Тридцать тысяч долларов! Пейтон-Плейс не уставал произносить эти слова.

— Тридцать тысяч! Ты только подумай!

— Представляешь, подать на Харрингтона на тридцать тысяч долларов!

— И что этот Элсворс о себе думает? Откуда он взялся? Это он за этим стоит. Девочка никогда бы этого не сделала, если бы отец не подтолкнул ее!

— Тридцать тысяч одним куском, да за такие деньги я бы две руки отдал!

После трех дней слушания жюри совещалось, судя по часам Сета, ровно сорок две минуты. Они оштрафовали Харрингтона на две с половиной тысячи долларов; слышали, как он говорил, что такая цифра его устроит. Кэти Элсворс, которая не присутствовала на суде, восприняла эту новость спокойнее всех. У нее теперь нет правой руки, говорила она, и тут ничего не поделаешь. Ни тридцать тысяч, ни две с половиной не повлияют на то, что теперь она должна учиться обходиться одной левой рукой.

В тот вечер, когда мужчины Каштановой улицы без Лесли Харрингтона собрались у Сета для игры в покер, Чарльз Пертридж был полон оправданий.

— Господи, — говорил он. — Я знаю, что так не должно быть. Но что я мог сделать? Я адвокат Лесли. Он платит мне по договору, заключенному на год, в котором говорится, что я согласен защищать его и делать со своей стороны все возможное. Тридцать тысяч — большая сумма. Я должен был сделать то, что сделал.

— Только не говори, что этот сукин сын не мог себе позволить заплатить эту сумму, — сказал Декстер Хамфри, президент банка.

— Лесли всегда был скрягой, — сказал Джаред Кларк. — Не думаю, что он хоть раз в жизни купил что-нибудь, не поторговавшись перед этим.

— А вообще, — сказал д-р Свейн, — я не надеялся, что девочка выживет.

— В один прекрасный день этот подонок получит свое, — сказал Сет. — В пиках. Он расплатится за все и никогда этого не забудет. Я только надеюсь, что окажусь рядом и увижу это.

«Все мы, каждый из нас ненавидит Лесли Харрингтона, потому что ни у кого из нас не хватило смелости встать и сказать ему и всем остальным, что мы обо всем этом думаем», — размышлял пьяный Сет, сидя у себя дома, осенью 1943 года. Он поднял пустой бокал и, собрав остаток сил, швырнул его в стену. Бокал даже не разбился, он покатился по ковру в сторону стенного шкафа.

— Мои друзья, — сказал вслух Сет — Мои добрые, благородные друзья. Пошли они все!

— Что ты говоришь, Сет? — спросил Свейн, входя в комнату, а за ним и все игроки, закончившие игру в покер.

— Кроме тебя, Мэт, — бормотал Сет. — Пошли они все, кроме тебя, Мэт, — сказал он и заснул в кресле с открытым ртом.


ГЛАВА IV


В этот год снег выпал рано. К середине ноября поля стали белыми, и, еще не успела закончиться первая неделя декабря, вдоль улиц Пейтон-Плейс выросли сугробы снега, убранного с дорог и тротуаров, чтобы не мешать машинам и пешеходам.

Магазин Татла всегда был переполнен в зимние месяцы. Фермеры, которым так не хватало времени в последние дни лета, обнаружили, что у них масса свободного времени. Большинство из них проводило его в разговорах у Татла. Эти разговоры очень мало значили, очень мало решали и зимой 1943-го в основном касались войны. Хотя война и изменила внешность Пейтон-Плейс, но мало, а собирающихся у Татла не изменила вовсе. В городе осталось мало молодых людей, но молодые никогда и не собирались вокруг печки Татла, так что состав беседующих не менялся здесь годами. В магазине уменьшился ассортимент продуктов, но у здешних стариков никогда не было достаточно денег, чтобы покупать всякую всячину, поэтому недостаток товаров никак на них не отразился. Что касается фермеров, продукты для них оставались такой же проблемой, как и всегда. Война не сделала почву Новой Англии менее каменистой и плодородной, не сделала она и погоду более предсказуемой. Вырвать жизнь у земли всегда было нелегким делом, и война тут ничего не меняла. Старики у Татла говорили и говорили, а фермеры не чувствовали себя обманутыми, проводя заработанные нелегким трудом часы досуга в этих разговорах. Когда разговоры на местные темы исчерпывали себя, начинались нескончаемые разговоры о войне. Каждая битва на фронтах переигрывалась стариками у печки заново, но с более талантливой, блестящей стратегией, с большей смелостью и отвагой. Мужчины, включая тех, чьи сыновья воевали, неутомимо принимали участие в этих разговорах, так как считали, что именно это требуется от мужчин, чья страна участвует в военных действиях. Хотя ни один из них даже на секунду не верил в поражение Америки, они обсуждали и эту возможность. Идея о том, что сапог германского или японского солдата будет топтать землю, которую возделывали деды стариков, собравшихся у Татла, была такой искусственной и натянутой, это было настолько невозможно представить, что, когда это произносилось вслух, говорившего слушали в такой тишине, будто дискуссия требовала экстрасенсорного восприятия. Об этом можно было поговорить и послушать других, но никто в это не верил. Человек, приехавший в Пейтон-Плейс из мест, где шла война, мог бы быть ошарашен недостатком перемен в связи с происходящим. Единственные серьезные изменения произошли на фабрике, которая теперь перешла на военную продукцию. Рабочие работали в три смены, двадцать четыре часа в сутки, а тот факт, что люди стали больше зарабатывать, не был очевиден, так как на заработанные деньги было нечего покупать. Новый в Пейтон-Плейс человек мог бы по ошибке принять неверие в опасность за смелость или равнодушие.

Селена была одной из немногих, кто эмоционально переживал войну. Ее сводный брат Пол служил где-то на Тихом океане, а Глэдис работала на самолетостроительном заводе в Лос-Анджелесе, в Калифорнии. Зимой 1943 года Селену преследовало ощущение беспокойства и крушения надежд.

— Хотела бы я быть мужчиной, — сказала она Майку Росси. — Тогда меня бы здесь ничто не удержало, я бы сразу ушла в армию.

Потом она пожалела, что сказала это. Селена узнала, что Майк несколько раз пытался добровольцем уйти в армию. Но, казалось, ни один из родов войск не горит желанием увидеть Майка в своих рядах: ему было за сорок и когда-то давно у него были сломаны обе коленки.

Кроме беспокойства, Селену мучило еще и чувство вины. Она знала, что должна быть благодарна судьбе за то, что Тед Картер находится в полной безопасности и продолжает учебу в университете, благодаря хорошим оценкам. Но почему-то это ее не радовало. Ей казалось, что Тед должен воевать плечом к плечу с Полом и другими, и ее раздражало, когда Тед приезжал на уикенды или писал жизнерадостные письма, в которых постоянно упоминал, как ему повезло, что «он может продолжать учебу».

Это прекрасно, признавала Селена, когда человек твердо выбрал цель своей жизни, и Тед, она знала это, — не трус. После окончания учебы он был готов и хотел уйти на войну.

— Если я смогу остаться еще на один год, включая лето, я получу степень бакалавра. Тогда останется совсем немного и — кто знает? Может, война закончится раньше, — говорил ей Тед.

— А я думала, ты хочешь пойти в армию. В конце концов; Соединенные Штаты воюют.

— Не то что я не хочу, — отвечал Тед, уязвленный ее непонятливостью. — Просто так я не потеряю время и мы сможем очень скоро пожениться.

— Время! — усмехнулась Селена. — Дай только немцам или японцам прийти сюда, и тогда посмотрим, что будет с твоим драгоценным временем!

— Но, Селена, мы все спланировали на год, еще когда были детьми. В чем же дело?

— Ни в чем!

Селена и вправду не могла сказать Теду, в чем дело. Она понимала, что ее чувства были ребяческими и такими неразумными, что их нельзя было объяснить, и все-таки она так чувствовала. Она не могла избавиться от ощущения, что что-то не так с молодым, здоровым парнем, который хочет оставаться в сонном студенческом городке, когда во всем мире бушует война.

После смерти Нелли и после того, как приехали Пол и Глэдис и сделали жизнь Селены более комфортной и безопасной, отношение Картеров к ней заметно смягчилось. В конце концов, говорили они, только действительно смышленая девушка может справиться с магазином без какой-либо помощи со стороны владельца. С тех пор как Конни вышла замуж за этого грека, она редко появлялась в «Трифти Корнер». Селена управлялась одна, а для этого требуется немало способностей от восемнадцатилетней девушки. Теперь, когда Селена осталась одна с Джо, Роберта иногда приглашала ее на воскресный ужин и всегда настаивала на прочтении писем от Теда, надеясь, что Селена в ответ поделится с ней своими. Селена никогда этого не делала. Ей не нравились Роберта и Гармон, и она не могла заставить себя довериться им. Она принимала приглашения Роберты, так как не могла найти достойного повода для отказа, но ей никогда не было хорошо по воскресеньям у Картеров, и всегда, когда заканчивалось такое воскресенье, Селена и Джо вели себя как дети, сбежавшие из школы. Они хохотали и вприпрыжку бежали домой. Селена готовила гамбургеры, Джо ел и изображал манерную леди Роберту, пока Селена смеялась. Еда в ее тарелке остывала.

«Мне не на что жаловаться, — думала Селена, однажды холодным декабрьским вечером возвращаясь домой после закрытия «Трифти Корнер». — Если бы во мне был хоть грамм благодарности, я бы знала, что должна сказать спасибо за все, что у меня есть».

Перед тем как открыть дверь и войти в дом, Селена подняла голову и посмотрела на тяжелое небо. Будет снег, подумала она и поспешила в тепло, где Джо уже накрыл на стол ужин и где ее ждало очередное письмо от Теда. Джо разжег в камине огонь, — он знал, что Селена любит смотреть на пламя за едой. Камин был ненужной экстравагантностью. После того как Пол узнал от Глэдис, что Селена считает, что дом нельзя назвать домом, если в нем нет камина, Пол потратил немало раздумий и труда для его установки.

— Камин! — добродушно насмехался Пол, когда Селена расплакалась, увидев его законченную работу. — Они грязные и старомодные. Откуда у тебя такие представления?