– Разумеется, она любила его, и любила искренне. Уж поверьте мне! Женщину трудно обмануть, когда она встречает истинное чувство. Нет, Зоя любила Петю, а он от неё так просто был без ума!

При этих словах она подавила подступившие слезы, взяла себя в руки и с усилием приготовилась к дальнейшей беседе.

– А племянник вашего мужа, он мог иметь планы на наследство?

– Разумеется, Лавру достанется приличная сумма от моего мужа. И он давно об этом знает. Но право, к чему ему Петино наследство, он теперь такой модный фотограф, у него солидные гонорары. Он не сирота, как прежде.

– Сирота мог всю жизнь терпеть и ненавидеть. Жаждать уничтожить того, кто отодвинул его на вторые роли, лишил дядиного внимания и любви, – осторожно предположил полицейский.

– Тогда ему надо было бы убить прежде всего меня, и не сейчас, а двадцать лет назад, – резонно заметила Соболева.

– Но тогда он был ребенком.

– Тогда он был несчастным ребенком, а теперь он взрослый человек. Да, возможно, он испытывал иногда что-то вроде ревности к Петру. Но я уверена, что он любил его как младшего брата.

– Хорошо, оставим это. Быть может, ревность, тайная страсть к Зое Федоровне?

Соболева вздрогнула. Как иногда бывают проницательны эти полицейские!

– К Зое трудно не испытывать чувства влюбленности. Да, наверно, и Лавр мечтал покорить её сердце. Но она предпочла моего сына. Что из того? Лавр может получить любую женщину, которую пожелает.

– Стало быть, вы уверены в том, что Лавр неравнодушен к Зое? И Петя знал об этом?

– Об этом догадывались все, но зачем мутить воду, подогревать ссору между молодыми людьми, вносить смятение в душу девушки?

– Быть может, она сама того желала?

– Как вам не совестно так дурно думать и говорить о вдове моего сына! – Серафима Львовна сжала губы, но по её смущенному лицу полицейский понял, что не только праведный гнев заставил её замолчать…

Серна не могла найти себе места от тревоги и беспокойства. Поначалу она не придала значение шуму, потом вышла из своего убежища, приблизилась к кабинету мужа и застала там кульминацию Петиного рассказа. Вся душа её разрывалась на части от горя и стыда. Ведь это её, её вина в том, что несчастный мальчик страдает. Она не может решиться на его брак с Зоей Аристовой, подписать себе приговор на пожизненную пытку. Её страдание против страдания единственного сына! Чудовищный выбор для матери!

Она слышала слова Лавра и знала, куда он собирается. И тут звериное чутье подсказало ей, что вовсе не мирить молодых людей стремится Лавруша. И тогда она приняла решение. Что ж, она взойдет на костер, но Петя и Зоя не будут страдать. А Лавр не должен вмешиваться, надо его поставить на место и сказать, что в его услугах не нуждаются. Она сама поедет к Аристовым. Да, да, непременно сама, обнимет Зою и назовет своей дочерью.

Серна приняла такое решение, и ей вдруг стало легко и спокойно. Так, наверное, чувствует себя умирающий, которому священник отпустил грехи. Она выждала, когда в доме все затихло, муж закрылся в кабинете, Петя куда-то забился со своим горем, и тихонько выскользнула из дома.

Она не придумывала никаких слов. Она решила, что просто войдет к Зое и обнимет её. Но ни Зои, ни Егора дома не оказалось. Горничная, явно смущаясь, поведала барыне, что барышня с господином Когтищевым отбыли-с. И тогда Серафима Львовна устремилась в мастерскую Лавра. Она так разгорячилась, что даже забыла о своей слабости и недомогании. Чуть ли не бегом взлетела на третий этаж, пронеслась мимо опешившего слуги и распахнула дверь.

Блестящая, покрытая каплями пота лысина племянника и Зоины безумные глаза, все закружилось перед взором Серафимы Львовны.

Зоя не помнила, как покинула мастерскую Когтищева. Она отдала бы все, лишь бы забыть тот взгляд, которым её прожгла Серафима Львовна. Но помилуйте, пыталась убеждать себя девушка, на ходу нервно натягивая перчатки, разве я совершила что-то дурное? Увы, поди докажи теперь, что хоть они и были с Когтищевым одни, но между ними не было ровным счетом ничего!

А не обманываешь ли ты и себя заодно, голубушка? Так ли оно было? А дрожь по всему телу, а трепет и непонятное волнение? И разве не хотелось вдруг ощутить на губах и его поцелуй? Фу, какая гадость, как не стыдно, как мерзко!

Да полно, так ли мерзко? Вовсе наоборот. Так томительно, так сладостно! Зря струсила…

Зоя кликнула извозчика. По пути домой она еле сдерживала рыдания. Как же, как же теперь очиститься от всей этой мерзости? Ведь Серафима будет думать невесть что о ней и Когтищеве. Расскажет Пете, они вместе досочинят картину Зоиного предательства и падения. Вот и все. Конец нежной любви. Конец мечтаниям. Она никогда не будет Петиной женой. Она никогда не докажет, что не виновата, что только сами они своим молчанием, своей недосказанностью толкнули её к Лавру. Ведь она пришла только для того, чтобы понять, что происходит у них, у Соболевых. Чтобы попытаться помириться с Петей. И вот, вышло все наоборот!

Нет, плакать нельзя. Глаза будут красные. Брат увидит, начнет расспрашивать, от него не скроешь. Вытянет, как клещами, всю правду. И тогда совсем будет все плохо. Придется рассказать и о ссоре на катке, и о визите к Когтищеву. Егор не простит ни Петю, ни её, Зою. Скажет, что они оба глупы, жестоки, не любят, не уважают ни друг друга, ни родных. Посему и нечего говорить о свадьбе! Зоя так ярко представила брата, его интонации, его выражение лица, что даже вздрогнула. Нет, не вышло у них полного понимания и гармонии, хоть они оба и стремились к этому. Брат по-прежнему относился к ней как к ребенку.

Зоя поняла, что в её голове всё закрутилось, какие-то невыраженные мысли, неосознанные ощущения. Что-то, что она видела, чувствовала, но не могла сложить в одно целое. Нет, не складывалась картинка, как сломанный детский калейдоскоп. Трясешь, трясешь, глянешь в глазок, а там только стеклышки россыпью, картинки нет. Зоя чувствовала, что ответ где-то совсем рядом. Она даже схватилась за голову и сжала её изо всех сил.

– Тпру-у! Приехали, барышня!

Девушка вышла и прошла несколько шагов в сторону дома. Необычайно ясная, почти хрустальная мысль вдруг явилась ей. Дело не в ней, Зое, и не в их с Петей отношениях. Все дело в Егоре и Серафиме Львовне.

О том, что между Серафимой Львовной и Егором Федоровичем существует невидимая, но чрезвычайно чувствительная связь, Соболев подозревал давно. Вернее, он сразу понимал, что между мужчиной и женщиной, оказавшихся в необычных, страшных обстоятельствах, может произойти все что угодно, особенно если очень хочется выжить. Разумеется, он заранее готов был простить Аристова и за то, что он прикасался к его жене, обнимал её, и может, страшно представить, целовал, чтобы ободрить, внушить веру в свои силы. И она выжила благодаря ему, его воли к жизни, его силе, его самообладанию. Она вернулась живой. Но она вернулась совсем другим человеком! Её словно подменили. И чем дальше в прошлое уплывали приключения в Египте, тем больше Соболев был уверен, что в подмене был виноват именно спаситель Аристов. Но где доказательства? Они почти не видятся, между ними нет переписки. Теперь профессор был в этом совершенно уверен, так как следил за женой. Более того, присутствие Аристова для Серафимы Львовны явно тягостно. И все же тревожная натянутая струна где-то внутри, в желудке, звенела, дрожала от предчувствия приближающегося краха устоявшейся жизни.

Надо заметить, что уже в Каире Соболев много хлопотал для Северова. Выправил для него новые документы и дозволение вернуться в Россию. В Петербурге он поначалу поселил его в собственном доме, а потом предоставил в его распоряжение две комнаты на просторной даче под Петербургом, где летом проживала семья. Там Северов колдовал над своими настоями, травами, порошками. Соболев упорно предлагал своему новому товарищу научную протекцию, возможность заняться фармацеей и медициной, писать статьи, выступать перед медицинской общественностью, но тот отнекивался.

Мысли о жене неотступно преследовали Соболева, но он уже так привык к их настойчивому присутствию, что даже приноровился работать над книгой. Так шаг за шагом, он приближался к своему триумфу, к своей новой монографии по истории Древнего Египта и лекциям по древней истории. В научном сообществе уже полным ходом шло обсуждение его работы, писались рецензии и шумели споры. Викентий Илларионович кипел от возбуждения, которое охватывает человека по мере приближения к тому часу, который станет либо триумфом, либо поражением. О последнем варианте он почти не думал, не рассматривал его. Нет, публичное представление его книги, выход монографии приведет его к вершинам научной славы, иначе и быть не может.

И вот день выступления определен. По счастью и Серафима собралась с силами и согласилась присутствовать, что тоже внесло в его настроение праздничную ноту. На учтивое приглашение Аристовым последовало холодное, вежливое, но все же согласие, что означало отрадное примирение. Накануне Викентий Илларионович не мог заснуть, долго не ложился, бродил по кабинету, потом вдруг направился к жене. Он уже давненько не приходил к ней в спальню и отвык от той завораживающей ночной атмосферы, которая окутывала его всякий раз, когда он переступал этот порог. Серафима не спала и встретила мужа кроткой улыбкой. Он поделился с ней своими тревогами, и она долго ободряла его, гладила по голове, говорила что-то ласковым голосом. И он задремал, чувствуя себя самым счастливым человеком на свете. Неужели все возвращается, она снова станет его прежней Серной?

Большой университетский зал был полон. Желающие услышать выступление знаменитого Соболева все прибывали, и организаторы пребывали в отчаянии, потому что удовлетворить местами всех желающих уже не представлялось возможным. На первых рядах восседала профессура, ученые мужи, чиновники от науки. Студенты, многочисленные ученики профессора, бывшие и нынешние, теснились чуть ли не на головах и коленях друг друга. Захватывающая лекция продолжалась уже больше часа, но никто не покинул своего места, всех охватил единый порыв восторга.