- Будешь купаться, - быстро нашла для него занятие Лера. - И не смей называть мою подругу "тетей": ты же знаешь, она обижается... Да, кстати, захвати свою Агату Кристи, а то за лето забудешь английский.

- Ничего не забуду, - отмахивался Денис от матери. - Поедем, па!

Женя с удовольствием смотрел на сына. Славный вымахал парень! Баскетбольного роста, широкоплечий, с сильными, упругими мышцами, накачанными в подростковых велосипедных гонках - теперь-то бросил, светлые, как у матери, волосы, и глаза, как у матери, тоже светлые.

- Отпустил свою Люду одну на море, а теперь маешься, - поддразнил сына Женя.

- Не одну, а с подругой, - обиженно возразил Денис. - Вы же не дали мне денег!

- Так откуда ж! - вместе воскликнули Женя с Лерой. - Мы же не новые русские!

- Люда - тоже, - заступился за невесту Денис, потому что для интеллигенции, хоть и голодной, почти нищей, словосочетание это было все равно оскорбительным.

- Но папа у нее - банкир, - все-таки напомнил Женя, хотя и жалел уже о вырвавшихся словах.

Сын заразительно расхохотался, и, глядя на него, засмеялась, еще не зная, чему смеется, Лера.

- Вы что? - вытаращил на них глаза Женя.

- Пап, - хохотал Денис, - мы с Пашкой зашли в Дом литераторов, а там, в вестибюле, "Литературные перекрестки".

- Какие еще перекрестки?

- Ну, юмор. И такие стишата: "Пускай в ресторанах гуляют банкиры. Мы знаем: пройдет их пора! Лети, голубь мира, вперед, голубь мира! Ни пуха тебе, ни пера!"

Теперь засмеялся и Женя.

- Ты только Люде своей эти стихи не читай, - посоветовал он сыну.

- Да я уж прочел, - снова расхохотался Денис. - Она их даже переписала. Для отца.

- Ну знаешь, - развел руками Женя.

- Что бы ты понимал! - закричал в ответ Денис. - У вашего поколения совершенно нет чувства юмора!

- А он разве не нашего поколения? - напомнил сыну Женя. - Ты плавки-то не забудь.

- Не забуду!

- Не скучай, - чмокнула мужа в щеку Лера. - Во вторник вернемся. В среду наш неутомимый труженик приступает к трудовой деятельности. - Она шутливо взлохматила сыну волосы. - Смотри не проторгуйся! А то потом не расплатишься.

- Не проторгуюсь, - уверенно пробасил Денис. - Даром, что ли, околачиваюсь в Плешке?

Так все они - Денис со товарищи - полунасмешливо, но любовно называли Институт экономики, потому что носил он имя первого российского марксиста, меньшевика Плеханова. Большевики хоть и презрели экономические его заветы, имя все-таки сохранили. Тем более что он вовремя, еще в восемнадцатом, умер, до репрессий не дожил.

- Значит, не поедешь? - в последний раз спросил Денис у отца.

- Ни за что! - твердо ответил Женя. - Я поеду в библиотеку.

- Такая жара... - протянул, сдаваясь, Денис.

Нет, не понимал он упорства отца! И Лера не понимала, удивлялась наивно: отчего это Женя неизменно отказывается? А он ей не говорил. Да и нечего было сказать, ничего конкретного. Ну, нравился он когда-то Наде, проводил, польщенный, раза два до дому, но не поцеловал даже - уж очень она к нему липла, да и ноги кривые, а кривых ног Женя терпеть не мог! Ничего, вообще говоря, не было сказано, никаких шагов он не делал, Надя была даже свидетельницей на свадьбе, но поражения своего - ее вежливо, молча отвергли - не забыла. На несколько лет пропала и возникла снова в подругах у Леры, когда с Лерой сравнялась: вышла замуж, да еще так удачно - за военного переводчика, со званием, выездного... Правда, толстого и с одышкой, но выездного! Тогда-то и появилась - нарядная, умело подкрашенная, с сувенирами из далеких стран, загорелая и похорошевшая, даже, можно сказать, интересная. Вроде и ноги уже не были такими кривыми...

Простодушная Лера охотно к старой дружбе вернулась, а Женя все время чувствовал некое напряжение рядом с Надей, незримые токи, исходившие от нее, особенно когда умер муж, в чине уже подполковника. Перенапрягся на Ближнем Востоке в год очередного кризиса: сутками пропадал у радистов, переговариваясь с нашими боевыми летчиками. Наконец общими усилиями огонь, опасно тлевший в нефтяном регионе, удалось погасить; Веня прилетел в Москву передохнуть, и на второй же день его хватил обширный инсульт. Увезли вечером, Наде велели прийти утром, а утром его уже не было - ничего не смогли сделать!

Что творилось с Надей!.. Страшно вспомнить. Она и теперь еще от удара этого до конца не оправилась. Лера и теперь часами ее утешает - чаще по телефону, а Женя при редких встречах ловит на себе негодующий, горький и гневный взгляд черных глаз.

Нет, эта шикарная, двухэтажная дача - с камином, сауной, комнатами для гостей - не для него. Да и хочется, если честно, побыть одному, в пустой квартире, да и в самом деле пора съездить в Ленинку: не хватает кое-чего для законченной почти работы.

Но теперь Жене казалось, что он предчувствовал встречу с Таней.

5

Олимпийская деревня создавалась, о чем как раз и говорило ее название, для Олимпиады. Той самой, позорно провалившейся, нагло совпавшей с вводом советских войск в дружественный Афганистан. А ведь во времена олимпиад с древности наоборот - прекращались войны, останавливались, а не зачинались сражения. Наверху неужели никто не знал этих священных заповедей? Ведь кроме малограмотных - у руля - маразматиков, были же референты - целый аппарат молодых, энергичных, знающих! Должно быть, боялись...

Это было началом конца: дряхлеющая империя давала свой последний бой. Ей оставалось жить еще десять лет - мгновение для истории.

Короче - сорвали власти Олимпиаду: уважающие себя спортсмены отказались приехать. Уважающие себя страны бойкотировали Московские игры. Пустой стояла деревня. Пустой была запертая на время игр Москва; заполненными лишь на треть - стадионы. Вяло продавались дорогостоящие сувениры - Палех, Гжель, авторские расписные подносы, украинские шали. Разовые стаканчики, кофе и сливки в финских крохотных упаковках и прочие для советского человека диковины можно было купить даже в привокзальном буфете. Огромные убытки понесла страна вместо ожидаемой прибыли. И потому спешно стали распродавать в Олимпийской деревне квартиры. И даже отдали часть очередникам.

- Должно же и нам когда-нибудь повезти, - философски сказала Лера. Подумать только, трехкомнатная! - Она обняла мужа. - Одна - тебе за степень.

- Вообще-то кандидатскую они не очень считают, - честно признался Женя. - Но это уж институт постарался. Наши бились, как львы!

- Да, в институте тебя уважают, - заметила Лера.

- Это потому, что я такой умный! - похвалил себя Женя и обнял, и закружил по комнате в коммуналке тогда еще тоненькую и легкую Леру.

- Только очень уж далеко, - вздохнула, высвобождаясь из его рук, Лера. - Край света...

- Одно из двух! - Женя даже обиделся. - Или коммуналка, но в центре, или...

Лера не дала ему закончить.

- Нет, нет, нет! - воскликнула она возбужденно. - Хватит с нас коммуналок! А к расстоянию мы привыкнем.

И они действительно скоро привыкли: были ведь еще молодыми, подвижными. А красота вокруг сияла какая! Новые высокие дома, лес, синевший вдали, и птицы заливаются по утрам... У себя, в центре, они и не знали, что где-то еще в Москве поют птицы! И - все под рукой: детский сад, магазины, прачечная, химчистка... Да и разве сравнить их отдельную, светлую, свеженькую квартиру с тем убожеством в коммуналке, где они прожили столько лет?

На радость обоим в местных школах требовались учителя практически по всем предметам, и Леру встретили радостно, взяли охотно, несмотря на маленького Дениса: энергичная, молодая, но уже со стажем, да еще из известной, престижной школы. А Женя приноровился к длинной дороге на обе работы, и она ему даже нравилась: можно было читать вволю, тем более что "Юго-Западная" была конечной и, забившись в угол, почти всегда удавалось сидеть.

В новой квартире впервые в жизни у них появилась спальня. Общая, конечно, с Дениской, но настоящая спальня, с широкой тахтой и детской кроваткой. Да еще осталось место для шкафа! По утрам Лера царственным жестом набрасывала на тахту цветастое шелковое покрывало, вспоминая, как скатывала и прятала в бабушкин комод постели - там, в коммуналке, - чтобы днем сидеть на диване, на котором ночью спали.

А еще у Жени был теперь кабинет - с новым письменным столом (сам выбирал!), книжными застекленными полками и диваном для отдыха и раздумий. Тем самым, на котором провели они столько дней и ночей... Вначале он суеверно боялся, что в этом непривычном комфорте ему будет плохо работаться (по той же причине Женя долго боялся купить пишущую машинку), но, к радостному его изумлению, работалось хорошо, и казалось, лет через пять-шесть он так же легко, как кандидатскую, напишет и защитит докторскую диссертацию. Другое дело, что докторская как-то не получилась - он много писал и печатался, даже в "Вопросах истории", но больше в прессе, много преподавал, хорошо зарабатывал, и докторская, за которую надо было сесть основательно, все отринув, уплывала куда-то вдаль, а потом и вовсе стала ненужной - ни институту, ни обновленному постсоветскому обществу.

А квартиру свою Женя любил, особенно кабинет, в котором так славно писалось! Вот странно: оказалось, что духовным ценностям материальные не помеха, если, конечно, не посвятить жизнь, как Надя, какой-нибудь даче.

Женя отпер дверь, вошел в пустую квартиру. Хорошо! Он поставил на плиту чайник и встал под душ. Господи, до чего хочется к Тане! Щекочущие струйки, сбегавшие по телу, спровоцировали желание. Удивленный, немного сконфуженный, а больше гордый собой, стоял он под душем, пока пронзительный свист чайника не вытащил его из ванной.

- Да ладно тебе, рассвистелся, - сказал чайнику Женя, переставляя его на другую конфорку. - Вот купим тефалевый - тот сам отключается, - а ты вопишь на весь дом!

Женя напился чаю, прошел к себе в кабинет и уселся за стол. Выкладки, сделанные в библиотеке, послушно превращались в текст. Женя любил этот процесс, когда фразы сами вели за собой, и сверкала нежданно-негаданно оригинальная мысль, выводы послушно выстраивались в стройный ряд, а он их только записывал. Интересно, какая тема у Тани? Нужно спросить.