– Уберите его! – кричал Вова. Оценив ситуацию, я понял, что это мой шанс. Схватил Таню за руку, ее сестру – за другую руку, и начал медленно удаляться. В этот момент Вова начал кричать. Таня хотела посмотреть на то, что происходило позади, но я ей не позволил, сжав ее руку и сказав, чтобы она ни в коем случае не оборачивалась. Мы обошли клуб, я зашел внутрь и сказал, что там собака напала на человека. Затем проводил Таню, а сам в шоковом состоянии быстро побежал к дому. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, руки дрожали, словно у меня был тремор, а мысли метались в голове, не желая успокаиваться. Подходя ко двору, я все еще слышал Вовины крики: собака лютовала как могла, и чем больше он сопротивлялся, тем больше пес над ним свирепствовал. Вовины друзья смотрели и ничего не могли поделать.

С детства я был приучен прощать, и боль другого человека вызывала во мне сострадание. Слыша, как Вова мучился, мне становилось жаль его, несмотря на то, что он бы меня не пожалел. Умом я понимал, что он сам виноват и это кара за те бесчинства, которые он творил. Вот только я все равно его жалел, несмотря на его свинское поведение. Думать ни о чем, кроме недавних событий, я не мог: судорожно проходил весь вечер, наматывая круги по комнате, а ночью с трудом уснул. Мне приснился сон. Во сне люди ходили с собачьими головами, и секс был свободным. Куда бы я ни посмотрел, везде был разврат. Я хотел убежать, пытался скрыться, но за какой бы дверью я ни прятался, везде мне попадались парочки сношающихся собак. Затем они заметили меня и я проснулся…

Утром мне жутко не хотелось идти в школу, но других вариантов не было. Стоило бы мне не прийти, как на следующий день обо мне бы порассказали всякого, да еще и с фактами, которых не существует, и при этом весьма аргументировано. К тому же мое отсутствие было лишним поводом меня в чем-либо обвинить. Меня утешало только то, что мне было всего десять лет, и на меня бы никто особо не подумал.

Выйдя на улицу, я вдохнул холодный влажный воздух, осмотрелся по сторонам и с угрюмым взглядом побрел в школу, по дороге рассматривая людей. В их лицах я пытался разглядеть презрение ко мне. Мне казалось, что все на меня смотрят с отвращением, еле сдерживаясь от того, чтобы не назвать меня ничтожеством. Дойдя до школы, я увидел, что меня никто не поджидал. В коридоре тоже было спокойно. Зайдя в класс, я первым делом посмотрел на лица одноклассников, но все они были равнодушны ко мне. Тани не было. До конца учебного дня она так и не пришла.

В целом день прошел спокойно. Мельком я улавливал обрывки фраз, но ничего важного не было. Никто еще ничего не знал. Затем раздался стук в дверь, она приоткрылась, и я увидел Вовиного отца. К нему вышла учительница, затем через минуту она зашла обратно, бледная, и попросила меня выйти. Отец Вовы был не в себе, с поникшим взглядом. Огромные мешки под глазами говорили о том, что он всю ночь не спал. Одет он был небрежно, на скорую руку, и весь мокрый от дождя.

– Мне рассказали, что ты с моим сыном вчера повздорил. Что случилось? – нервничая, спросил он.

– Ну, я новенький…, – хотел объясниться я, но он меня остановил.

– Что именно произошло между вами вчера? Я хочу знать! – раздраженно проговорил он.

– Вова хотел меня с Олегом стравить, но я ему дал отпор. С тех пор он каждый раз как меня видел, хотел избить, и вчера произошел подобный инцидент, – говорил я, стараясь как можно сильнее выставить себя жертвой. – Он сначала ударил меня, затем Таню, после снова хотел ударить меня, но когда поворачивался, я успел врезать ему между ног. Он упал, а затем его друзья начали меня избивать. Потом что-то случилось, и они резко прекратили, а мы с Таней спешно ушли. Вот так все было… А что случилось? – спросил я, стараясь перевести тему разговора с себя на Вову.

– Наш пес Бахвал…, – отрывисто проговорил он, пытаясь не заплакать, – он взбесился просто… искусал Вову… Ему не смогли оказать первую помощь… Мой сын умер от потери крови, а Бахвал не дал никому подойти. Не знаю, что с ним стряслось…

С его слов я понял, что Вова сопротивлялся сколько мог, но пес, поддавшись инстинкту, насиловал его до тех пор, пока не закончил. Спасти Вову в тех условиях не было невозможности. В момент сопротивления Бахвал укусил его, стараясь усмирить. Из раны потекла кровь. Запах крови и собачей течки разъярил Бахвала, и пса мог остановить разве что выстрел в голову. У Вовы не было шансов, и в его смерти был виноват именно я.

Эта мысль мне не давала покоя долгое время. Чтобы перестать винить себя, я посмотрел на все с другой стороны и успокоился. Но новый взгляд стал началом моих изменений в сторону жестокости, и из милого необычного зверька я вырастал в большое и страшное чудовище. Первые изменения проявились только через годы, за которые я не раз успел измениться. Психика очень нежна и любое событие влияет на нее. Стоит изменить точку зрения или получить психотравму, как вся жизнь превращается в дикий водоворот и ломает все, что в нее попадает.


Глава V

После того случая Таня и я были постоянно вместе, а через некоторое время и вовсе начали встречаться. Так прошло четыре года. Поскольку я был психотерапевтом, то проблем психологического характера у нас не возникло. Поначалу было сложно все принять, но подобный случай у меня был, и я повторил Тане те слова, которые говорил своему пациенту: «Жизнь не такая, как нам хочется, и это больно осознавать. Хотим мы этого или нет, но принять ее придется. И чем быстрее примем, тем легче будет жить в дальнейшем. С самого начала нас растят, не обучая самому важному в жизни, а чисто так, чтобы мы не мешались под ногами и не натворили хлопот. Но ребенок хочет исследовать! К сожалению, не все приучены к нормам мирного сосуществования в обществе и поэтому во время этих исследований происходят подобные конфузы. Будь мы детьми приученными, мы бы не нуждались в психологической помощи и не попадали бы в такие ситуации. Вот представь себе мир без агрессии… утопия, правда? А теперь представь животный мир – ни чести, ни забот, одни инстинкты. Мы находимся в пограничном состоянии между утопией и животным миром. Человечество еще не пришло к тому, чтобы жить мирно, считаясь с другими…». Затем я применил гештальт-терапию, чтоб она осознала, что жить прошлым глупо. И напоследок использовал логотерапию, чтобы дать ей смысл стремиться жить настоящим с мечтой и не думать о прошлом.

Разобравшись со своим социальным статусом в поселке, я занялся наиболее важным делом – деньгами. Статус статусом, но его наличие не гарантирует финансовой независимости. Я разобрался со своими страхами, и это подогревало меня на пути, полном ухабов и ям. Сразу после Вовиной смерти я отвлекся на цветмет и даже не обращал внимания на то, что счет пошел на сотни килограмм. Мне хорошо были известны места, где его можно взять, потому что когда-то в прошлом я все облазил и знал, где он находится. И вот, спустя четыре года, когда я уже учился в восьмом классе, цветной металл был набран в нужном количестве. Без особых проблем я сдал его и получил крупную сумму. Так я обзавелся первоначальным капиталом в размере двадцати трех тысяч рублей. Учитывая то, что мы купили дом за шестьдесят пять тысяч, а с тех пор цены подпрыгнули в два раза, я был безумно богат для ребенка. Об этом никто не знал. Мне прекрасно было известно, что чем меньше люди знают, тем меньше интересуются мной. Ровно двадцать тысяч я положил в банк под проценты, остальные три потратил. Затем разнес слух по поселку, что принимаю медь, и сарафанное радио быстро все разнесло. Молодежь тащила мне цветмет в огромном количестве. Принимал я его за две трети от настоящей стоимости. Небольшая часть уходила на дорогу, и получался неплохой стабильный доход. Приемщик был рад мне, как никто другой: если была очередь, то он в первую очередь пропускал меня.

Календарь отсчитал лето, учебы не было, я активно занимался финансовыми делами. Все было прекрасно, пока Таня, о которой я совсем забыл, увлекшись жизнью, не сообщила мне одну новость. Мы сидели на качелях, она не решалась сказать, а я думал, что у нее опять что-то не важное, и поэтому не помогал заговорить.

– Саш, если бы со мной что-нибудь случилось, как бы ты себя повел? – наконец, спросила она.

– Зависит от ситуации, все ведь индивидуально, – безучастно отвечал я.

– Что инди…?

– Индивидуально, то есть неповторимо. У всего есть свои нюансы. Понимаешь? – глядя на нее, спросил я.

– Угу… Саш, я не знаю, как тебе сказать, – грустно проговорила она.

– Скажи как есть. Если что-то серьезное – мы решим, сама же знаешь.

– Очень серьезное, – склонив голову, ответила она. – Понимаешь…

– Говори уже! – не выдержал я.

– Родители решили уехать в Германию, а я не хочу туда ехать, но меня не слушают. Я целую неделю не могла тебе сказать, все откладывала на потом, – со слезами на глазах произнесла она. – Я не знаю, что делать…

В моей голове мелькнули события прежнего времени. От былой радости, которую дарила мне Таня в прошлой жизни, ни осталось ничего, кроме пепла. Я помнил те дни, когда она уехала. Наверно, это не могло не сбыться. Казалось, прошла целая вечность и история замкнулась. Я не мог ничего поделать, нужно было отпустить ее. В душе воцарилось отчаяние. Немного помолчав, я спросил у нее:

– Сколько у нас еще осталось?

– Не знаю точно, месяца два-три…

Времени было предостаточно, чтобы проститься, и я жалел, что узнал эту новость так рано, потому что было бы легче, если бы оставалась неделя или две. Нам выдалось время пострадать: быть может, жизни было необходимо помучить слабых людей, а быть может, и нет. Посмотрев в небо, я попытался найти какие-нибудь слова, но они нужны были мне самому. То, что я был психотерапевтом, меня совершенно не спасало. И я даже не представлял, каково было ей, маленькому ребенку, оставшемуся без любви.

Встав с качели, я подошел к ней, взял ее за руку, затем другой рукой легко коснулся ее нежного подбородка и приподнял лицо так, чтобы она смотрела на меня. Танины глаза блестели от слез, которые она пыталась сдерживать. Я поцеловал ее в лоб, затем обнял, утешая, похлопал по спине и сказал, стараясь сам себя не слушать.