмотрел, как разбойники тащили Антона и Зиновия, связывали их, а потом, перекинув через лошадей, увезли.

Из соседних сел пришли вести и о других похищенных юношах и девушках. Было ясно, что разбойничьи ватаги, присмиревшие в последнее время, снова возобновили свои набеги и занялись торговлей людьми. По опыту прошлых лет крестьяне знали, что надежда на возвращение пленников небольшая, но в этот раз вместе с простыми людьми были похищены и двое боярских детей, а потому поиски обещали быть обширными, с привлечением боярских и княжеских ратников.