Стройный молодой человек, одетый по последней моде: в обтягивающих панталонах ярко-желтого цвета, накрахмаленный воротничок был так высок, что уголки скрывали скулы юноши, — явно пытался скрыть раздиравшие его чувства. Гнев сверкал в глазах, но от охватившей дрожи щеки юноши приобрели слегка бледный оттенок. Он остановился на самой середине комнаты, громко вздохнул и произнес резко:

— Кузен Ротерхэм! Я должен поговорить с вами, и я с вами поговорю!

— Откуда, черт подери, вы извлекли этот отвратительный жилет? — спросил его Ротерхэм.

Глава XVII

Так как во время ожидания приема в зеленом салоне мистер Монкслей был занят тем, что репетировал про себя вступительную речь, этот совершенно неожиданный вопрос вывел его из равновесия. Он заморгал глазами и запнулся:

— Он не отвратителен. Он в высшей степени моден!

— Не вздумайте в нем вновь показаться мне на глаза.

Мистер Монкслей, задетый за живое, заколебался. С одной стороны, он испытывал сильнейший соблазн вступить в спор по поводу жилета; с другой стороны, ему был дан намек на то, что он может начать свою речь. Он решил ответить на поданную вовремя реплику, вновь шумно вдохнул воздух и произнес, пожалуй, слишком высоким голосом и значительно быстрее, чем намеревался это сделать:

— Кузен Ротерхэм! Вполне возможно, вы захотите прервать мой визит. Однако предупреждаю заранее: хотя вам, может, и не понравится то, что я скажу, и не захочется отвечать на мой вопрос, я не позволю выгнать себя вон! Наш разговор совершенно необходим!

— Вас никто не выгоняет.

— Мне совершенно необходимо с вами поговорить! — заявил мистер Монкслей.

— Но вы и так уже говорите со мной, и как долго это будет продолжаться?

Запинаясь от негодования, мистер Монкслей сказал:

— Я пришел для того, чтобы попросить у вас денег! Хотя… Но мне не нужны ваши деньги…

— Боже Правый! Разве вы не задолжали никому?

— Нет, ничего подобного. Хотя, немного… — поправил он себя. — А если бы мне не пришлось тратиться на дорогу до Клейкросса, в карманах у меня было бы значительно больше денег. Но я в этом не виноват. Нет никакой возможности экономить, если человек должен мчаться через всю страну, тратить деньги на дорогу, но у меня не было иного выхода. Сначала я нанял экипаж, затем мне пришлось платить за билет на почтовую карету, давать чаевые охраннику и кучеру, затем нанять карету, чтобы доехать из Глостера сюда, и я вынужден просить, чтобы вы мне выдали аванс раньше обычного, или хотя бы одолжили денег. Очевидно, вы полагаете, что я должен был бы путешествовать на дилижансе, но…

— Неужели я так сказал?

— Нет, но…

— Вот и подождите, пока я это сделаю. Что именно вы хотите мне сказать?

— Кузен Ротерхэм! — начал юный мистер Монкслей вновь.

— Мы с вами не на митинге! — сказал Ротерхэм раздраженно. — Не говорите «кузен Ротерхэм» всякий раз, когда открываете свой рот. Говорите все, что хотите сказать, но как разумное существо. И сядьте!

Мистер Монкслей вспыхнул и подчинился, закусив губы. Он возмущенно поглядел на своего опекуна, сидевшего за столом и наблюдавшего за ним с едва заметной насмешкой. Жерар Монкслей прибыл в Клейкросс, горя негодованием, и, доведись Ротерхэму встретить его сразу же, он наверняка выложил бы ему все, что хотел, быстро и с достоинством. Однако сначала его продержали минут двадцать в гостиной, затем он был вынужден придержать свое красноречие и признать, что с деньгами у него не все в порядке, а теперь его просто призывали к порядку как мальчишку. Все это Монкслея совершенно обескуражило, но, поглядев на Ротерхэма, Жерар припомнил сразу все зло, которое он вынес от него, все злобные издевательские слова, которые были брошены ему в лицо, все жестокие уроки, которые тот ему преподнес — чувство обиды заставило его говорить смелее:

— Да, в придачу ко всему — это уже нечто! — произнес он, неожиданно сплетая руки на коленях.

— Что именно вы имеете в виду?

— О, вы прекрасно знаете. Вероятно, вы думаете, что я не осмелюсь высказать вам это! Но…

— Если бы я знал, то исправил бы ошибку! — воскликнул Ротерхэм. — В чем именно вы меня обвиняете? — Он заметил, что подопечный находится в сильном напряжении, поэтому заговорил властно, но со значительно меньшей строгостью. — Давайте, Жерар, ну не дуйтесь же! Что я, по-вашему, должен сделать?

— Да вы сделали все, чтобы удушить все мои амбиции! — ответил Жерар, пытаясь подавить в себе ярость.

Ротерхэм выглядел весьма озадаченно.

— Понятно! — сказал он сухо.

— Вы никогда не любили меня! У меня не было желания охотиться, заниматься боксом, играть в крикет, стрелять — или заниматься еще чем-то, что вам так нравилось. Пожалуй, только рыбная ловля… но и здесь вы чинили мне помехи, потому что запрещали мне брать ваши удочки, как будто я собирался их сломать. То есть…

— То есть вы собираетесь сказать, что однажды я весьма своеобразным методом отучил вас брать свои удочки, — жестко ответил ему Ротерхэм. — Если таким образом я погубил все ваши амбиции…

— Нет, не только! Я лишь… Ладно, в любом случае я не стал бы говорить об этом, если бы не масса других вещей. Когда я занимался в Итоне и у меня была возможность отправиться на каникулы на яхте вместе с друзьями — разве вы разрешили мне это сделать? Нет! Вы отослали меня к этому ужасному точильщику лишь потому, что поверили моему опекуну, а не мне, потому, что вам доставляло какое-то наслаждение мучить меня. А когда вы узнали, что я решил ехать в Оксфорд в компании друзей, то отправили меня в Кембридж! Разве это не издевательство!

Ротерхэм вытянул ноги, скрестил их и откинулся в кресле, разглядывая своего распаленного подопечного с усмешкой. Затем произнес:

— Я желаю разлучить вас с «вашими друзьями»? Продолжайте!

Этот ответ лишь раздул пламя, бушевавшее в груди мистера Монкслея:

— Вы признаете это! Я и так обо всем догадывался. Да, но вы отказались одолжить мне денег, чтобы я напечатал свои поэмы; более того, вы меня оскорбили.

— Неужели? — сказал Ротерхэм, слегка удивленный.

— Вы это прекрасно знаете. Вы сказали, что желаете, чтобы ваши капиталы были вложены в надежное предприятие.

— Это, конечно, было плохо с моей стороны. Вы должны винить в этом лишь мои плохие манеры. К сожалению, я никогда не мог блеснуть утонченным воспитанием. Однако не вижу, в чем именно я ущемил ваши амбиции. Менее чем через год вы достигнете совершеннолетия и тогда сами начнете платить за публикацию своих поэм.

— Так я и поступлю. И к тому же, — сказал Жерар вызывающе, — я сам буду выбирать себе друзей, буду ходить, куда хочу, и стану делать то, что хочу.

— Прекрасно! Кстати, разве я навязал вам кого-нибудь из друзей?

— Нет! Но вы упорно выступаете против моих друзей! Разрешили ли вы мне посетить Брайтон, когда лорд Гросмон попросил меня поехать вместе с ним? Нет, вы не позволили! Но это еще не худшее. В прошлом году, когда я вернулся в середине семестра, — после того как Бони сбежал с Эльбы, — я просил вас разрешить мне записаться в волонтеры. Разве вы меня послушали? Разве вы мне позволили? Разве…

— Нет, — прервал его неожиданно Ротерхэм. — Не разрешил.

Жерар, сбитый с толку этим неожиданным ответом, бросил на него свирепый взгляд.

— И кстати, счел, что вы — слабый духом человек, если так легко мне уступили, — добавил Ротерхэм.

Яркий румянец залил щеки Жерара. Он горячо заговорил:

— Я был вынужден подчиниться! Вы всегда имели надо мной власть! Я был вынужден сделать так, как вы мне приказывали, потому что вы оплачивали мое образование и платили за образование моего брата, и за Кембридж. И осмелься лишь я…

— Стоп! — В одном-единственном слове звучало столько ярости, что Жерар сник. Более Ротерхэм не сидел, развалившись в кресле, на лице его не осталось и следа улыбки. Вместо этого лицо приобрело столь неприятное выражение, что сердце Жерара бешено забилось и он почувствовал себя просто отвратительно. Ротерхэм наклонился вперед, одну руку он положил на стол, сжав ее в кулак. — Разве я вам чем-то угрожал? Ответьте мне!

— Нет! — сказал Жерар, и голос его сорвался. — Нет, но… я знал, что вы послали меня в Итон, а теперь и Ч-чарли…

— Да как же вы тогда осмеливаетесь со мной так разговаривать, вы, несносный болван? — сказал Ротерхэм твердо.

Жерар, весь красный от волнения, произнес:

— Извините, я не хотел… Конечно, я вам очень благодарен, кузен Ротерхэм!

— Если бы мне была нужна ваша признательность, я бы вам так и сказал, что все расходы по вашему образованию я взял на себя. Но я не желаю ее!

Жерар бросил на него быстрый взгляд:

— Я рад, что вы мне этого не говорите! Слушать лишний раз, как я вам обязан, — нет уж, увольте!..

— Да успокойтесь вы! Вы мне ничем не обязаны…

Жерар вновь взглянул на него, ошарашенный.

— Это вас удивляет, не так ли? Неужели вы воображаете себе, что мне есть дело до того, где именно вы получаете свое образование? Вы абсолютно не правы. Все, что меня беспокоило, так это чтобы дети получили такое же образование, как и их отец. Все, что я для вас сделал, я делал ради него, а не ради вас.

Совершенно обескураженный и унылый, Жерар пробормотал запинаясь:

— Я не знал, извините меня! Я не совсем верно выразил свои мысли, то есть не совсем то!..

Мистер Монкслей, вынужденный уже однажды принести извинения своему опекуну, теперь обнаружил, что бросить ему в лицо свое заключительное обвинение и сохранить его убедительность очень трудно. Он был поставлен в невыгодную позицию, и понимание этого факта повергло его в раздражение, но не преисполнило благородным негодованием. Он произнес мрачно: