Впрочем, все эти рассуждения теперь были позабыты. Теперь Серафима Львовна готова была пасть в ноги и Северову, и вообще кому угодно, лишь бы он спас её мальчика. Пусть лечит своими несуразными лекарствами. Но только спаси! Спаси!

Но Северов исчез. Он покинул гостеприимный дом Соболевых и отправился сначала в Петербург, а там в Одессу. Но оттуда приходил ответ, что господин Северов еще не соизволил прибыть. И уже когда состояние больного стало совершенно отчаянным, потерянный лекарь вдруг откликнулся. Соболев, получив ответную телеграмму, заперся у себя и трясущимися руками писал, писал, а потом, превозмогая свою немощь, доковылял до экипажа и приказал вести себя на почту, где самолично и подал телеграмму. Серафима Львовна и Зоя понапрасну убеждали профессора, что недопустимо ему так измываться над собой, что телеграмму может подать кто угодно из семьи. Но Соболев оставался непреклонен. В величайшем возбуждении и нервозности он ожидал ответа. А когда тот был получен, порвал конверт, пробежал текст глазами, издал жалобный вой и швырнул телеграмму в печь – в доме было сыро, с утра топили. После чего заперся в кабинете и уже более не выходил оттуда.

Петя таял на глазах. Измученный организм обессилел и перестал бороться. Жар спал, наступила пора холодного смертельного озноба и испарины. Серафима Львовна обреченно смотрела на сына, поправляя то простыни, то подушки. Зоя требовала топить печи, приносила то питье, то кушанье. Она звала любимого мужа, но он уже не слышал её. Последний его взор оказался обращенным к матери. Большие карие глаза вдруг загорелись. Он приподнялся, протянул руку. Серафима Львовна вся устремилась к нему, и он, упав в её объятия, испустил дух. Несчастная мать какое-то мгновение держала своего мальчика на руках, а потом, не выпуская бездыханное тело, повалилась на мятые простыни.

Глава тридцатая

Константин Митрофанович Сердюков внимательно, даже с любопытством, рассматривал человека, которого наконец-то, проводили в его кабинет. Невысокий, небрежно одетый, под снятой шляпой оказались взлохмаченные волосы, а из рукавов поношенного сюртука выглядывали не первой свежести манжеты. Одним словом, Северов оказался совершенно таким, каким он себе его представлял. По настоянию петербургской полиции одесские сыщики сняли доктора прямо с трапа готового отплыть парохода и тотчас же отправили в столицу. Арестованный как будто ожидал подобного развития действий. Он не оказал сопротивления, не выказывал возмущения и негодования во время ареста, а в кабинете следователя понуро сел на предложенный стул и приготовился ко всем неприятностям, кои могут последовать из подобного стечения обстоятельств.

– Сударь, вы отдаете себе отчет в том, где и почему находитесь? – строго спросил следователь.

– Да, я вполне понимаю, где я и почему, – понурая голова опустилась еще ниже.

– Что вы можете сказать по существу дела?

– Ровно только то, что мне известно из газет. А позже из телеграммы Соболева. Его сын умер от непонятной болезни.

– Что было в телеграмме?

– Там перечислялись симптомы болезни и просьба приехать или телеграфировать о способе лечения, если такое вообще возможно.

– И что же вы?

– Насколько я понимаю, телеграмма нашла меня слишком поздно.

– Почем вам было знать, насколько поздно, ведь вы не знали тогда, что юноша при смерти.

– Повторяю, в телеграмме указывались симптомы, по которым я мог судить о состоянии больного. Они показывали крайне неблагоприятный прогноз.

– Послушайте, разумеется, в медицине я не понимаю ничего. Но если симптомы вам о чем-то говорили, вы могли построить прогноз, значит, вы могли хотя бы догадываться, что явилось причиной болезни молодого Соболева. – Сердюков вперил в собеседника свой пронизывающий взор.

– Гадания – это не по части медицины. Это колдовство, магия, – пожал плечами его собеседник.

– Вот, вот, вот! Колдовство! Именно это мне и нужно! Вы известны тем, что варили свои снадобья бог знает из чего. Как знать, может неизвестным образом вы и сгубили Петра Викентьевича, с помощью своих непонятных лекарств, которые вероятно можно применить как на пользу, так и во вред, а?

– Зачем, зачем мне изводить безобидного юношу, который даже дурного слова мне не сказал, всегда деликатный, всегда приветливый. Зачем? Зачем мне доставлять горе его отцу, который, приютил меня в своем доме, искреннее пытался помочь мне снова наладить мою беспутную жизнь? И ведь это уже почти случилось, если бы ваши молодцы не ухватили меня на краю трапа!

Северов говорил почти без эмоций, даже чуть отвернувшись от следователя, глядя в окно. Его интонация, обреченная поза, сутулые плечи, все свидетельствовало о том, что он не будет яростно защищаться, но и не будет помогать искать преступника.

– Что было в ответной телеграмме, которую вы послали Соболеву?

– К великому сожалению, я вынужден был написать правду, правду о том, что не в состоянии помочь Петру.

– Так все же, что, по вашему мнению, могло стать причиной болезни?

Северов долго молчал, так долго, что Сердюков решил, он больше не собирается отвечать.

– Послушайте, доктор, я понимаю, что ваша непростая жизнь многое изменила в представлении об окружающем мире, об отношениях людей. Но мне почему-то кажется, что в вас не изменилось главное. Отношение к своему долгу, долгу врача, который должен всегда помнить об интересах пациента, пусть даже и мертвого!

Сердюкову показалось, что тень сомнения промелькнула на лице Северова.

– Послушайте, я не хочу вас пугать, – продолжал следователь, – но вы должны понимать, что можете оказаться подозреваемым в убийстве или соучастником.

– Вы правильно подметили, господин полицейский, что я еще не утратил человеческого облика, хотя в одно время жил и среди зверей и среди людей, которые сродни зверям. Я клянусь вам… А, впрочем, к чему это все… Все клятвы – фарс! – он опять обреченно махнул рукой. – Я не убивал молодого Соболева и не помогал никому убивать его…

– Но кто-то, быть может, воспользовался вашими препаратами? – воскликнул Сердюков, и в глазах его полыхнул огонь.

– Может быть, – с расстановкой произнес Северов.

– Какими? Ведь вы наверняка думали обо этом, ведь думали же? – следователь навис над сидевшим собеседником, словно цапля над лягушкой.

– Я сейчас затрудняюсь сказать вам. Позже. Мне необходимо еще раз свериться со своими записями и каталогами. – Северов с опаской попытался отодвинуться от полицейского.

– Что ж, мы вместе отправимся на дачу к Соболеву, и там вы сверитесь, все обдумаете и расскажете мне о своих выводах. – Сердюков вернулся за стол.

– Могу ли я видеть господина профессора, чтобы выразить ему свое глубочайшее соболезнование? – тихо и по-прежнему безучастно спросил Северов.

– Я извещу Соболева о вашем приезде и желании его навестить. Он болен, и, думаю, не рад будет вас видеть, коли вы ему не помогли.

– Может, и так, – Северов вздохнул и снова уставился в окно, словно весь этот разговор его не трогал.

Через несколько дней нанятый экипаж, в котором поместились Сердюков, Северов и еще двое полицейских, остановился у опустевшей дачи. Пышный сад встретил гостей радостным шумом ветвей. Еще цвели последние цветы, а деревья медленно меняли зеленый наряд на разноцветный. В такую пору многие еще живут по дачам, хотя и ночи уже холодные, и в доме стыло, приходится топить печь. Но уж больно чудная пора! Прекрасное увядание, как дамочка годов эдак в сорок пять!

Сердюков вздохнул свежий воздух, и легкие его тотчас же наполнились ароматом сена, пожухлой листвы, догорающей астры. В угаре городской жизни он иногда не видел, как лето сменяет осень, приходит зима, подступает весна и снова лето. Служба, служба, каждый день, изо дня в день. Жизнь летела мимо без оглядки, как литерный поезд, не притормаживая…

Дворник, он же садовник, открыл дверь и впустил непрошеных гостей.

– Вчерась, вчерась барин прислал телеграмму! Приказывал впустить и все, что господа пожелают увидеть, показать. С чего изволите начать, ваше высокоблагородие?

– А вот мы с комнаты доктора Северова, пожалуй, и начнем!

Приехавшие потоптались в прихожей и двинулись к Северову.

– А тебя-то я батюшка не приметил сразу-то! – удивился дворник, глядя на Северова. – Забыл маленько, да и вижу плоховато. Тут для тебя сверточек, тоже почтальон принес.

Дворник зашаркал куда-то и через несколько минут явился с пакетом, обернутым в плотную почтовую бумагу, на которой значился адрес дачи и адресат – Северов. Доктор с удивлением взял пакет, повертел его в руках и вопросительно посмотрел на следователя.

– Ну уж вы, сударь, меня сатрапом-то не считайте! Это только студенты да нигилисты видят в полиции единственно душителей свободы да прав человеческих! – ухмыльнулся следователь. – Вам пакет, вы его и вскрывайте, а уж потом я попрошу у вас дозволения полюбопытствовать о его содержимом.

Северов быстро вскрыл пакет. Внутри оказался том по древней истории – та часть, которая была посвящена Древней Греции и её великой культуре. Северов в недоумении показал её полицейскому.

– Вот те раз, уж не ошибся ли наш профессор? Не перепутал ли он Египет с Грецией? Впрочем, мы еще полистаем книгу. – Он вернул том Северову. – А теперь извольте показать нам вашу комнату и то помещение, где хранились препараты.

Быстро осмотрев комнату, полицейские занялись кладовочкой рядом, где на полках аккуратными рядами некогда стояли баночки, коробочки, колбочки, содержащие в себе плод научных и метафизических исканий господина Северова.

– А кто имел сюда доступ? – поинтересовался следователь.

– Помилуйте, да кто угодно, ведь я тут на птичьих правах, да и хозяева могли оказаться тут в любой момент. – Северов оглядывал свое прежнее жилище с явным сожалением.

– Вы покуда поглядите свои записи и подумайте, что могло пропасть, или использоваться без вашего ведома. А я посмотрю в кабинете профессора.