"Что со мной? - нахмурилась Таня. - Ну да, я же врач, понимаю... Да все сейчас все понимают! Четыре года одна... Тот, прошлогодний смешной эпизод - не в счет, даже не хочется вспоминать... За что, скажите, мучает нас природа?"

К Жене вышла замкнутой, строгой, опоздав нарочно минут на двадцать. Но когда увидела издалека, как стоит он с портфелем в руке, прислонясь к колонне, и безнадежно, покорно ждет, даже не глядя уже на часы, когда, подойдя ближе, увидела, как вспыхнуло от радости его лицо, на душе у нее потеплело.

- Ну, вот и вы, - бормотал Женя, зачем-то перекладывая портфель из одной руки в другую. - А я уж боялся... Давайте сюда вашу папку: засуну в портфель... Ой, не лезет! Я, наверное, ее так, в руках, понесу.

- Не надо, она совсем легкая. Не волнуйтесь! - сказала Таня.

- А что, видно, что я волнуюсь? - испугался Женя. - Видно на самом деле? Это ужасно!

- Да нет, - коснулась его руки Таня. - Не видно... И совсем не ужасно. Пошли.

Они вышли из библиотеки, повернули, не сговариваясь, к Александровскому саду - к его скамейкам, гроту, к запахам вечерних трав и цветов, - но, спустившись с широкой, торжественной лестницы на тротуар, оба остановились. Женя вдруг отшвырнул от себя портфель - тот гулко ударился об асфальт, - обеими руками взял Таню за плечи и повернул к себе. Впрочем, он тут же, как обжегшись, опустил руки: какое, в самом деле, у него право? Они ведь едва знакомы!

- Все-таки это ужасно! - заговорил он бессвязно. - Потому что мужчина не должен... Так нельзя, не положено...

Он чуть не плакал от волнения, и его волнение передалось Тане. Она снова коснулась его руки - ледяными были в этот жаркий вечер пальцы у Жени и едва заметно дрожали.

- Везде толпы народа, - говорил он в отчаянии. - Кошмар какой-то! А на ресторан у меня нет денег. Да и там... - он болезненно сморщился, - люди...

- Я вас совсем не знаю, - отвечала Таня. - По телевизору показывают такие страсти... А то бы я позвала вас к себе. Но это может быть понято, как...

- Нет! - закричал Женя. - Ничего так не может быть понято! Если бы вы мне доверились... Честное слово, я правда историк. Вот паспорт!

Он стал лихорадочно рыться в карманах, вынимая какие-то мятые билеты, бумажки, обертки.

- Ну что вы, - замахала руками Таня, - не надо паспорта! Я имею в виду...

- Да знаю я, что имеете вы в виду, - снова сморщился Женя. - И пусть, пусть, вы правы! Я придумал, куда пойти: в арбатские переулки. Это совсем другой центр, тихий. Здесь близко. Пошли!

- А портфель?

- Ах да!

Он огляделся по сторонам, нашел свой портфель, порыжевший от времени тот сиротливо лежал у бортика, - и, схватив за руку Таню, потащил ее на Калининский проспект, к Военторгу, и дальше, дальше, на старый Арбат.

Там гуляла вовсю молодежь - пела песни, читала стихи, музицировала. Даже поделками еще торговали.

- Смотрите: вот тут можно посидеть за столиком, - обрадовался Женя. Белые столики стояли прямо на тротуаре; зеленые, вьющиеся растения отгораживали их от гуляющей публики. - Как в Париже!

Он внезапно развеселился, все его волнение как рукой сняло, и Таня с тревогой подумала, что нарвалась, похоже, на неврастеника. "Ну и ладно! беспечно решила она. - Значит, мне хорошо с неврастеником!" А было действительно хорошо - радостно и свободно, и Таня чувствовала себя едва ли не парижанкой, сидя здесь, на старом Арбате, под тентом, у мраморного столика, в плетеном кресле, поглядывая на разноцветную, праздничную толпу, попивая великолепный кофе со сливками - настоящий кофе, после того-то, библиотечного.

- Вот и у нас теперь есть западная ночная жизнь, - сказала она. Здорово! Ну, пошли, мы, кажется, вдвоем тут остались. Официант вытирает столики.

- Но заметьте, нас не гонит, ничего нам не говорит, изредка только поглядывает, - поймал ее мысль Женя. Позднее она не раз удивлялась этой его способности.

- Новые времена, как-никак, - с удовольствием заметила Таня.

Они встали и вышли на улицу. Народу заметно поубавилось: исчезли певцы и оркестрики, позакрывались лавочки. И только один пиит - заросший, нечесаный, - читал, подвывая, стихи. Таня взглянула на часики.

- Вы где живете? - спросила Таня.

И Женя, москвич со стажем, правильно ее понял. Он тоже посмотрел на часы.

- В Олимпийской деревне. А вы?

- На проспекте Мира.

- Ого! - невольно вырвалось у него.

- Не нужно меня провожать, - быстро сказала Таня.

- Нет, нужно! - воспротивился Женя.

- Да не валяйте вы дурака! - рассердилась Таня. - От меня до вас полтора часа.

- Час двадцать.

- Уже подсчитали?

- Уже подсчитал.

Оба они засмеялись. И таким милым и добрым стало ее лицо, что Женя наконец решился - весь вечер мечтал! - обнял Таню, прижал к себе, закрыл поцелуем смеющийся рот. Он хотел лишь дотронуться до ее губ, но когда они шевельнулись в ответ, благоразумие покинуло Женю. Он буквально ворвался в Таню, зубы его коснулись ее зубов, язык - ее языка, стон блаженства и муки вырвался у нее. "Что я делаю? - в смятении подумал Женя. - Разве так можно? Что она подумает обо мне?" Осторожно и бережно отпустил он Таню, мелкими поцелуями покрывая ее лицо, словно прося прощения за внезапную страсть. Что-то похожее на разочарование мелькнуло в ее глазах, или ему показалось? Но лучше ошибиться в эту, а не в другую сторону, - чтобы она не отвергла его.

"С ума сойти, какая женщина! Как бы ее удержать? Кто она? С кем живет? А вдруг замужем? Не похоже... Но ведь не хочет же, чтобы провожал..." Внезапная ревность кольнула сердце.

- Таня, вы замужем? - вырвался у Жени бестактный вопрос.

- А что? - спросила в ответ Таня.

И он вдруг понял, что все равно ничего не изменится: даже если она замужем и у нее куча детей, а он - пустяки, приключение, он не в силах от нее отказаться. "Так разве бывает? - испуганно спросил себя Женя. Выходит, да!"

Вошли в метро.

- Пожалуйста, - попросил Женя, - не гоните меня! У меня от "Проспекта Мира" - прямая.

- Хорошо, - смилостивилась Таня. - Только не будем выходить наверх: я живу рядом со станцией.

"Не хочет, чтобы знал адрес, - с болью подумал Женя. - Конечно, замужем". Но когда Таня дала домашний телефон, воспрянул духом: может, еще и нет. И тут же себя стреножил: в семьях разные отношения. И потом, сейчас лето - отпуска, дачи. Пригласила ведь даже в дом! Он тоже мог бы сегодня, и еще целых два дня, приглашать кого угодно - пока Лера на даче. Другое дело, что на такое никогда не отважится: не он в доме хозяин.

- О чем вы думаете? - неожиданно спросила Таня.

Поезд грохотал как бешеный, и она приблизила губы к самому его уху. Черные гладкие волосы коснулись щеки; их запах, их скользящая нежность кружили голову.

- Не понимаю, почему вы не хотите, чтобы я проводил вас до дому? честно ответил Женя. - Значит, вы все-таки замужем?

- Я же не спрашиваю, женаты ли вы? - искоса взглянула на него Таня. А не хочу из нормального человеколюбия: может закрыться метро.

- Ах да, - спохватился Женя. - Действительно может.

На первую часть спрятанного вопроса отвечать не стал. Женат ли он? Конечно, женат. Мужчина не в состоянии жить в одиночку. То есть живут, конечно, отдельные чудаки, так на то они и называются чудаками! Но женатый мужчина и замужняя женщина - категории разные. Он все равно свободен, а она - нет.

- Ну, вот он, мой "Проспект Мира". До свидания.

- Нет, постойте... Постойте!

Его неизменно коробило при виде парочек, обнимающихся в метро. Лера как-то даже сказала, что он ханжа. Теперь он их понимал: пришло время расстаться, а сил нет. Он бережно обнял Таню, сдерживая себя, осторожно поцеловал.

- До завтра. Где вам удобно, чтобы я вас встретил?

Таня на мгновение растерялась. Разве они будут встречаться? Он так решил? А она? Но она не знает, не знает! Вся ее жизнь расписана по часам, по минутам, в ней нет места мужчине. Но эти руки и эти губы, эти глаза...

- У поликлиники, - сказала Таня. - Утром у меня консультация в больнице, а потом прием в поликлинике. До восьми.

- И где она, поликлиника? - обрадовался Женя.

Таня назвала адрес.

- Буду ждать вас у входа, - торопился укрепить завоеванные позиции Женя. - Там один вход?

Таня невольно улыбнулась.

- Конечно.

Женя снова обнял Таню, вдохнул запах ее волос.

- Что у вас за духи такие? - задыхаясь от этого запаха и безумного, безудержного желания - казалось, тело не выдержит лютого напряжения, спросил он.

- Какие духи? - Его волнение передалось Тане. - Это не духи... Шампунь, наверное...

Что-то еще они говорили - неважное, ерундовое, и все стояли у колонны, держась, как школьники, за руки, и Женя закрывал собой Таню от любопытных взоров.

- Пожалуйста, поезжайте, - сказала она наконец.

- Сначала - вы.

Таня встала на лестницу и поехала. На выходе оглянулась, махнула Жене рукой и исчезла. А он все смотрел на рубчатую, широкую ленту, выползавшую из ниоткуда и в никуда пропадавшую, словно на ней могла появиться только что обретенная им женщина.

Домой он ехал таким счастливым, такая радость переполняла его, что на "Юго-Западной" Женя не стал ждать автобуса, а отшагал свои остановки широким шагом, размахивая портфелем, и все мучился неразрешимым вопросом: можно ли, как придет, позвонить Тане, или вдруг она уже спит?

Его не обогнал ни один автобус. Их, кажется, вообще уже не было, как не было и прохожих; только шикарные иномарки с шелестом проносились мимо мелькали, пропадая, красные огоньки, - да загорались, меняя свет, редкие светофоры. Свежий ветерок обдувал разгоряченное тело, пахло листвой, даже цветами - или это только казалось? - кое-где горел еще в окнах свет. Радость волнами плескалась в душе, все казалось прекрасным, и он сам молодым, сильным, здоровым, удачливым, хотя до сих пор еще не защитил докторской - а ведь ему уже сорок восемь, - в Институте истории, где он подвизался, платили гроши, и за преподавание - тоже. "Врачи, кажется, рано ложатся, потому что им рано вставать, - лихорадочно соображал Женя, - а я, как последний эгоист..." Он понимал, что звонить не надо, но эгоизм, разумеется, взял над благоразумием верх, и Женя позвонил сразу, нетерпеливо бросив в передней портфель, оставив у порога пыльные сандалеты.