Елизавета Дворецкая - Перст судьбы

Слыша этот вой, народ торопился по домам, где у каждой хозяйки уже был накрыт обильный праздничный стол. Самое большое пирование ожидалось через шесть дней, в первую ночь нового года, а сегодня угощение готовилось главным образом для богов, предков и «волков». Из каждого окошка им подавали пироги, лепешки, блины, куски мяса, и все это складывалось в мешки. «Волки», месяц не видевшие хлеба, выли и прыгали, не в силах дождаться, когда же пора будет приступить к пиру. Выйдя из леса, все ладожские парни снова собрались вместе под предводительством Селяни и двинулись в обход своих владений, собирая ежегодную дань, предназначенную для Велеса и Белого Князя Волков. Последнего изображал Селяня. Часть собранного угощения действительно уносилась в лес и там оставлялась в глухом месте в дар Лесному Пастуху, который взамен убережет от хищников людей и скотину, изгонит из дома притаившуюся нечисть и закроет дорогу всякому злу.

Рядом с баяльником шла Марена — Лютая Волчица — девушка в волчьих шкурах, с волчьей личиной, закрывающей лицо, с громыхающей колотушкой в руке. Разглядеть и узнать ее под всем этим, да еще в темноте, при мечущемся свете факелов, было невозможно, но Стейн знал, кто это. В общей суете он не мог подойти к ней и сказать хоть слово, даже не надеялся, что она различила его в толпе «волков». Каждый из них тоже соорудил себе берестяную личину, чем страшнее, тем лучше, каждый напялил на себя что-то из добытых шкур, какие подешевле, главное, чтобы мехом наружу. В таком виде и родные матери не разбирали, где чей сын, когда передавали им через отволоченные окошки пироги. Все с нетерпением ждали возжигания священного огня, в котором будут сожжены личины, и начала пира, чтобы наконец найти собственного сына, обнять его и убедиться, что с ним все хорошо.

В прежние годы, как рассказывал Святобор, «волки» приходили на один вечер, собирали подать и уходили, никому не открывая своих лиц, а то и уносили с собой неосторожно попавшихся девушек. Но теперь обычаи стали не так строги, и «волки», собрав дань, поедали ее вместе с родичами и оставались дома дней на шесть, иной раз даже до Велесова дня, завершавшего новогодние праздники. Стейн знал об этом и надеялся, что за несколько дней сумеет повидаться с Велемилой. Но теперь, когда она была так близко, когда он почти не сводил глаз с серой мохнатой шкуры на ее спине, с болтающегося хвоста, все в нем кипело от жгучего нетерпения наконец подойти, содрать с нее эту волчью личину и увидеть лицо, по которому он так соскучился, что, казалось, уже не мог дышать от придавившей грудь тоски. Обрадуется она ему? Или она вообще забыла за это время, что есть на свете Стейн сын Бергфинна, потерявшийся где-то в лесах на Сяси?

После того вечера, когда приехал плесковский князь Вольга, они почти и не виделись. Пока Вольга оставался в Ладоге, Домагость каждый вечер приказывал дочери быть на пиру и угощать жениха, чтобы люди видели, что и князь, и воевода собираются выполнить уговор. А потом «стая» ушла в лес, и они не попрощались даже — так, виделись мельком, и все.

«Волки» обходили дома, тонули в снегу на узких тропинках, боролись между собой, торопясь проскочить вперед. Важно было не забыть никого — дому, который миновали «волки», не будет удачи, а поди отыщи в снегу все занесенные по самую крышу рыбацкие избенки! Особенно много давали в домах старейшин. Там везде уже было оживленно: много огня, гул голосов, пьяноватые крики. С волчьего обхода начинались длинные новогодние праздники, и сегодня, когда «волки» изгонят нечисть изо всех дворов и со всех соберут дань, на Дивинце загорится пламя в честь возрожденного солнца, начинающего новый годовой круг.

Вот впереди показался двор Творинега, и Стейн вспомнил, как в первый вечер в Ладоге Велемила привела его сюда «воровать кур». И от этого воспоминания еще сильнее захотелось наконец увидеть ее лицо. Сколько надо будет ходить? Они ведь прошли не больше половины населенной полосы вдоль Волхова, составлявшей вик Альдейгью.

— Э, а это еще что такое? — вдруг заорал баяльник и с негодованием показал вперед копьем, на которое опирался. — Это что еще за варяги?

Возле Творинегова двора уже бушевала какая-то «стая». Такие же «волки», ряженные в шкуры и личины, такой же баяльник впереди и даже баяльница! Случалось, что разные «ветки» и «стаи» ходили по отдельности, каждая со своим вожаком, но Марена — Лютая Волчица была только одна, как одна может быть баяльница в Ладоге! А те негодяи деловито стучали палками по углам дома, одни изображали беглых навий, другие гонялись за ними по сугробам и, завалив, пытались загрызть и разорвать, волчица-Марена чертила пламенем факела оберегающие знаки на дверях и окнах дома — все, как делала Селянина «стая»!

— Бей варягов! — заорал вожак и побежал, путаясь в шкуре, на врага.

«Волки» с воем кинулись следом. Завидев их, те завопили еще пуще, и две стаи с дикими воплями столкнулись. И пошла потасовка. «Волки» гонялись друг за другом, норовя надавать тумаков противнику, сорвать с него личину, а самого закопать в снег; в ход шли палки, колотушки, кулаки и даже мешки с добычей. Сцепившиеся «хищники» катались по снегу и рвали друг на друге шкуры; крики, вой и вопли были слышны, наверное, до самого Ильмерь-озера. Хозяева высовывались из дома в жажде поглядеть на невиданное зрелище, но вид дерущихся оборотней в темноте был так страшен, что люди тут же прятались назад. Огненными звездами проносились в темном воздухе брошенные факелы, втыкались в снег и гасли. Две волчицы сцепились перед дверью и охаживали друг друга своими колотушками, стоя по колено в снегу и падая при попытке подойти поближе. Факелы чадили и гасли, а к тому же шкуры и личины на всех были одинаковые, так что «волки» из разных «стай» очень быстро перестали различать, где свои, а где чужие.

— Ко мне, други мои верные, братья мои лесные! — низким знакомым голосом вопил вожак одной из «стай», поставив ногу на тело второго вожака, наполовину зарытое в снег. — Идем дальше!

Уцелевшие «волки», подбирая растрепанные шкуры и выхватывая из снега свои орудия, поползли, похромали и побежали к нему. Каждый из них мог думать, что победил именно его вожак, да и как тут разобрать? «Убитые» остались, растерзанные и зарытые в снег, а победители подобрали мешки с полураздавленной добычей и, ликующе подвывая, тронулись к Дивинцу. Там уже лежал привезенный «волками» божич — огромное полено, целый ствол, избранный Святобором для возжигания священного огня, а вокруг толпились старейшины.

Стейн пошевелился и принялся барахтаться, пытаясь вылезти. В схватке его так приложили по голове чем-то тяжелым, что он, может, и не потерял сознания, но охоту воевать на некоторое время утратил. Сейчас он лежал, почти зарытый в снег, и каждой косточкой ощущал, что по нему прошлась, кажется, вся вражья «стая». Кто победил, он понятия не имел. Мерзкий холодный снег был везде — в рукавах, в чулках и за шиворотом. Лицо горело, одна рукавица куда-то делась, да поди ее теперь найди! Разве по весне всплывет… Вокруг еще кто-то шевелился, ругался и кашлял.

Что-то темное, похожее то ли на зверя, то ли на огромную черную птицу, присело рядом, взяло его за плечи и перевернуло.

— Ну, вот он ты наконец! — шепнул чей-то голос, и холодная маленькая рука скользнула по лицу, стряхивая снег с бровей и волос. — Живой?

Стейн схватил эту руку и сел. Кроме луны, никакого больше света не было, и в отблесках снега он различал лишь бесформенную фигуру, которая могла быть кем угодно. Но внутренний голос ему говорил: это она!

— Вставай! Не лежи, замерзнешь! — Она потянула его за собой, и Стейн наконец выкарабкался из снега, встал, пошатнулся, но устоял. Подвигал руками-ногами, разминаясь, убедился, что все в порядке, и понемногу пришел в себя.

— Как ты меня нашла? — хрипло спросил он. — Тебя не будут искать?

— Там Яромила! — Девушка коротко и беспокойно засмеялась. — Ее Велем уговорил. Он свою бывшую «стаю» собрал, пока никто не знает, что он вернулся, уговорил Яромилу с ними «волчицей» быть и пошел дурить Селяню. Ну, пойдем!

И потащила его за собой.

Пробравшись через истоптанный снег, где еще валялись палки, оторванные хвосты и брошенные личины, а то и их недавние хозяева, она свернула на какую-то тропинку, миновала еще несколько домов, спустилась ближе к Волхову. Тут им пришлось пробираться уже без тропинки, по колено в снегу. Стейн даже подумал, что Велемила ведет его на тот берег, но тут впереди показалось что-то темное — еще один домик, низкая земляная изба, от которой виднелась только крыша, тоже покрытая целыми сугробами. Здесь колядки петь явно не имела смысла: изба была пуста и необитаема.

Велемила скользнула вниз, к двери, навалилась на нее. Стейн хотел помочь, но дверь довольно легко поддалась, и они очутились в темных тесных сенях. Здесь уже можно было двигаться только на ощупь, но Велемила отлично знала, что тут где. Потянув внутреннюю дверь, она ввела Стейна в истобку, велела стоять на месте, что он и исполнил, поскольку не видел даже собственных рук. Впереди застучало, посыпались искры, одна из них выросла и окрепла, потом родился крошечный лепесток огонька — и Стейн наконец увидел сперва руку девушки, держащую тонкую лучину, потом слабый красноватый отсвет пал на лицо. Конечно, это была Велемила. И Стейну казалось, что он во сне видит это лицо, такое знакомое и какое-то новое после долгой разлуки, словно солнце, заново рождающееся из тьмы Бездны и освещающее собой изначальный мрак.

Велемила тем временем зажгла лучину в светце. Этого света было мало, чтобы толком оглядеться, но Стейн заметил рядом прялку с торчащей кудельной бородой. В избе, не топленной со вчерашнего дня, было прохладно, но все же гораздо теплее и суше, чем снаружи.

— Кто здесь живет, чей это дом? — спросил он.