Всего лишь на третий день после приезда послов Велемилу уже повели в баню. Ладожские девушки собрались на неожиданное прощание со своей баяльницей, так что в тесное строение даже все не поместились, и мыться с ней пошли только ближайшие подруги и родственницы.

Как от батюшкиного порожика

И до баенного порожика

Что протек, пробег

Да медвян ручей.

Как по тому медвяну ручью

Плавали белые лебедушки.

Они плавали да купалися,

Крылышками заливалися.

Как одна бела лебедушка,

Она не плавает, не купается,

Крылышками не заливается.

То душа ли красна девица,

То Велемила Домагостевна…

— пели девушки, под руки ведя невесту в баню по дорожке, которую Милорада тщательно выметала новым веником, изгоняя с пути младшей дочери все злые наговоры и дурные взгляды. Все у нее перепуталось: были три дочери, как ясные звезды, но первой проводили замуж вторую, второй снаряжают третью, а третьей идти предстоит самой первой. Хитро соткала Мать Макошь этот поясок, но Милорада была достаточно мудрой женщиной, чтобы понимать: только Небесная Пряха и знает узор человеческих судеб и в конце концов сделает все так, как нужно.

Куда, моя волюшка, подевалася?

Во темном лесу заблудилася,

Во шелковой траве заплуталася,

Во черной грязи замаралася,

Во быстрой реке умывалася,

— воплем отвечала Велемила на причитания подруг, и слезы, и отчаяние ее были вполне искренними.

Только сейчас она до конца поняла, что все это происходит на самом деле и что ее действительно вот-вот увезут, чтобы выдать замуж за Вольгу. Она слишком долго ждала этого события и совсем перестала верить, что оно когда-нибудь случится. И именно сейчас она хотела его всего менее! Почему Вольга не утратил терпения еще год назад! Ведь год назад она отчаянно хотела замуж. Тогда Вольга ей нравился, она стремилась завладеть им, верила, что добьется его любви и вытеснит память о Дивляне, желала стать княгиней плесковских кривичей, надеялась родить семерых сыновей и трех дочерей, дать славное продолжение древнему роду… Но тогда ему не было до нее дела, и девичьи мечты оставались мечтами. Взял бы он ее тогда — и она вовсе не знала бы Стеню, не искала бы того, кому понадобится ее любовь. И вот время прошло, все изменилось, она хочет уже совсем другого! Но судьба, будто в насмешку, насильно сует ей в руки сокровище, больше не имеющее для нее никакой цены. Окажись Стейн сейчас здесь, она сама, наверное, предложила бы ему бежать. Ведь Вольге нужна не она, а княгиня, которую он может найти и в других родах! А ее выводило из себя бессилие перед судьбой, неспособность ни приблизить желаемое событие, ни оттянуть неприятное.

А обряд шел своим чередом, одну за одной разрывая нити, привязывавшие ее к прежней жизни. Красную тканку сняли с ее головы и сунули в руки; подтолкнули к ней двоюродную сестру Синельку, Синеладу Вологоровну, последнюю в их поколении деву-любшанку, которой девой в полном смысле предстояло стать года через два-три, а то и четыре, как Ладе поглянется. Велемилину тканку, знак преемственности, возложили на чело беловолосой Синельки, но потом сняли, и ее мать Велерада до срока спрятала убор.

После мытья Велемиле снова стали заплетать косу, но уже не простую, а в шесть рядов, перевивая цветными лентами. Если девичник от свадьбы отделяет день-другой, то невеста так и ходит с распущенными волосами, но Велемиле предстояло на грани миров провести не менее трех пятериц, да в дальней дороге, и ее заплели снова, чтобы не теряла волос и не давала случаев навести порчу. Эту косу теперь ей расплетут только в вечер свадьбы, чтобы наутро заплести уже две и уложить под женский повой…

Проводив невесту из бани домой, девушки весь вечер пировали у нее: ели, пили, то пели жалостливые песни, то веселые, плясали перед печью, чтобы развеселить чуров, которые теряли одну из своих внучек. Держанка, жених которой погиб в зимнем походе на чудь, заливалась горькими слезами. Три Братомеровых внучки — Милянка, Добронрава и Селинега — остались с невестой на ночь, чтобы по обычаю охранять от Змея Летучего и прочих напастей. Велемилу уложили в самую середину и долго еще болтали, иногда принимаясь плакать от мысли о скорой вечной разлуке. Наконец заснули. И лишь сама будущая княгиня долго лежала, глядя в темноту. Плесковичи сказали только, что князь Ольг еще в Плескове. Значит, и Стейн там же. Они не могли знать точно, но предполагали, что на Купалу Ольг вернется в Ладогу ради собственной свадьбы. А если нет? А если Вольга уговорит его остаться, чтобы потом всем вместе ехать гулять на свадьбе Ольга и Яромилы? В ином случае Велемила только приветствовала бы такой замысел. Но это значит, что Стейн будет на ее свадьбе с Вольгой! Она ладно — она не увидит его среди гостей из-под покрывала, которым закрывают невесту. И если она вздумает плакать, этого тоже никто не увидит. А если и увидит, то слезы невесты никого не удивят. А ему будет каково? Стейн хорошо умеет владеть собой, но Велемила знала, что сердце у него доброе и чуткое, и эта свадьба для него станет самым тяжелым событием в жизни. На миг она даже пожелала, чтобы он побыстрее разлюбил ее, но тут же разревелась и поняла: какие бы муки им ни грозили, все-таки Лада одарила их драгоценным даром. Но он останется в этой, уже миновавшей жизни. А дальше будет какая-то совсем другая. Обряды почти оторвали ее от прошлого, но она не верила, что сумеет оставить в нем и эту боль.

На следующий день Велемила обошла всех родных в Ладоге — а таковых нашлось великое множество — и со всеми попрощалась. Везде женщины плакали и сквозь слезы призывали на нее благословение Лады и Макоши, девицы завидовали, парни выглядели грустными — не верилось, что какая-то другая баяльница сумеет сделать павечерницы и гулянья такими же веселыми. Зато девушки, уже мысленно простившись с Велемилой, ревниво поглядывали друг друга, и многие видели себя на ее почетном месте.

В последний день принесли чурам в жертву курицу, Домагость разломил над головой дочери каравай и отдал ей одну половину, а вторую положил в печь. Родичи невесты и сваты пустили по кругу широкую глиняную чашу с пивом, а когда она опустела, разбили на пороге, и с этим связь невесты с родом и домом была окончательно порвана. Крепкий боярин Ждислав взял ее на руки и понес к реке; по обычаю, Велемила вопила и отбивалась, а поскольку она была девушка сильная, то Ждиславу потребовалась помощь еще двух человек, чтобы наконец запихнуть ее в лодью. Женщины и девки бежали следом, причитали, даже нападали на похитителей, но дружина Ждислава держала их на расстоянии. И когда лодьи тронулись вверх по реке, толпа в длинных белых рубахах, будто стая вспугнутых лебедей, еще долго бежала по берегу следом, оглашая утро жалобными и горестными воплями. Милорада, Яромила, Тепляна и Молчана, Никаня, даже Остряна — все плакали самыми искренними неудержимыми слезами, потому что знали — их дочь, сестру, золовку, ту, что выросла у них на руках, увозят навсегда и их дом понес невозвратимую потерю.


Со дня на день в Ладоге ждали возвращения князя Ольга, хотя никто не удивился бы, если бы он пока оставался в Плескове, чтобы погулять на свадьбе Вольги и вернуться потом, вместе с ним, на свою собственную свадьбу. Но все эти предположения были ошибочны. Одд сын Свейна был и не на пути в Ладогу, и не в Плескове. Почти сразу после отъезда послов-сватов он простился с Вольгой и вместе со своей дружиной направился… в Изборск, к князю Дедобору.

Плесков и Изборск соединяла хорошо утоптанная широкая тропа через поля и перелески: в этой местности, самом сердце древней земли западных кривичей, больших лесов уже не осталось, только рощи, где пасли свои стада окрестные жители. А местность была удивительно красивая, это бросалось в глаза даже тому, кто никогда о таких вещах не задумывался. Холмистая, с высокими кручами, откуда открывался широкий вид на зеленые долины, она тем более нравилась халогаландцам, что напоминала им их гористую родину. Луга перемежались рощами и зарослями кустарников, среди зелени голубели озера. Неподалеку от Изборска из скалистого склона били ключи, почитаемые священными. Об этом говорило множество подношений, разложенных и развешенных на камнях и на деревьях вокруг: пища в горшочках, пряжа, куски ткани, вышитые рушники и рубашки, даже пряжки или украшения иногда блестели на дне, среди пестрых мокрых камней. Видимо, источники посвящались каким-то женским божествам. Десятками прозрачных усов они сбегали с каменистой кручи, причудливо извиваясь, и бытовало поверье, что вода, выпитая из девяти источников, излечивает от любых болезней.

Но Одд сын Свейна ехал сюда, конечно, не любоваться красотами и даже не поклоняться священным источникам. У него был важный разговор к изборскому князю. Учитывая близость расстояния, тот, вероятно, уже знал о русском князе, приехавшем в Плесков, и сам на всякий случай приготовился к встрече. Поэтому, обнаружив ворота Изборска закрытыми, Одд ничуть не удивился.

Изборск размерами уступал тому же Плескову, но это был настоящий город, расположенный на возвышенности, откуда открывался широкий вид на долину, и укрепленный земляным валом с частоколом поверху. А меж бревнами частокола виднелись вооруженные люди, наконечники копий и даже луки с наложенными стрелами.

Одд окинул стены пристальным взглядом снизу. Да, осаждать их стоило бы немалого труда: крутые неровные склоны, еще усиленные валом, довольно узкая тропа, упирающаяся в ворота. Но о неприступности Изборска он знал заранее и осаждать его не собирался. По крайней мере пока.

Он кивнул, и Стейн вышел вперед.

— Эй, в городе! — закричал он, прикрывая рукой глаза от солнца. Ясный, теплый, душистый день конца весны был так хорош, что ни в какую опасность не верилось. — Здесь ли князь изборский Дедобор? Князь русский, Одд Свенович, по прозвищу Хельги, приехал к нему для мира и дружбы!