– Да что там пенис, – смеясь, говорил я, – вид вульвы довольно жуткий! Разве нельзя было этот орган создать более симпатичным? В детстве я впал в глубокое разочарование, узнав, что женщины, носительницы нежности и красоты, обладают таким безобразным органом.

– А ты не смотри, – шутливо подкалывала меня Таня.

– Да как-то стараюсь избегать визуальных контактов. Ох, бедные гинекологи! – иронично заметил я. – Они же почти каждый день это жуткое зрелище видят!

Вечером мы вышли на балкон, чтобы наблюдать закат. Нам хотелось попробовать вместе все то, что банально проделывают влюбленные. Однако ощущалась разница между Таней прошлой и настоящей: ей было очень тяжело придерживаться той роли, что определили для нее психологи. Годы в сексуальном рабстве сделали ее другой, какую-то часть в ней больше нельзя было изменить, не было столько времени на психотерапию. Сексом мы не занимались, хотя она хотела и даже настаивала. Ее поведение больше напоминало поднятие самооценки через секс: ощущение того, что она красива, что ее хотят. За прошедшие годы она создала такой идентификатор своей привлекательности и старалась его не потерять. Когда я отказал, она обиделась, ушла в ванную, а через несколько минут вернулась, как ни в чем не бывало.

– Может, выпьем? – предложила она, не оставляя попыток соблазнить меня.

– Нет, – ответил я, – давай прогуляемся. Нам свежего воздуха не хватает.

– А что, здесь плохой воздух?

– Да, плохой. Нужно проветриться.

– А мне он кажется свежим...

– Ты прекратишь или нет?

– Что прекращу? – удивилась она.

– Так, ясно. Мне лучше уйти, – ответил я, поднимаясь с кровати.

– Нет, Саш, не уходи! Прости, – взяв меня за руку, произнесла она. – Не знаю, что со мной происходит, никак не могу войти обратно в прежнюю колею. Мне все еще очень тяжело. Не оставляй меня одну, лучше помоги, помоги начать жить нормально. Прошу тебя…

Я остался с ней на полгода. У нее прослеживалась позитивная динамика, а потом в один из дней она исчезла, оставив на столе записку, в которой говорилось, что у нее начал обостряться рак и она не хотела бы, чтобы я видел ее больной. Ей было важно остаться для меня красивой. Это было и в школьные годы, и в годы ее сексуального рабства, и в период, когда она уже вышла из него. Мы провели вместе чудесное время, но оно было абсолютно другим и совершенно не таким, какое было когда-то в детстве. В том, что с ней случилось, я винил себя, и это заставило меня бросить семью на полгода; я уделял Тане двадцать четыре часа в сутки, чтобы искупить свою вину, но ни успокоения для себя, ни другого будущего для нее я не нашел. Периодически я смотрел на рисунок, оставленный дочерью. Поначалу мне казалось, что там нарисованы я, Анна, Арина и мой уход. Но со временем я разглядел в нем Таню, которую видел в прошлой жизни маленькой девочкой, и ее взрослую, которую видел перед исчезновением. Я же был поодаль, тем самым олицетворяя отдельность нашего существования. Так, в зависимости от ситуации, я наделял смыслом картинку, которая по сути ничего не значила. Перед тем, как вернуться к жене и дочери, я вновь посмотрел на рисунок. В нем я увидел одиночество, открывшееся мне первый раз за все время. Затем собрал вещи и отправился домой, испытывая душераздирающую пустоту...


Глава XIV

Первым делом я зашел на работу и уладил все вопросы, касавшиеся моего исчезновения. Сослался на духовные поиски. В психиатрической больнице всегда была нехватка кадров, поэтому меня взяли назад без особых колебаний. После я отправился домой. Дома была Анна. Она сидела в халате на диване, смотрела телевизор и уплетала чипсы. Ко мне она сидела спиной и потому не видела, что я вернулся. Я подошел сзади и закрыл ей глаза.

– Я тебе сказала: отвали! У меня муж есть! – вскричала она, спрыгивая с дивана. Затем на пару секунд впала в ступор, а после набросилась на меня и начала целовать. Мое состояние было удивленным, но не шоковым: за годы практики я ко всему привык.

– А ты думала, кто это? – спросил я.

– Так, никто, – отходя в сторону и пряча взгляд, ответила она. Я подошел к ней, взял за руку, поцеловал, медленно повернул ее лицо к себе, чтобы наши глаза встретились.

– Изменила мне?

– Да, – глядя в пол, ответила она. Затем заплакала, села у шкафа, поджала под себя колени и начала говорить, что она ужасная жена, плохая мать и жутко одинока. Психическое расстройство снова давало о себе знать. Простой человек, без знаний психологии, просто не выдержал бы и бросил ее. Кричать было бесполезно, да я и сам был виноват, что оставил их, увязавшись за иллюзией из прошлого.

Когда халат Ани чуть задрался, я увидел синяки на ноге.

– Что у тебя с ногой? – спросил я. Она ничего не ответила.

– Анют! – раздался мужской голос из прихожей. Затем показался мужчина, около тридцати, худощавый брюнет с томными глазами. В руках у него был пышный букет и дорогое вино. Аня посмотрела на него, затем на меня. Я схватил табуретку и бросил в него, после чего начал его избивать. Аня тихонько сидела, уткнувшись взглядом в пол, и не пыталась меня остановить. Через пару минут неизвестный лежал без сознания.

– Это не он, – сказала она, а затем, как ни в чем не бывало, пошла на кухню мыть посуду. Она вела себя так, словно такое случается каждый день. Ее спокойствие напугало меня. Я начал подозревать, что у нее развилось еще какое-то психическое расстройство. Делать было нечего, нужно было узнать, что это за мужчина. Привязав незнакомца к стулу, я начал приводить его в чувство. Он встрепенулся, затем закричал:

– Что?!.. Что здесь происходит?

– Ты кто такой? – спросил я.

– Я друг Анны, – испугано ответил он. – Что происходит?! Ты кто?

– А я ее муж! – ответил я и ударил его в лоб.

– Я не знал! Я думал, она шутит! Тебя же не было! Скажи ему, Ань! – выкрикивал он. Ситуация была не ахти.

– Спал с ней? – спросил я, заглядывая ему в глаза.

– Нет, – ответил он.

– А зачем пришел?

– Я люблю ее, – ответил он. Я поднял голову и посмотрел в потолок. Он умолял отпустить его, говорил, что больше не придет, просил прощения. Делать было нечего: я развязал его, и он убежал прочь.

– Кто-то еще придет? – спросил я Анну.

– Нет, – ответила она. Затем обняла меня и начала извиняться.

– Арина в школе?

– Да, – ответила она.

С женой я повидался. Оставалось уладить все с дочкой и как-то объяснить ей свое отсутствие. Ждать ее из школы было долго, поэтому я пришел в школу сам и поговорил с учительницей. Она, разумеется, отпустила ее: у учителей нет права держать ребенка в школе, вопреки воле родителей. Арина обрадовалась вдвойне: сначала моему возвращению, а затем тому, что я забрал ее с уроков. Мы отправились в ближайшее кафе.

– Ты больше не уйдешь? – спросила Арина.

– Нет, – улыбнувшись, ответил я, – не уйду. Я все уладил и теперь мы всегда будем вместе. Можешь не беспокоиться по этому поводу.

– А где ты был? – полюбопытствовала она.

– Пытался исправить прошлое.

– Ты починил его?

– Нет, оно… – на пару секунд я замолчал, пытаясь понять, что же с ним произошло. Арина покопалась в портфеле, достала оттуда нитки с иголками и протянула мне с наставлением:

– Следующий раз будь аккуратнее!

– Хорошо, – улыбнулся я.

Все время, которое мы с дочкой провели в кафе, меня не покидало чувство тревоги. Я не придавал этому значения, потому что все должно было быть хорошо. После кафе мы прогулялись по парку, а потом я проводил Арину в школу, ей нужно было идти в спортивную секцию. Затем купил цветы для Анны и отправился домой. Но по дороге мне позвонил главврач и настоятельно попросил побеседовать с клиенткой, оперируя тем, что с таким контингентом могу справиться только я. Это была лесть, но я все равно согласился, несмотря на чувство тревоги. Ведь час ничего не решит.

Зайдя в кабинет, я увидел девушку лет двадцати, с короткой стрижкой и пирсингом. Одета она была в черный готический наряд с железными шипами на плечах – в общем, типичная жертва поиска себя с превалирующим демонстративным поведением.

– Тоже будешь указывать мне, как жить? – спросила она, закидывая ноги на стол. – Давай, начинай говорить, что я плохо выгляжу, веду себя не так, как должна себя вести девушка, и бла-бла-бла...

– Нет, что вы, – улыбнулся я. – Отлично выглядите.

– А, я понял! Отличная шутка, ха-ха, смешно! – проговорила она из оборонительной позиции. Ее олицетворение себя с мужским полом было замечено мной в первую минуту, проведенную с ней.

– Почему вы здесь? – спросил я.

– Странная штука получается: я тоже хочу это знать!

– А вы не знаете?

– Говорят, у меня расстройство личности.

– Вы согласны с этим?

– Не знаю, доктор, вам видней. Это же вы ставите всем диагнозы и ковыряетесь в людях, как в куклах. Что вам мешает повесить на меня один из ваших ярлыков?

– Ничто не мешает. Вот только если я вам поставлю нехороший диагноз, это сильно отразится на вашей жизни.

– Мне плевать! – заявила она.

– Плевать… Рок любишь? – спросил я, секунду помедлив.

– Да-а, детка! Это моя музыка!

– Чем он вас привлекает?

– Чем? Да это же, черт возьми, настоящая музыка! Живая, подвижная! А сколько смысла! Вот, послушай, – она начала что-то напевать из разряда самобичевания и одиночества.

– Если бы вы проснулись через двадцать лет, о чем бы вы больше всего жалели? – перебив ее, спросил я.

– О том, что столько лет не слушала рок. Сразу бы кинулась слушать новинки. Знаешь это чувство, когда слушаешь песню в сотый раз, и она еще не надоела? Кайф! Я бы с удовольствием встроила себе в голову мини-флэшку, чтобы всегда она играла то, что мне нравится. Я была бы круче, чем хэви-металл в пик своей популярности!

– У вас есть цель в жизни?

– Нет, все тленно.

– А музыка?

– А музыка – нет! – довольная, воскликнула она.