Женя бесшумно умылся под тоненькой струйкой воды, выпил вчерашнего холодного чаю, покосился на холодильник, но открывать не стал: вдруг хлопнешь ненароком дверцей? Он даже в буфет не полез: обошелся без сахара. В передней на кнопку выключателя нажал осторожно и мягко, не щелкнув, как обычно, резко и повелительно, и так же, осторожно и мягко, прикрыл за собой дверь.

Уф, вырвался! Поежившись, Женя поднял воротник куртки - было сыро и ветрено - и бодро зашагал к остановке, с любопытством поглядывая на раннюю, деловую Москву, которую основательно подзабыл. Хмурые, не очень проснувшиеся люди спешили так же, как он; автобусы лихо подкатывали один за другим, деловито и бодро заглатывая пассажиров. Нырнул в автобус и Женя.

Ехали молча и отстраненно, друг на друга не глядя, думая каждый о своем, окончательно просыпаясь. Впрочем, в метро - те, кто сумел захватить места, - опять закрывали глаза и под убаюкивающее покачивание поезда засыпали снова. Женя все поглядывал на часы. Конечно, он приедет неприлично рано, но нетерпение так жгло и мучило, что назначенных девяти часов ждать не стал. Забежал только в булочную: купил конфет, вафель, хлеба. В полдевятого уже стоял у заветной двери.

Таня, как всегда, открыла сразу, не интересуясь, кто там стоит за дверью, и ни о чем не спрашивая.

- Сейчас такие тревожные времена, а у тебя ни стальной двери, ни даже "глазка"! - поначалу волновался Женя. - Да еще никогда не спросишь "кто там".

- А я знаю кто, - смеялась в ответ Таня.

Сейчас он не сказал ничего. Просто отбросил сумку и обнял Таню - ее теплое, еще сонное тело, - ткнулся носом в душистые черные волосы, и неожиданно слезы выступили у него на глазах.

- Можно сразу к тебе? - попросил Женя, отрываясь от Тани лишь на секунду, чтобы снять куртку.

- А чай? - как вежливая хозяйка спросила Таня, но, конечно, была бы очень разочарована, если бы Женя стал пить чай.

- Потом, потом, - прошептал он торопливо, и Таня прижалась к Жене благодарно и жаждуще.

Как давно он не видел эти сияющие глаза цвета морской волны, эту улыбку, радостную и гордую - своей и его любовью, - когда он стал раздевать свою Таню, целуя грудь, плечи, округлую чашу прелестного, юного живота, и ниже, ниже - до узких щиколоток стройных девичьих ног.

- Красавица ты моя, дорогая, любимая... За что мне такое счастье? задыхаясь, шептал он, и слезы радости и волнения, благодарности судьбе за неслыханный, ничем не заслуженный дар катились по его щекам.

- Что с тобой, Женечка? - шептала в ответ Таня. - Почему ты плачешь?

Она и сама чуть не плакала и все целовала и целовала его, ощущая на своих губах эти внезапные слезы, атласную мочку уха, выемку на беззащитной шее, волоски на груди, неизменно волнующие ее. Согласно и разом они легли на диван и, как всегда, все чувствуя синхронно, повернулись на бок. Он вошел в нее сразу, горячий и мощный - все распахнуто было ему навстречу, все ждало его с нетерпением, - их ноги переплелись, и на какое-то волшебное мгновение они превратились в единое, счастливое существо, еще не разделенное жестокими богами на две половинки.

Благословенная страсть отбушевала и пронеслась, оставив своих детей в тишине и покое, переполненных друг другом. Они обнялись еще крепче и оба мгновенно заснули.

Когда Женя проснулся, Тани, к его великому разочарованию, рядом не было. Как она умудрилась выскользнуть из его объятий, ведь он держал ее крепко? Его халат предусмотрительно лежал на стуле, а рядом стояли тапочки. Женя почувствовал себя вдруг таким одиноким, комната, знакомая до мелочей, показалась чужой, даже враждебной. Он торопливо набросил халат на голое тело - он еще не насытился Таней, - сунул ноги в тапки и пошел на кухню, чтобы попытаться соблазнить свою женщину.

Но женщина была уже совсем другой. Она стояла у плиты в брюках и свитере - зеленом, под цвет глаз, - варила сосредоточенно кофе, пристально наблюдая, чтобы не сбежала пенка, и Женя с досадой вспомнил, что ей в двенадцать нужно быть в поликлинике.

- Проснулся? - ласково и спокойно взглянула на него Таня, и взгляд ее был ясен и прост, и не верилось, что эта красивая, собранная, уже далекая от него женщина каких-нибудь два часа назад стонала от страсти и шептала слова бесстыдные и святые.

- Хочешь, останься! - приветливо предложила Таня, не замечая его досады и справедливого негодования. - Все в холодильнике. А я побежала. Мои старушки ведь приходят пораньше. Сидят, сердешные, и ждут.

Тут только Женя увидел оставленную ему записку. Машинально прочел. Ничего интересного в записке не было: она повторяла только что сказанное.

- Какие старушки? - хмуро спросил Женя.

- Седенькие, - улыбнулась Таня. - Приходят за час до приема и ждут. А всего-то надо им, что рецепты.

- А настоящие больные у тебя есть? - раздражаясь, спросил Женя.

- Есть и настоящие, - не обиделась Таня. - Но старушки всегда впереди.

- Делать им нечего!

Не заметить его раздражения было уже невозможно, и Таня бросила на Женю быстрый, внимательный взгляд.

- Очень они одиноки, - вздохнула она. - Никому не нужны. И здоровье их больше никого не волнует. Так хоть доктору, мне то есть, пожалуются.

- Почему же они никому не нужны? - все равно продолжал раздражаться Женя. - А дети, внуки?

- Дети сами нуждаются в помощи. - Таня подкрасила губы, знакомым движением махнула кисточкой у ресниц. - А внуков они давно вынянчили, те и забыли... Такие дела... Ну, я пошла. Дверь захлопнешь?

Женя проводил Таню в прихожую, подождал, пока натянет она сапожки, подал шубку. И тут только заметил брошенный им пакет.

- А я принес всякие сласти, - печально сказал он.

- Ничего, съедим! - обнадежила его Таня. - Пока!

И исчезла.

Тому, кто ушел, всегда легче, чем тому, кто остался. Таня уже привычно думала о больных, подыскивала аргументы для очередного разговора с главным - что-то Сережка совсем стал нервным, - планировала поездку к маме, а Женя все обижался, печалился и скучал. Зачем-то снова улегся в постель, ткнулся носом в подушку - она хранила еще аромат волос Тани - и закрыл глаза. А ведь ему давно пора бежать в институт - тем более что в два начинался распоследний в этом году Ученый совет, защищался под занавес Димка из их сектора, и Женя был его оппонентом. А кроме того, надо связаться с сыном - как там дела? - хотя нет, еще рано... Мысли текли медленно и лениво, не хотелось ни вставать, ни одеваться, ни даже пить кофе, а хотелось лежать так весь день и ждать Таню. "Потому что мне ее всегда не хватает", - подумал Женя и испугался этой физической от нее зависимости. Страх вызвал чувство естественного мужского протеста, а от него ведь рукой подать до самой настоящей ненависти. Впрочем, Женя об этом еще не догадывался.

"Все, встаю! - велел себе Женя, взглянул на часы и заторопился. Нельзя, чтобы волновался Димка!" Он быстро встал, заправил постель, умылся - "Уже оброс! Черт знает что: ведь вечером брился!" - хлебнул на кухне остывшего чаю - второй раз за утро, - снова вошел в комнату. Яркое солнце заливало ее - на улице, видно, похолодало, - и такой обжитой и уютной была эта комната, где все еще дышало счастьем, что на мгновение показалось просто невозможным уйти.

Женя окинул их обжитое прибежище прощальным взглядом и поехал на работу.

* * *

Защита - всегда событие, даже если институт еле дышит, правительству на всю науку - чохом! - плевать, а народ и вовсе не понимает, на кой хрен нужны все эти диссертации? Интеллигенция уже давно не оправдывается, на мнение народа махнула рукой.

А Димка-то, сильно пьющий, несобранный, постоянно теряющий то паркеровскую ручку, то записную книжку, то кошелек, работу представил, как все от него и ждали, очень достойную, много выше по уровню кандидатской и пожалуй что докторскую. Так что Женька товарищем своим гордился, и шары в корзине все до единого были, естественно, белые, и хвалили все Димку наперебой - ну да он, как всегда, никого особенно и не слушал, нетерпеливо стремясь к им же организованной, честно заслуженной выпивке.

Что-то уже новогоднее было и в защите, и в обмывании ее в буфете, и в общей, давно забытой праздничной атмосфере. Может быть, потому, что героем дня был общий любимец, признанный талант и прекрасный парень? Вот если бы еще не пил! Но так на Руси не бывает.

Улучив минуту, Женя взял у вахтерши ключ, зашел к себе в сектор и позвонил Тане.

- Ой, это ты? - обрадовалась она. - А я только вошла.

- Почему так поздно? - покачиваясь у стола, строго спросил Женя.

- Спорила с Сергеем.

- С каким еще Сергеем?

- Который Иванович, - засмеялась Таня. - А ты что, выпил? - наконец-то догадалась она.

- А как же! - с удовольствием признался Женя. - Димка же защитился!

- Ах да, - вспомнила Таня. - И как?

- Ве-ли-ко-леп-но! - с некоторым трудом выговорил длинное слово Женя. - Ни одного черного шара!

- А как выступал его оппонент? - лукаво поинтересовалась Таня.

- Зал визжал от восторга! - нахально заявил Женя и сказал главное то, для чего звонил: - Я очень тебя люблю. А ты?

- И я.

- А сама сбежала...

Таня вздохнула.

- Чего молчишь?

- Так ведь больные...

- Тогда до завтра.

- До завтра.

- Я тебя ужасно люблю!

Ему хотелось повторять это снова и снова. И вовсе он не был пьян. Нет, конечно! Просто вино обострило чувства. Как там в рекламе? "Мы стали чувствовать острее..." А главное - он не отошел еще от их общего утра, столь редкого в его с Таней жизни.

- Я знаю, - счастливо сказала Таня. - Ты не очень обращай внимание, когда я печалюсь, договорились?

- Договорились... - У Жени вдруг сжало горло, и так стало жаль Таню и почему-то себя, что комната поплыла перед глазами. - Нервы ни к черту, пробормотал он и вытер глаза рукой.

- Ты мне так дорог, так невозможно дорог, - торопливо говорила Таня. И я все время чувствую, что не одна. Это ведь очень важно! Ну, давай, вешай трубку, а то я расплачусь.