И, о, от него так хорошо пахло.

Джина потерялась в его поцелуях – отчаянных, голодных, властных поцелуях, на которые отвечала тем же. Потерялась в касаниях его рук, ощущая его мощную грудь, пока Макс размещался между ее ногами – и вот уже его твердость прижалась к ее мягкому телу.

Задней поверхностью бедра Джина уперлась в стол, чувствуя пальцы Макса на пуговице пояса, а затем, боже, она уже помогала ему. Стягивала с себя брюки, чтобы он мог поднять ее на стол, чтобы между ними больше ничего не было. Она обхватила Макса ногами, и он…

Господи.

Как она скучала по нему, скучала по этому, и попыталась озвучить свои мысли, но Макс целовал ее так, словно пытался языком достать до души.

И существовала вероятность, что он преуспеет.

И все, что Джина смогла выдохнуть, – только «Еще…» и «Пожалуйста…».

Макс держал ее на весу, чтобы позвоночник не бился о жесткий деревянный стол, и Джине было невообразимо хорошо в его руках, невероятно хорошо, когда он целовал и целовал ее, все глубже и глубже вонзаясь в ее тело.

Только Макс и секс, но этот раз не был похож ни на один из тех, что у них случались прежде, потому что Макс не вел себя излишне заботливо. Он не беспокоился о сломанной ключице, которая давно срослась. И не щадил Джину.

Она не была сверху.

Джина знала, что он предпочитал позу наездницы, потому что так она управляла ситуацией. Даже когда его раны достаточно зажили, чтобы допустить иные позиции, Макс всегда был слишком зажат и слишком боялся, что Джина почувствует себя пришпиленной к поверхности, если они сменят дислокацию.

Джина знала также, что он пытался все упростить, а не усложнить, но из-за его поведения, закрывая глаза, почти всегда вспоминала угнанный самолет и изнасилование.

Это сквозило в его осторожности, в постоянных проверках, все ли с ней нормально, в попытках скрыть, что он думает о прошлом. Он всегда о нем думал.

Всегда.

Но теперь прошлое между ними не стояло. Между ними не было ничего.

Только Макс. И он не пригвождал ее собой, а ставил на якорь, дарил безопасность.

– Джина, – выдохнул он, когда она напряглась под ним, желая прижаться к нему еще крепче, еще плотнее. – Ты…

«Не спрашивай, все ли со мной в порядке. Прошу, не спрашивай…»

– Боже, – выдохнул он, и слово словно вырвалось из глотки. – Мне так хорошо. Я не могу… нет…

Его внезапная разрядка подарила Джине невероятный прилив возбуждения, и она быстро и бурно кончила в вихре ослепляющего удовольствия, ставшего еще более насыщенным из-за знания, что Макс переживает то же самое.

– Я люблю тебя, – ахнула она в такт биению сердца, а Макс просто держал ее, все еще прижимая к себе, пока они пытались перевести дух. Джина не помнила, говорила ли ему раньше эти слова.

– Черт! Простите! – донесся голос Джоунса.

О боже! Джина повернулась к дверному проему между кухней и коридором – там даже не было двери, которую при необходимости побыть наедине можно было бы закрыть.

Макс сразу же принялся прикрывать ее наготу халатом и своим телом.

Но Джоунс не стоял в дверях.

По крайней мере, больше не стоял.

– Я не смотрю! – крикнул он из коридора. – Извините, просто… вы нам действительно нужны наверху.

Голос по-прежнему монотонно повторял то же самое сообщение в мегафон. Забавно, что спустя некоторое время Джина перестала его слышать.

– Хотя, Иисусе, Багат, я лучше воспользуюсь этой ниткой, чтобы наложить тебе швы, если ты собираешься… Что?

Молли что-то неразборчиво забормотала, и послышался звук удаляющихся шагов.

Совершенно униженная, Джина начала смеяться.

– Боже мой, – сказала она, – неужели мы и вправду только что это сделали?

И, черт возьми, без презерватива. Совершенно не в обычной манере Макса.

Возможно, он лгал, говоря, что не думает об их неизбежной смерти. Предохранение от беременности не имеет значения, если им осталось жить всего несколько дней – или часов.

Натягивая жуткие зеленые шорты, Макс всем своим виноватым видом просил прощения. Он открыл рот, но Джина его остановила.

– Не смей говорить, как тебе жаль, – предупредила она, – потому что мне не жаль. Да, все случилось совсем… невовремя, и нам, наверное, стоило бы…

– Я тоже тебя люблю, – перебил ее Макс. – Это можно сказать? И да, ты права, я, кажется, собирался добавить, что мне жаль, что…

– Да, это можно, – вклинилась Джина, – но вторую половину слушать я не стану. Ля-ля- ля…

– …Что это случилось вот так, а не где-то – не знаю, в более романтичном или по крайней мере уединенном…

– Шутишь? – спросила Джина. – Секс на кухонном столе – одна из главных романтических фантазий женщин всех времен и народов, как и риск быть застигнутыми на горячем Фредом и Этель[36]. Конечно же, в фантазиях риск должен оставаться всего лишь риском. Боже мой. – Она снова засмеялась.

Макс тоже захохотал, но, проверив повязку, поморщился.

Дерьмо, Джина на самом деле забыла о его последнем ранении.

– Я не причинила тебе боли? – встревожено спросила она.

– И близко нет. – Макс поцеловал ее, одновременно выхватывая из вороха одежды одну из рубашек Эмилио. – Я не стану тебя ждать, ладно?

Джина кивнула. Ей определенно нужно было привести себя в порядок. Потрясающе, что Макс не дергается по поводу отсутствия контрацепции – посткоитальный шок и чувство сожаления пока его не накрыли.

– Я быстро. Мне нужно только…

– Джина! – раздался сверху крик. Молли. – Мне очень жаль, но нам на самом деле нужен Макс. Прямо сейчас!

Макс снова поцеловал ее и пошел к выходу. Но обернулся, прежде чем покинуть кухню.

– Ах да, – добавил он, – я собирался сказать еще кое-что. Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

И с этими словами ушел.


* * *

Невероятно.

Абсолютно невероятно. Молли была в ярости.

– Кому бы ни пришла в голову идея использовать в этих целях ребенка – этот человек заслуживает виселицы!

Всех жителей соседних домов уже эвакуировали. Многие из них стояли за шеренгой солдат, наблюдая за идущей к концу драмой.

Или не идущей, потому что обстановка не менялась уже несколько часов. Но теперь один из англоговорящих солдат завладел мегафоном и принялся призывать Джоунса сдаться.

Другой солдат выхватил ребенка – младенца месяцев восьми – из рук матери.

Закрываясь тельцем малыша как щитом, он пересек площадь, двигаясь к осажденному дому.

Ребенок кричал и тянулся к матери, которая тоже голосила, сдерживаемая несколькими пожилыми женщинами.

В других обстоятельствах было бы забавно смотреть, как сразу же разбежались гражданские. В одну секунду они здесь, а в следующую их уже нет. За исключением отчаявшейся молодой матери и двух ее спутниц все зрители исчезли в длинных послеполуденных тенях.

Но в использовании младенца в качестве живого щита не было ничего даже отдаленно смешного.

Один из солдат подошел к рыдающей матери. Поднял пистолет. Женщина упала на колени – если не затихнув совсем, то по крайней мере подуспокоившись.

– Не стрелять! – сказал солдат с мегафоном по-английски и повторил приказ на диалекте, который Молли худо-бедно поняла. Он отличался от языка острова Парвати, где она провела несколько лет, но достаточно походил на него, чтобы узнать сходные слова.

– Что происходит? – поинтересовался Макс, заходя в комнату. Он на ходу застегивал рубашку, и помимо слегка неловкого взгляда на Молли и попытки быстро пригладить волосы его внимание было целиком сосредоточено на разворачивающейся ситуации.

– Они несут нам что-то вроде радиопередатчика, – сообщил Джоунс, протягивая ему бинокль.

Окно было тонированным – снаружи выглядело зеркальным. Осажденные видели происходящее на улице, а внутрь никто заглянуть не мог. Но Джоунс все равно предупредил Молли, что на другом конце площади вполне может оказаться снайпер с прицелом достаточно высокотехнологичным, чтобы просветить такое стекло. Макс, видимо, думал о том же. Он немного отступил в сторону, глядя сквозь зарешеченное окно.

– Радиопередатчик? – недоверчиво переспросил Макс.

– Ага, – кивнул Джоунс. – Но не тешь себя надеждами. Думаю, это будет одноканальная рация. Наш переводчик, наверное, не знал нужного слова.

– М-м-м, – выразил признательность Макс, наводя бинокль на военных, столпившихся на дальнем краю площади. – Они думают, что находятся вне пределов нашей досягаемости. Они не должны знать, что у нас здесь имеется серьезное оружие.

Интересно…

– Возможно, они знают, что мы им не воспользуемся, – предположила Молли. – То есть, они должны знать, что мы не выстрелим в солдата из страха попасть в малыша.

– Ребенок для нас, – сказал ей Макс, не отрывая глаз от бинокля. – Нам полагается поверить, что, если на пороге будет ребенок, мы не окажемся под обстрелом, когда откроем дверь.

Солдат с младенцем приближался, и Молли разглядела, что он действительно несет что-то еще помимо ребенка.

– Я иду вниз, – решил Макс.

– Я тоже. Дверь открыть должен именно я, – добавил Джоунс.

– А если это бомба?

Молли повернулась к Джине, стоящей на пороге с таким обеспокоенным видом, словно она уже села в обратный экспресс из рая.

– Эта радиоштука, которую они так хотят нам передать, – уточнила Джина. – Что если на самом деле это вовсе не передатчик?

Макс покачал головой:

– Судя по тому, что я вижу, сомневаюсь в наличии у них технологий…

– А если они все же есть?

Макс посмотрел на девушку, и Молли задержала дыхание. Но его ответ не прозвучал снисходительно или высокомерно вроде «Так как все знают, что мы только что занимались сексом, я притворюсь, будто уважаю тебя и отвечу так, словно твой глупый вопрос существенен».