Четвертый день. В мое время после двух суток безвестного отсутствия уже неприятные версии строят.

— Как думаете, они живы?

— Не волнуйтесь, Ваше Сиятельство. — гениальный совет.

Он обошел кабинет, издалека окинул взором схему.

— И что подсказывает Ваша интуиция, Ксения Александровна?

Ну раз уж надежда только на мои предчувствия, то дело, видать, совсем плохо.

— Наша интуиция рекомендует встряхнуть наших зоофилов.

— Кого? — он с изумлением уставился на меня.

— Поклонников той козочки.

* * *

Свидание с сеньором ди Больо назначили в приличном месте — у Кюба, за завтраком.

Мой поклонник за эти четыре месяца резко сдал, черты лица заострились, сразу стало понятно, что морщин у него больше, чем комплиментов, хотя за ними до сих пор дело не вставало.

— Графиня, я непередаваемо счастлив нашей новой встрече. — И целует лапку с едва заметной иронией.

— Я тоже очень скучала без наших бесед, дорогой маркиз.

Обсудили невероятную утрату, постигшую мировую музыкальную общественность — смерть композитора Антонио Каньони (кто это и стоит ли так сокрушаться?), дурную погоду и печальную судьбу предшественников.

— Сеньора, я в восторге от Вашей страны, но это форменное бедствие для уроженцев солнечного Юга. Здесь все так сложно, так дорого и столь строго!

— Не думаю, сеньор Карло, что так уж строго. — лукаво улыбнулась ему из-за яблока.

— Ох, сударыня, та история — пример исключительной иронии и самообладания одной юной особы. Полагаю, она стала свидетельницей недопустимого разговора.

Потупила взор.

— Я сам бы не придумал лучше на Вашем месте. И поделом мне, старому грешнику. Но прочие-то!!! Ди Бизио похоронил тут карьеру и был готов на путешествие в Калабрию или на Сардинию, но только не в Ваши туманы и снега. А Марокетти — безобиднейший коллекционер скульптур и картин. Подумать только, ему поставили в упрек именно тягу к прекрасному.

— Какие жесткосердные люди! — посетовала я.

— Луиджи Торниелли, — распалялся итальянец. — оказался куда предусмотрительнее меня. Он вцепился в Лондон и отказался перемещаться даже на одну долготу восточнее. Куртопасси, силен как бык, упокой Господь его душу, даже не доехал до Петербурга. Старик Нигра перекрестился на границе и зарекся сюда возвращаться. И вот теперь я гибну здесь!!! Один, совершенно один! В каждом посольстве по четыре-пять дипломатов, и только у нас двое, причем каждый мой помощник считает своим долгом забыть сюда дорогу после первого же отпуска!

— Ох, сеньор Карло, я так Вам сочувствую. В России люди вообще пропадают, это Вы совершенно верно заметили. — вздохнула я в ответ. — Даже мой рара уже несколько дней не выходит на связь.

— Граф? — ди Больо окончательно съежился.

— И я очень обеспокоена… — прижала обе ладошки к сердцу. — так обеспокоена! У меня никого не осталось, кроме него. Помните, я рассказывала, что maman оставила наш мир, когда я только появилась на свет, батюшка не перенес разорения, мой возлюбленный супруг покинул меня всего через считанные месяцы после свадьбы. Теперь Николай Владимирович — весь мой мир.

— Понимаю, это череда огромных утрат! — он передвинул стул, чтобы обнять меня. Я выдавила несколько слезинок и немного пошевелилась, а то сочувствие слишком акцентировалось на моем декольте и том, что четырьмя ладонями ниже.

Тюхтяев сидел в нескольких столиках от нас и прикрывал ладонью глаза. Ржал, по-моему. Официант принес еще выпивки, и я помолилась на создателей таблеточек от опьянения. Через пару бутылок итальянский посланник ориентировался уже на мое состояние, не замечая своего, а я была бодра и трезва. Веря, что с ним тоже все хорошо, он расписывал свои рыцарские подвиги юности, выдавая несколько семейных секретов, способных капитально поменять имущественные отношения в поместьях вокруг Рима и Неаполя.

— Ах, если бы мне встретить такого рыцаря, способного помочь с моим рара!

Он решился на что-то и нацарапал несколько слов на салфетке.

— Но заклинаю вас, donna, не связывайтесь с этой историей!

— Сеньор Маффеи, Вы всегда будете моим героем. — чмокнула его в темечко и упорхнула.

Ну как упорхнула — хорошо откормленным и подпоенным индюком на бреющем полете проследовала мимо Тюхтяева и спряталась в холле за колонной. Тот подхватил все же зацепленную алкоголем тушку, и вдвоем мы вернулись в домик с трилистниками.

— А я ведь приглашал Вас для участия именно в таких авантюрах. — улыбался он мне по пути. — Вы же созданы для приключений.

— Ни одна печень не выдержит такой нагрузки, Михаил Борисович. — я неловко извлекла из декольте салфетку и мы склонились над ней.

«08/18 Paese Chepetovka».

— И?

— Шепетовка? — переспросил Тюхтяев. — Так там же в августе как раз преставился Лобанов-Ростовский, Алексей Борисович.

Я все еще не понимала.

— Покойный министр иностранных дел.

Да ну на фиг! Все как-то хуже и хуже получается.

— И как же они все связаны? То есть знакомы по службе, это понятно, но дальше-то что? — недоумевала я.

— А вот это теперь может рассказать только господин граф.

— Хорошо, а где покойник жил здесь?

Тюхтяев на минутку задумался.

— Вроде бы на Большой Морской у него дом был. Удобно — на одной улице с министерством. Своей семьи Алексей Борисович не оставил, так что все перешло племянникам.

Мы добрались до моего дома, где я быстренько приняла ледяной душ и вот уже готова на любые подвиги. Он оставался в кабинете, но сквозь распахнутые двери мы могли переговариваться.

— Михаил Борисович, а господин Лобанов чем занимался? — поинтересовалась я приводя себя в относительно приличный вид.

— Дипломатией, Ксения Александровна. И весьма в этом преуспевал, осмелюсь заметить.

— И все? — быстренько просушила все еще отрастающие волосы, которые уже уверенно добрались до талии и заплела их в косу, которую уложила на затылке.

— Книги писал исторические. Эпохой Павла Петровича очень увлекался. И еще генеалогией интересовался. Ему от князя Петра Владимировича Долгорукова архив уникальный перепал. Очень уж интересные мысли о законности рождений там были.

Ой, до чего интересно.

— Князь был тот еще затейник, очень язвительный и остроумный. Накопил много информации о том, чьи жены от кого наследников рожали и посему выходили вещи прелюбопытнейшие.

— И с таким багажом своей смертью умер? — изумилась я.

— Да, а архив его выкупил агент Третьего отделения и передал Императору. Я тогда только служить начинал — очень изящная история получилась. Так все и затихло.

По-хорошему, логика увязывала профессиональную деятельность так удивительно не вовремя умершего министра и ту посиделку, но бумаги…

— Михаил Борисович, надо ехать. — постановила я и мы отправились на поиски дорогого товарища министра.

— Ксения Александровна, все же лучше Вам остаться дома. — пытался увещевать меня статский советник даже по дороге.

— Ну уж нет. — я для верности вцепилась в его ладонь. — Я в это дело его милостью влипла, так что дома отсиживаться поздно.

* * *

Зеленоватый трехэтажный дом в стиле позднего барокко приветствовал нас темными окнами. Я толкнула дубовую дверь и она неожиданно распахнулась.

— Позвольте. — он отодвинул меня в тыл и двигался с револьвером в руках. А я-то, дурочка, свой дома оставила.

— Михаил Борисович, а что, если тогда выкупили не весь архив? Что может быть в архивах того периода, что оказалось востребовано именно сейчас? Перед коронацией? Причем такого, что может заинтересовать представителей разных стран? — Мы оба шли ровно, но мой спутник после этой фразы аж споткнулся.

— Ксения Александровна, даже мысль об этом является государственным преступлением. — он с ужасом и возмущением смотрел на меня, позабыв о цели вылазки.

— Так мы с Вами и не мыслим. Просто предупреждаем возможные неурядицы. — блин, а я-то как рада такому повороту.

Весь этот познавательный разговор происходил в тишине прихожей, а вот за дверями нас встретили, да еще как. Малость побитый граф привязан к стулу, и это сразу порадовало — живой. Господин Канкрин свободен, Репин тоже связан, а заодно гуляют несколько молодчиков определенного толка. Ну вот что за?

— Николай Владимирович, неужто за тобой пришли? — Георгий Александрович определенно куражится над старшими товарищами. — Теперь-то бумаги найти сможешь?

Вот сам граф Татищев мне рад не был. И благородному, пусть и бездарно организованному порыву — тоже.

— Николай Валерианович, женщину-то отпусти. — мрачно произнес он.

— С чего бы? Ты сам ее в это дело впутал. Можно подумать, когда на те смотрины ее всем предложил, не рассчитывал, чем дело закончится. Вы же с Иваном Алексеевичем на живца решили иностранцев брать? А на рыбалке живцу обычно не везет, верно? — эта благороднорожденная сволочь потрепала меня по щеке. — Ну ничего, мы ей тоже применение найдем. Хотя на что только макаронник позарился? Ни кожи, ни рожи.

Да уж, а ты-то прямо мистер Вселенная. Одни усы — и те теперь вызывали отвращение. А уж амбиций-то!!!

— Да если б я догадывался, что это ты воду мутишь, там бы и пришиб. — подал голос Репин. Вот уж кто, невзирая на возраст, держится молодцом. Такие старики и в революцию с гордо поднятой головой на штыки пойдут.

— Бодливой корове, Иван Алексеевич, Господь рогов недодал. А Вам уже самое время о душе подумать, о Боге. Исповедника я, уж простите, организовать не могу, но покаяться можешь хоть сейчас. Куда бумаги-то спрятали?

— Нет этих бумаг в помине. Фальшивка была. — сквозь зубы процедил мой родственник.

— Фальшивка? Что второго наследника престола тайком посвятили иудейскому Богу взамен чудесного исцеления от скарлатины? С заверениями раввина и свидетелей! Лобанов вот тоже отпирался, аж до самой смерти своей. Не юли, граф, лучше вспоминай побыстрее. А то уж и короновали отродье нехристя, а так-то еще много что в мутной воде выловить можно.