- Таня! - поскорее перебил ее Женя, чтобы она не сказала что-нибудь страшное, о чем стыдно и тяжело будет потом вспоминать. - Как это "должна"? Разве я виноват, что меня к тебе так безумно тянет?

- Но ведь мы уже были сегодня вместе!

Это "уже" его просто убило.

- Ну и что? - холодея, вымолвил Женя, и бурные Танины слезы хлынули в ответ на такой простой вопрос... - Перестань, дорогая моя, перестань, ради Бога, - повторял Женя, стараясь заглянуть Тане в лицо, но она закрывала его руками и плакала бурно, безудержно.

- Я так ждала, так мечтала!

- Да что я такого сделал? - не выдержал Женя.

Он вскочил, накинул на голое тело халат и зашагал по комнате. Подошел к столу, налил полный бокал вина, выпил, задумчиво повертел полупустую бутылку в руках. На диване всхлипывала, постепенно успокаиваясь, Таня. Теперь ему уже не было ее жалко. "Слишком много выпила, - решил он. - Эх, зря не поехал домой, дурак..." Досада на себя, Таню, на не прекращающиеся за окном вопли ширилась и росла. Но успокаивать было нужно: по негласным законам так принято у интеллигентных людей. Женя подошел к дивану, сел на краешек.

- Может быть, ты меня разлюбила? - неожиданно для самого себя, конечно, в это не веря, спросил он.

- Не знаю, - медленно сказала Таня, и эти ее слова ударили в самое сердце.

- Не знаешь? - переспросил он уязвленно. - Помнишь, ты давала мне книжку какого-то англичанина, из "сердитых молодых"?

- Эмиса, - подсказала Таня.

- Не важно... Там герой говорит, что узнать, любишь ты или нет, так же просто, как определить, нравится ли тебе вкус яблока.

- Значит, герой не прав, - коротко сказала Таня.

Она уже совсем успокоилась и сидела, завернувшись в одеяло, - колени у подбородка, а на коленях руки, и подбородок лежит на скрещенных тонких руках.

- Понимаешь, - думала она вслух, - я мечтала не только о встрече нового тысячелетия.

- А о чем еще?

- Как бы это сказать... Ты только не смейся!

- Да уж какой тут смех.

Таня будто не слышала.

- Я мечтала о доме, - продолжала она.

- О доме?

Женя правда не понимал.

- Ну да. - Темные глаза при неярком свете елки казались огромными. И смотрели вдаль, мимо Жени. - Я все представляла, как мы сидим за столом провожаем старый год и встречаем новый, - потом гуляем вместе со всеми по улицам, приходим в наш дом, - она чуть заметно подчеркнула слово "наш", говорим о чем-то неважном, самом простом, и ложимся спать.

- А любовь?

- Это и есть любовь.

Женя обнял ее колени, ткнулся в них лицом, с великим облегчением почувствовал, что рука ее теребит его волосы.

- Нет, - сказал он. - Любовь - совсем другое.

- Что же?

Таня говорила так отстраненно, будто речь шла не о них двоих, а о предмете сугубо академическом. Женя поднял голову, поймал ее взгляд, стиснул руку.

- Сама знаешь, - взмолился он. - Любовь - это когда так тянет к женщине, что жить без нее невозможно.

- Но ведь живешь, - грустно заметила Таня.

- Дорогая моя, не надо! Я ведь ничего от тебя не скрывал! И сто раз мы об этом уже говорили. А теперь...

- Я знаю, прости. Иногда унизительно быть только любовницей.

- Но любовница - от слова любовь, - изо всех сил старался защитить Танин статус Женя. - Хватит философствовать, Заинька. Давай-ка спать.

Он взъерошил пятерней ее короткие волосы, снял халат, натянул трусы в доказательство, что ни на что не претендует, и так, при параде, лег под бочок к Тане. Дружески обнял, чуть отодвинувшись, чтобы она ничего не заметила и не обиделась бы, дурочка, на него, и полночи крепился, то засыпая, то просыпаясь от жгучего желания, а утром повернул к себе сонную Таню и стал целовать и шептать всякие глупости. А когда она улыбнулась и губы ее шевельнулись под настойчивыми его губами, стянул к чертовой матери трещавшие по швам трусы и наконец-то обрел свою единственную, желанную женщину.

- Ах ты, дурочка, - блаженно вздохнул он и почувствовал, как напряглась под его рукой ее маленькая грудь, которой он всегда восхищался, и услышал, как стон слетел с ее губ, и увидел, как закрылись в истоме чудные ее глаза. - Ах, дурочка, - повторил он, и все утонуло в сияющем свете.

8

Шли дни, а Лере не становилось лучше. Она лежала, равнодушная ко всему, будто вслушиваясь в себя, с трудом отвлекалась от внутренней серьезной работы, когда появлялись то муж, то сын, то забегала постоянно оживленная Надя. Они все рассказывали о чем-то, а Надя водрузила на тумбочку здоровенную бутыль с пушистой еловой веткой, и ветка мешала, когда приносили обед, и загораживала собой свет. "Ничего, скоро ее уберут, говорила себе Лера. - Кончатся же когда-нибудь все эти новые годы".

Третьего января не пришел, слава Богу, никто. Очередь была Жени, но он вел от Надиной фирмы первые в своей жизни коммерческие переговоры, волновался, боялся, во всем чуял подвох, поминутно заглядывая в распечатки-шпаргалки, и, конечно, забыл предупредить сына. Зато четвертого ввалились все чохом.

- Слушай, - трещала Надя, - у твоего Женьки просто коммерческий дар! Оптовики, представь, на все согласились! А парни, между прочим, крутые...

Надя покачала головой и задумалась.

- А при чем тут Женя? - рассеянно спросила Лера.

- Как при чем? - изумилась Надя. - Мы же с тобой еще до болезни твоей говорили!

- О чем? Не помню...

Казалось, Лера вот-вот заснет.

- Ладно, потом, - неожиданно вмешался Денис. - Мама устала.

Он смотрел на мать с тревогой и даже страхом.

- Нет, пусть знает! - прямо-таки негодующе возразила Надя. - Чтоб ценила своего мужика.

И она принялась расхваливать Женю, сулить какие-то проценты от прибыли.

- А если бы ты бросил дурацкий свой институт, да впрягся как следует...

Черные глаза горели, взлетали, описывая всевозможные комбинации, пухлые руки, дергались от возбуждения коленки.

- Ты покрасилась? - спросила вдруг Лера.

Надя споткнулась на полуслове.

- Я давно крашусь, - пробормотала она и взглянула на Леру тоже с испугом.

- Не-е-ет, - хитро улыбаясь, погрозила пальцем Лера. - Так разноцветно - недавно.

- Ах это... - Надя вынула зеркальце, погляделась, поворачивая голову направо-налево на разбросанные в живописном художественном беспорядке белые пряди среди черных волос. - Так теперь носят. Ты Женьку-то своего похвали!

- Я хвалю, - неуверенно сказала Лера и вопросительно взглянула на мужа, не понимая, за что же его хвалить?

Она не смела спросить, чувствуя, что чего-то важного не поняла. Может, все-таки спросила бы, но тут резко распахнулась дверь и на пороге возникла дородная брюнетка в белом халате и с двойным подбородком.

- Здравствуйте, - встал Женя.

Это была Софья Семеновна, теперешний врач Леры.

- О-о-о, - не ответив на приветствие, глубоким контральто протянула она, - как вас много! - Покачала головой, взглянула на крохотные часики, врезавшиеся в запястье. - Вы ее утомляете.

Она сделала многозначительную паузу.

- Уходим, уходим, - заторопилась Надя.

- Да, пожалуйста, - кинула на нее быстрый взгляд Софья Семеновна. Вам известно, что у нас карантин? Исключение делаем только для родственников.

Она не очень заботилась о логике своих слов.

- А может, я родственница? - задорно вскинула голову Надя, но встала.

- Вас, - повернулась к Жене Софья Семеновна, - прошу ко мне.

- Мы подождем тебя внизу! - крикнул Денис отцу в спину.

- Ты не спеши, - зачем-то добавила Надя.

- Значит, так, - без предисловий начала Софья Семеновна, с трудом втискиваясь за стол и даже не предложив Жене сесть. - Дела наши неважны. Плохи наши дела.

Женя, не дождавшись приглашения, опустился на стул. Он сидел, тупо глядя на возвышавшуюся перед ним громадную грудь и белую шею, всем сердцем ненавидя и эту грудь, и шею, и двойной подбородок, и даже золотые часики на золотом браслете, утонувшие в холеном запястье. Он вдруг вспомнил Светлану Васильевну - ее изящество, сочувственный взгляд, сопровождаемый легкой улыбкой. Эта глыба улыбаться, кажется, не умела.

- Решили перевести в коммерческое? - сказала неделю назад Светлана Васильевна. - Думаете, будет лучше? Ах, главный так посоветовал? - Милая гримаска покривила губы. - Что ж, ему виднее. Условия там, разумеется... И некоторые препараты - тоже. А так... - Она пожала хрупкими плечиками. - Мы тут тоже не лыком шиты. А мать-природу и в коммерческом не перехитришь...

Что она этим хотела сказать? На что намекала? Голос холеной докторши долетал словно издалека. Пробиваясь сквозь медицинские термины, Женя понимал только одно: Лере не стало лучше, Лере становится хуже.

- Так что же делать? - прервал он велеречивую докторшу.

Похоже, она была готова к вопросу.

- Мы думаем, - неожиданно живо сказала она, - перевести ее в неврологию. Поколем ноотропил... - Опять посыпались медицинские термины. Женя не слушал. - Она у вас всегда такая рассеянная? - спросила вдруг докторша.

- А разве она рассеянная? - насторожился Женя.

- Есть немного, - обронила Софья Семеновна и в первый раз взглянула на сидевшего перед ней Женю с сочувствием. - Впрочем, выводы пока делать рано. Покажем специалистам.

- Каким еще специалистам? - нахмурился Женя.

- Психологу, - поняла его настороженность врач и смягчила термин. "Скажи ему - психиатру, так он у меня тут, пожалуй, в обморок рухнет, подумала равнодушно. - Мужчины - народ ненадежный, слабый..." И когда Женя ушел, посидела еще над историей болезни Леры, задумчиво просматривая анализы, которые знала уже наизусть, кардиограммы, снимаемые через день - а динамика хуже и хуже, - тревожащее ее ЭХО, непонятные, ничем не снимаемые скачки давления, регулярные приступы рвоты, и вписала новое назначение: "Послойная томография мозга".