Даниэла Стил - Перепутье

— Нет, ты не станешь этого делать. Ты будешь мужчиной и выполнишь то, что предписано судом, а мы с тобой будем видеться каждые выходные.

— Я не хочу видеться с тобой по выходным, я хочу видеть тебя каждый день.

— Ну, мы что-нибудь придумаем. И Бен сказал, что мы можем предпринять еще одну попытку. Мы можем подать на апелляцию. Это займет некоторое время, но, возможно, во второй раз нам удастся выиграть дело.

— Нет, не удастся. — Джон утратил всякую надежду. — И я не хочу жить с ними.

— Сейчас мы ничего не сможем сделать. Надо немного подождать. Слушай, я буду звонить тебе каждый день. И ты мне можешь звонить, когда захочешь… — Но в глазах у Ника тоже стояли слезы, и голос его дрожал. Он прижал к себе сына и думал о том, как было бы хорошо, если бы все вышло иначе. Почему жизнь так несправедлива. Он любил сына, а кроме ребенка, у него не осталось ничего. Но такие мысли ничему не помогут. Им обоим было тяжело, и он должен помочь мальчику. — Пошли, тигренок. Будем собираться.

— Прямо сейчас? — с ужасом спросил Джон. — Когда я должен уехать? Ник с трудом сглотнул.

— В шесть часов. Судья считает, что мы должны покончить с этим делом как можно скорее. Так что дела обстоят таким вот образом, дружок.

Ник распахнул дверь, но Джон смотрел на него, не шевелясь. Казалось, мальчик пришел в состояние полного шока, как и сам Ник. Это был самый страшный день их жизни. А затем, еле волоча ноги и заливаясь слезами, Джон подошел к двери и снова посмотрел на Ника.

— Ты будешь звонить мне каждый вечер? Ник кивнул, пытаясь спрятать слезы за дрожащей улыбкой.

— Да.

— Ты клянешься?

— Клянусь. — Ник поднял руку, и Джон снова кинулся в его объятия.

Они поднялись наверх и с помощью горничных упаковали три саквояжа с одеждой и игрушками. Ник хотел, чтобы Джон это сделал сам. Когда они закончили, Ник встал и огляделся.

— Этого должно хватить. Остальное можешь оставить здесь, чтобы тебе было чем заняться, когда ты будешь сюда приходить.

— Ты думаешь, она позволит?

— Обязательно позволит. Ровно в шесть раздался звонок в дверь, и на пороге появилась Хиллари.

— Можно войти? — Она улыбнулась отвратительно приторной улыбкой, и Ник ощутил новый прилив ненависти к ней. — Джонни сложил вещи?

Она нарочно посыпала раны солью. Ник посмотрел ей в глаза — они по-прежнему были черными и прекрасными, но абсолютно пустыми.

— Ты можешь гордиться собой.

— Судья оказался мудрым человеком.

— Просто старый дурак. Нику оставалось надеяться только на то, что Бен прав и сын ей скоро надоест. Джонни вышел, остановился рядом с Ником и посмотрел сквозь слезы на мать.

— Готов, милый?

Джон покачал головой и прижался к Нику.

— Он сложил свои вещи? — Хиллари посмотрела Нику в глаза.

— Да. — Ник указал на саквояжи в коридоре. — Я бы хотел обсудить с тобой, когда я смогу с ним видеться.

— Да, конечно. — Теперь она была готова проявить великодушие. Ник мог видеться с сыном когда угодно. Она уже добилась своего. Мальчик принадлежит ей. Так что теперь Ник может говорить о ней все, что угодно, это не лишит ее попечительства над Джоном. Даже мать Филиппа позвонила и поздравила их. — Я тоже хотела бы попросить тебя кое о чем.

— О чем? — тяжело спросил Ник.

— Мы можем войти внутрь? — Ник так и не пригласил Хиллари зайти.

— Зачем?

— Я бы хотела переговорить с тобой с глазу на глаз.

— Нам не о чем говорить.

— А я думаю, есть. — Она сверлила Ника взглядом, и тот, осторожно отстранив Джонни, повернулся и направился в библиотеку. Хиллари поспешно двинулась за ним.

— Я бы хотел увидеться в ближайшие выходные, если тебя это устраивает.

— Я уточню наши планы и дам тебе знать. Я еще не знаю наверняка, что мы будем делать.

Ник с трудом сдерживался, чтобы не дать Хиллари пощечину.

— Позвони мне сегодня же. Мальчику нужно время, чтобы привыкнуть к новой обстановке. Ему будет проще, если на этих днях он сможет вернуться сюда.

376

— А откуда мне знать, что ты не сбежишь с ним?

— Я не могу так поступить. — Хиллари и сама достаточно хорошо знала Ника, чтобы понимать, что он никогда этого не сделает. — Так что ты хотела мне сказать? — Ник устремил на Хиллари тяжелый взгляд.

— Чек.

— Какой чек?

— Деньги на содержание ребенка. Полагаю, я должна их получать с сегодняшнего дня, раз Джонни уезжает со мной. — Ник посмотрел на нее, не веря своим ушам, потом, не говоря ни слова, открыл ящик, достал чековую книжку и, склонившись, вывел ее имя, свое и сумму.

— Меня тошнит от тебя, — промолвил он, протягивая ей чек дрожащей рукой.

— Благодарю. — Хиллари улыбнулась и вышла. Ник последовал за ней в прихожую, где рядом с саквояжами стоял Джонни. Теперь уже ничего нельзя было изменить. Наступил конец. Война проиграна. Ник обнял Джонни и под звук детских рыданий нажал кнопку лифта. Один за другим в лифт загрузили саквояжи, и Хиллари крепко взяла сына за руку. Они вошли в кабину, и медленно сходящиеся створки дверей скрыли из вида рыдавшего Джонни. Ник остался один и, теперь уже не сдерживаясь, прижался к стене и дал волю слезам.

Джонни переехал к матери вечером третьего декабря. Тремя днями позже Лиана прочла в газете о печальном для Ника исходе разбирательства. Этого-то она и боялась. Ребенка редко отдавали отцу, даже такому, как Ник, хотя Лиана надеялась и молилась об этом. Дядюшка с изумлением взирал на нее, когда в то утро с отчаянным видом она застыла с газетой в руках.

— Что-нибудь случилось? — Он никогда раньше не видел ее в таком состоянии, и Лиана ответила не сразу. Он уже начал гадать, не случилось ли чего во Франции, хотя, просматривая газету, сам ничего не заметил. И наконец Лиана собралась с силами:

— С моим другом произошла ужасная вещь.

— Я его знаю? — Лиана покачала головой.

Дядюшка скорее всего читал об этом суде, но она никогда не говорила ему, что знает Ника Бернхама. Она почувствовала, как свинцовая тяжесть наваливается ей на грудь, стоило представить себе, что ощущал Ник, расставаясь с мальчиком.

Но она взяла себя в руки и встала — ее ждала работа. Однако мысли о Нике преследовали ее целый день, и на этот раз, сняв трубку, она не положила ее обратно на рычаг. Она попросила соединить ее со «Сталью Бернхама» в Нью-Йорке, и, когда телефонистка набрала номер и на другом конце ответили, Лиана попросила к телефону Ника. Но его не оказалось на месте. Лиана не стала сообщать своего имени, а лишь задумалась над тем, куда он мог отправиться зализывать раны. Лиана допускала, что в отчаянии он позвонит ей сам, но знает ли он, что она теперь на Западном побережье? Связи между ними давно оборвались, и это было к лучшему. Для нее этот роман всегда будет сопряжен с муками из-за Армана. Но ведь теперь Ник потерял сына, и у него не осталось никого. Но потом она улыбнулась собственным мыслям: как все-таки она глупа. Ведь они не виделись уже полтора года, год как Ник разведен. Наверняка сейчас с ним какая-нибудь милая женщина, возможно, поэтому он и развелся. И если ее догадка верна, есть надежда, что подруге Ника достанет доброты и она сумеет пролить бальзам на его израненную душу. Как, должно быть, мучительно переживает он потерю единственного сына и необходимость отдать его в руки ненавистной женщины.

— У тебя такой вид, словно кто-то умер, — заметил дядя Джордж вечером. — По-моему, ты переутруждаешься в этом дурацком Красном Кресте. — К тому же была суббота, а он не одобрял того, что Лиана проводит на работе не только будни, но и выходные.

— Мы занимаемся совсем не дурацкими вещами, дядя Джордж.

— Тогда почему у тебя такой грустный вид? Тебе надо выезжать из дома и развлекаться. — Это был старый рефрен.

Лиана улыбнулась. По крайней мере дядя перестал ее сводить с сыновьями своих друзей. Он уже понял, что Лиану не поколебать. Она жила только письмами Армана. Помятые, с замусоленными углами, они приходили через Южную Францию, а иногда задерживались на несколько недель в ожидании, пока кто-то не поедет в Англию или в Испанию, но в конечном счете они доходили до Сан-Франциско — и каждый раз Лиана испускала вздох облегчения и сообщала девочкам, что папа жив и здоров. Джордж не переставал удивляться ее верности. Он знал множество женщин, которые в такой ситуации не преминули бы изменить своим мужьям. С улыбкой он вспоминал многих из них, с кем общался во время предыдущей войны. Но в этом отношении Лиана скорее походила на своего отца, чем на него. Он восхищался этим ее качеством, хотя и не мог не считать его глупым.

— Знаешь, из тебя бы получилась хорошая монахиня, — подшучивал он над Лианой.

— Возможно, это и есть мое призвание.

— Еще не поздно постричься.

— Вот я и готовлюсь. — Каждый вечер они играли в домино и вели подобные перепалки. Трудно было поверить, что снова приближается Рождество и они прожили в Сан-Франциско целый год. Казалось, война тянется уже тысячу лет, хотя прошло всего лишь два с небольшим года, как она охватила Францию, Арман все еще был жив, и каждую ночь Лиана благодарила за это Господа. Теперь время от времени он намекал в своих письмах на то, чем занимается, и Лиана уже знала об Андре Маршане. Но не было ни малейшего признака, что война близится к концу. Бомбардировки Лондона продолжались, англичане отважно сопротивлялись, и, хотя немцы тысячами гибли на русском фронте, ничто не указывало на то, что они готовы уступить. Но все это казалось таким далеким, пока той же самой ночью шестого декабря Лиана, забравшись в постель, вдруг не поняла, что не может уснуть. Она встала, обошла тихий дом, размышляя об Армане, и, наконец, добралась до библиотеки и села за стол, понимая, что большая часть ее письма будет вымарана цензурой. Арман мог посылать ей письма через подпольные каналы, ее же письма могли дойти до него только официальным путем, а, значит, их прочтут немецкие цензоры в Париже. Она старалась следить за тем, что пишет, и, наконец, зевнула, надписала адрес и уставилась в заоконную тьму декабрьской ночи. И лишь после этого, немного приободрившись, Лиана вернулась в постель.