– Ну, я не знаю...

– Вы всю жизнь будете сомневаться или один раз решитесь и будете счастливы? – спросил я, используя правило контраста.

– Решусь! – довольная, ответила она.

Когда клиентка ушла, я думал над тем, что сказал ей. Говорил одно, а сам со своей жизнью делал другое. Это вводило в апатию. Проанализировав ситуацию, я понял, что, отвергая себя, калечу свою жизнь. Разве можно быть счастливым, живя так, как хочет кто-то другой? Неужели лучше монотонно жить, а после оборачиваться назад и охать, что за всю жизнь не пришел к счастью? Я прожил первую жизнь, но тот сценарий, которого я придерживался, был актуален для той жизни и той психики. Он никак не вязался с этой из-за новых событий. А они, во многом, были не менее психотравмичными. Нельзя отрезать палец и после пользоваться им. Нельзя испытать психотравму и жить как раньше. Это все меняет, и я изменился, поэтому нужно было принять себя таким, какой я есть, а не прятаться в темную коробку.

Вечером я снова отправил всех домой, а сам остался в больнице. После пары стаканчиков виски отношение к своей садистской наклонности стало каким-то спокойным. Решив расставить все по своим местам, я вновь включил видео, где насиловали Аню. Поначалу было отвратительно на это смотреть, но после ситуация начала меняться. Отвращение сменилось возбуждением, по телу промчался жар, а организм потребовал секса. Стоило раз закрасться мысли о том, чтобы повторить опыт с пациенткой, как эта мысль стала единственной в голове. Не выдержав желания, я отправился за той же девушкой, которой воспользовался накануне.

Секс был недолгим: она стонала, я ее бил и заводился все сильнее. По сути это был просто грубый секс, а не изнасилование. Вновь пришло чувство азарта. Я понял, что уже давно начал страдать обсессивным синдромом, и как бы я себя ни ограничивал в сексуальном плане, мысль о насильственном сексе меня уже не покинет.

Удовлетворившись, я отправился к Глебу. Он спал, а я смотрел на него и думал, что это он виноват в том, что со мной произошло. Тут в мою голову случайно закралась мысль о том, чтобы отомстить ему сильнее. Мне хотелось новых ощущений, старых уже не хватало, чувство пресыщения жизнью давило, и я ощущал свою никчемность. Проживать второй раз ту же жизнь было скучно. К тому же мне было за что ему мстить: он изнасиловал мою жену, лишил Арину матери и превратил меня в чудовище. Он должен был поплатиться. Я испытывал двойственные чувства относительно себя и сложившейся ситуации, примеряя двойные стандарты.

Утром я занялся оформлением перевода Глеба в несуществующую частную больницу. А вечером, приехав на машине, преспокойно посадил его на заднее сиденье с завязанными руками. Он уже даже не сопротивлялся и был совсем ручным. Отъехав примерно на двадцать километров от города и убедившись, что рядом нет населенных пунктов, я остановился в поле. Достал из машины метровый железный кол с кольцом, вбил его в землю и прикрепил к нему цепь. Второй конец обвязал вокруг шеи Глеба и защелкнул замок; ключ тут же выкинул, потому что в нем больше не было нужды. Глеб сидел на цепи, а я молча смотрел на него. Он совсем ничего не понимал, только радостно смотрел по сторонам, что-то мычал, нюхал пожухлую траву и больше был похож на животное. Убивать его не было жалко. Мысленно я прокручивал кадры из видео, и это придавало мне столько злости, что я мог бы мучить его всю ночь.

– Чему же ты радуешься? – задал я Глебу риторический вопрос.

Затем достал пятикилограммовую кувалду из багажника и со всего маху ударил Глеба по лодыжке. Он взвыл от жуткой боли и попытался убежать, но цепь ему не позволила. Следующий удар я нанес по другой лодыжке.

– Это тебе за Аню, сука! – крикнул я и со всего маху ударил его по колену. А затем – по другому. Он извивался от боли, а я смотрел на него, не выражая эмоций, словно находясь в ступоре. Затем до меня вдруг дошло, что того Глеба больше нет, и я мучаю человека с интеллектом не больше, чем у собаки. От такого сравнения мне стало жаль его, и, стараясь прекратить его мучения, я с размаху проломил ему череп. На меня брызнула кровь вперемешку с мозгами. Умывшись чистой водой, я бросил испачканную одежду и кувалду рядом с трупом. Затем вырвал вокруг Глеба всю траву, чтобы огонь не распространился на поле, вылил на него несколько литров бензина, последний раз глянул на убитого и бросил спичку. Пламя мгновенно охватило мертвое тело Глеба. Я сел в машину и поехал домой, испытывая тягостное чувство от того, что все закончилось не так, как я думал. Не было ожидаемого чувства свободы и облегчения.


Глава XXI

Из больницы меня выгнали после того, как кто-то из персонала пожаловался на меня главврачу. Причиной был перебор с насильственным поведением. Так получилось, что я изнасиловал треть женского отделения. С каждой новой пациенткой я все больше зверствовал, и их состояние заметно ухудшалось, как в психическом аспекте, так и в соматическом. Главврач не стал заявлять на меня в полицию, потому что знал о вредном стаже, который я заметно превысил, и помнил о том, за сколько человек я работал. Все это стало смягчающим фактором. К тому же пациенты психиатрических больниц никому не нужны, да и мороки больше получилось бы. Поэтому я отделался малой кровью. Арине сказал, что уволился сам. По документам, собственно, так и было, хотя она подозревала, что что-то не так.

Первое время я чувствовал себя нормально, но со временем обсессивный синдром дал о себе знать. Желание нарастало, и я отчетливо слышал, как в моей голове кто-то занимался сексом. Если на протяжении жизни голоса были спокойными и являлись лишь симптомом шизофрении, которую я начал чувствовать еще в прошлой жизни, то теперь голоса были отчетливыми, и было сложно различить, где реальность, а где плод моего воображения. Вылечить это было невозможно, потому что, перестав быть врачом, я больше не мог выписывать себе нейролептики, а без них со слуховыми галлюцинациями справиться нельзя. Лечь в психиатрическую больницу – это все равно что подписать себе билет в один конец. Кому как не психиатру это знать. А я был таковым, поэтому день ото дня мучился симптомами шизофрении.

Психика – очень нежная вещь, поэтому, чтобы как-то разгрузиться, мне приходилось то мастурбировать, то снимать проститутку, с которой была договоренность на садизм. Стоило это прилично, поэтому я мог позволить себе это только иногда. Все остальное время я просто сходил с ума. Пичкал себя разными препаратами с седативным эффектом, выпускаемыми без рецепта врача, чтобы успокоиться. Было ужасно каждый день слышать стоны в голове. Громкая музыка как-то сбивала напряжение, но слух потихоньку садился, поэтому слуховые галлюцинации были слышны отчетливо, а вот внешний мир медленно угасал. Меня посещали суицидальные мысли, но решиться на самоубийство я не мог из-за страха неизвестности. Галлюцинации не перешли точку невозврата. Так и получилось, что я застрял в мире, который потихоньку сводил меня с ума.

– Ты как уволился, сам не свой стал, – как-то сказала Арина, заходя в гостиную. – Что происходит? – спросила она, видя, что я с каждым днем выгляжу все хуже и хуже.

– Не знаю, – соврал я. – Просто привык работать с пациентами.

– Тогда зачем уволился? – спросила она. И тут я понял, что она меня подловила. Деваться было некуда, нужно было сказать часть правды.

– У меня слуховые галлюцинации, – признался я.

– И давно? – удивилась она.

– Еще с прошлой жизни. Они начали развиваться, когда я еще работал в другой психиатрической больнице. В этой жизни они почти прекратились. А стоило мне устроиться работать с душевнобольными, как галлюцинации стали усиливаться.

– Ты как-нибудь лечишь их?

– Лечил.

– Почему перестал?

– Побоялся потерять рассудок.

– Ты и сейчас их слышишь?

– Да, – коротко ответил я.

– И что ты слышишь?

– Не хочу говорить об этом, – сказал я и вышел из дома. На улице было холодно, падал снег, осень готовилась стать зимой.

Так люди и остаются одни: стоит только закрыться – и все, нет человека. С друзьями мы разминулись, когда общие интересы сошли на нет. Жену я потерял при известных обстоятельствах, дочери просто не мог все рассказать из-за стыда, а родственникам было совсем не до меня. Да и кто бы из них меня понял? Нужные знания были только у дочери, но их было недостаточно для помощи. Оставалось нести тяжкий груз одному, боясь быть осужденным и запертым в психиатрическую больницу.

Засев в баре, я начал выпивать. Опьянение искажало звуки в голове, и на какое-то время мне даже показалось, что галлюцинации исчезли. Я добавил в себя еще спиртного, желая проверить реакцию организма. Поначалу звуки утихли, но уже на пути домой стоны вновь начали набирать обороты, а потом стали отличаться реалистичностью и спровоцировали стойкое возбуждение, какого раньше еще не было. Глаза бегали по прохожим, ища женщин. Нежный голос просил взять кого-нибудь из увиденных, но разум еще превалировал над желанием, и я только торопился домой, стараясь не смотреть на окружающих. Я, словно прокаженный, бежал от людей, не желая кому-нибудь навредить. Я наконец-то понял трагичность своей болезни, но было уже поздно: она была жутко запущена. Выходом было либо лишение себя сознания, либо смерть, что равнозначно. Подобное заболевание всегда являлось одним из самых опасных, и такие люди, как я, редко имели возможность находиться в обществе и почти все лишились рассудка. Поэтому мне было дико страшно от этой мысли. Здоровому человеку не понять боязни потерять разум, потому что он не знает, как это происходит.

Пока я торопился домой, мне казалось, что когда я окажусь дома, стены родной обители положительно на меня повлияют. Поначалу так и было, пока меня не увидела Арина.

– Где ты был? – спросила она, подходя ко мне.

– Арина, уйди! – еле сдерживаясь, произнес я. Она поправила тунику, которая была довольно открытой.

– Ты что, выпил? – посмотрев мне в глаза, спросила она. – Я принесу воды.