– О, я не знал.

– В шесть играет Алжир с Бельгией. В девять Аргентина с кем–то. В полночь будет матч Италии с Кореей, - говорит она, переводя взгляд на залив.

– Ты все их будешь смотреть?

– Нет, только Аргентину и Италию.

– Тоже любимчики? – я улыбаюсь как подросток.

– Ну да, типа того.

– А если в финале будет играть Бразилия, Аргентина и Италия? За кого будешь болеть?

– За всех сразу. Но больше, наверное, за Бразилию. А ты?

– Ну, я пока кроме Бразилии никого не видел.

– Можно посмотреть сегодня матчи, – тихо произносит она, так, что я чуть не прослушал.

– Вместе?

– Ну да.

– В баре?

– Нет, сегодня у меня выходной. Руся берет мне замену на время чемпионата, иначе я загнусь, – она смеется, – У тебя, или у меня. Но если тебе нравится в баре, то можно пойти и в бар.

– Давай у меня?

– Давай. Ну что, последний круг? Осилишь?

– Постараюсь.

Мы набираем скорость и едем еще один круг. Я выбрасываю все мысли из головы, просто еду, слушаю ветер в моих ушах и наслаждаюсь. Я замечаю, что сегодня красивый солнечный день, достаточно теплый для середины июня, но не слишком жаркий. Деревья распустились, трава зеленая–зеленая. Залив очень спокойный, где–то вдалеке летают чайки.

Я впервые замечаю, что меня окружает. И это красиво.

Я отвожу Дану, и еду домой, чтобы помыться и переодеться. По пути я проезжаю мимо супермаркета. Разворачиваюсь на дороге и заезжаю в магазин. Иду в продуктовый, долго стою перед экзотическими фруктами и разглядываю ананасы с клубникой. Так и не решившись взять стандартный набор соблазнителя, я набираю всякой ерунды: чипсы, нескольких бутылок Боржоми, себе беру пиво, орешки и сухарики. На обратном пути, я иду в мебельный, нахожу кресло мешок и покупаю одно, розового цвета, как ролики Даны.

Я прихожу домой и ставлю это кресло у дивана. Сажусь на него и закидываю ноги на мешок. Гранулы внутри хрустят, и мои ступни утопают в этом необычном наполнителе, обтянутом кожей. Я полностью расслабляюсь, и понимаю, что я впервые чувствую себя уютно в собственном доме.

ГЛАВА 10

– У тебя татуировка, – я киваю на ее запястье, – Что она значит?

Дана замирает на мгновение, а потом осторожно отвечает:

– Важная дата.

Я смотрю на черные римские цифры на ее левом запястье. ХХIII.VIII.MMIX

– Это был хороший день? – спрашиваю я

– Самый лучший, – тихо отвечает она.

Я не спрашиваю, что это за день, просто замолкаю. Я чувствую, что она не хочет об этом говорить.

– А эта? – киваю на правое предплечье. Там действительно надпись на латыни, я смог ее рассмотреть.

– Эту я сделала, когда закончила школу. Здесь написано «Господь – Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться». 22 псалом.

– Интересно. Ты набожна?

– Не знаю, – она пожимает плечами, – Наверное, нет.

– Но у тебя на руке написан отрывок из псалма? – я хмурюсь.

– Понимаешь, я никогда не ходила в церковь. Вообще, я всегда отрицала церковь, церковные обеты и обряды. Я считаю, что все это пустое и не нужно. Я читала Библию. В ней нет ни слова о том, что человек должен исповедоваться каждое воскресенье или ходить на службы, – она замолкает, и задумывается – Однажды, я спросила свою маму, почему о некрещеных не молятся? Знаешь, что она ответила?

– Что?

– Что Бог не знает не крещеного. Мне кажется это чужим. В Библии сказано, что Господь любит каждого человека. Как он может не знать кого–то, если тот не крещен?

– Да, это было бы странно.

– Я сделала эту татуировку, потому что верила в Бога. Но не верила в церковь.

– Верила? То есть, сейчас не веришь?

– Я не уверена, что он есть, – она вздыхает и делает глоток воды из бутылки, – Посмотри, что творится в мире. Дети голодают, война и разруха. Люди убивают себя этим, – она кивает на бутылку пива в моей руке, – Убивают друг друга. Если бы Бог это видел, он бы стер нас с лица Земли и начал бы все заново. Если бы он был с нами, он бы никогда… – она осекается и замолкает. Качает головой, – В общем. Я не верю в то, что он еще с нами.

– Может быть, он взял отпуск? – шучу я, – А когда вернется, наведет порядок?

– Было бы неплохо, – она робко улыбается.

Мы сидим на диване в моей гостиной, и разговариваем ни о чем. Она закинула ноги на кресло–мешок. Когда она его увидела, она долго хохотала.

– Почему розовый?

– Не знаю. Просто захотелось.

– Господи, он смотрится здесь, как слон в посудной лавке.

– Зато оживляет интерьер, – я тоже смеюсь.

– Не то слово.

Я смотрю на нее, на ее темные волосы, собранные нелепым пучком на макушке. В них воткнута моя золотая ручка Паркер. Она всегда была моей любимой. И она отлично сочетается с темными волосами Даны.

Она одета в простые джинсы, небрежно потертые, словно им не один десяток лет. В белую майку, которая не скрывает ее татуировок. Надпись на правом предплечье, на ключице с той же стороны фраза Шекспира «Не знает юность совести упреков» и несколько крошечных птиц, словно улетающих с левого плеча.

– Я всегда мечтал о татуировке, – неожиданно для себя признаюсь я.

– Почему не сделал? – она с интересом смотрит на меня, как будто я мамонт.

– Не знаю, – пожимаю плечами, – Как–то не довелось.

– Что бы ты сделал?

– Не знаю. Может быть, ты посоветуешь, что–то?

– Ну, я тебя не очень хорошо знаю. Я бы сделала какую–нибудь надпись. Чтобы она напоминала тебе что–то важное.

– Сможешь придумать?

– Я? – она вскидывает брови и, вдобавок, складывает губы бантиком.

– Ты.

– Попробую. И ты сделаешь? – Дана чуть прищуривается.

Не верит, что я говорю искренне.

– Да.

– Серьезно?

– Абсолютно, – я улыбаюсь.

– Тогда придумаю, – она тоже улыбается, – Но я пойду с тобой, чтобы ты не струсил.

– Ты думаешь, что я могу струсить? – я смеюсь.

– Ну, когда я заставляла тебя надеть ролики, ты был готов сбежать.

– Нет, это не правда, – я мотаю головой и поджимаю губы.

Трусом я никогда не был.

– Правда. Ты был напуган, как мальчишка. У тебя на лице все было написано, – она смеется, потом замолкает, и хмурится, – Неужели для тебя так страшно открывать вид делать что–то новое?

– Я не хотел сбежать. Я просто боялся ударить в грязь лицом. В прямом смысле.

– Боялся упасть?

– Ага.

– Но почему? Ты боишься боли?

– Нет. Я боюсь падать.

Дана пожимает плечами, и хмурится еще сильнее. На ее лбу появляется тонкая морщинка. Забавная.

– Падать не страшно, Эрик. Страшно терять что–то, чем ты дорожишь больше жизни.

– Ты так говоришь, как будто знаешь, что это такое.

– Знаю.

– Да, твои родители, – я осекаюсь, – Я забыл.

Как я мог забыть?

– Мои родители… Ну, это было ожидаемо. Мама долго болела, а отчим слишком сильно ее любил. Я не была удивлена, когда он заболел следом, и ушел за ней. Я была к этому готова.

– Но все равно это больно – терять близких.

– Наверное. Я уже не чувствую боли. Просто живу дальше.

– Ты странная, тебе говорили об этом?

– Да, миллион раз, – она наконец–то улыбается.

– Жаль, хотелось быть оригинальным, – я смеюсь и смотрю на часы. Почти полночь. – Скоро начнется.

– Включай звук.

Я нажимаю кнопку на пульте, и телевизор начинает разговаривать.

Да, мы сидели с включенным телевизором, но с выключенным звуком. Я никогда раньше так не делал. Дана сказала, что нет смысла слушать рекламу или маловажную информацию. Какой толк, если я буду знать, что Олвейс не протекают или Чаппи – лучший корм для собак? Я согласился, выключил звук и даже не обращал внимания на телевизор.

Мы посмотрели одну игру, и я начал втягиваться в процесс. Было что–то интересное в том, как мужики бегают по полю за мячом, честно. Я искренне кричал «Гол!» и расстраивался, если мяч пролетал мимо ворот. Это было здорово. Я никогда не думал, что смогу так просто сидеть на своем диване и смотреть футбол. Я никогда этого не делал.

На экране мелькает логотип чемпионата, проходят кадры предыдущих игр. Комментатор говорит стандартную речь, я смотрю на игроков и расслабляюсь.

Игра начинается. Очень быстро заканчивается первый тайм, в ничью с нулевым счетом. Мы синхронно двигаемся на диване, то приподнимаясь в особо острые моменты, то в разочаровании падая на него. Мы почти не говорим. Просто смотрим игру.

Я невольно смеюсь, когда она бранит корейцев, если те подбираются к воротам. Я смеюсь, потому что она закрывает глаза руками, когда в ворота Италии летит мяч и чуть ли не плачет. Второй тайм закончился со счетом 2–1 в пользу Италии. Дана говорит, что это не удивительно, хотя у корейцев неплохая команда. Мне понравились итальянцы. Макаронники неплохо играют.

Она собрала пустую посуду и поднесла ее к раковине. Включила воду и сполоснула тарелки, поставив их на кухонный стол. Я наблюдал за ней сидя на диване. Наблюдал, как она двигается, осторожно держит дорогой хрусталь, словно боится, что я расстроюсь, если он разобьется.

К черту все!

Я встаю, и подхожу к ней сзади. Она оборачивается. Я смотрю в ее глаза странного цвета и хриплым голосом произношу: