В этот момент Бетти обычно останавливала его. Она хватала его обеими руками за волосы и отталкивала от себя, но сейчас она этого не сделала. Ее узкие шорты соскользнули вниз, будто были на несколько размеров больше. Бетти не прекращала извиваться всем телом, пока он снимал брюки.

— Быстрее, _ стонала она. — Быстрее. Быстрее.

Только какую-то секунду Родни паниковал, а потом уже не волновался, не волновался, даже когда ей пришлось помогать ему. В какой-то момент он подумал, правда ли то, что он слышал и читал о невинности. Бетти не кричала и не умоляла не делать ей больно. Она без всяких задержек пустила его, бедра ее двигались быстро и умело. Она вообще не кричала и не плакала, а только стонала, так же как когда он целовал ее, и все время повторяла одно единственное слово:

— Быстрее. Быстрее. Быстрее.

Потом Родни уже не замечал, что она делает, и не слышал, что она говорит. Он потерялся, растворился в ней и ни о чем не думал. Через некоторое время он, содрогаясь, лежал на подстилке рядом с Бетти, откуда-то издалека долетал ее голос.

— Крутой парень, — шипела она на него. — Крутой парень, он знает об этом все. Такой крутой, что даже не знает, как предохраняться. Поехали домой, ты, тупоголовая задница. Быстро!

Но, к несчастью, Родни не смог отвезти ее домой достаточно быстро, или она не смогла подмыться как надо, или, как склонен был думать Родни, судьба просто отвернулась от него. Через пять недель, когда шла третья неделя августа, Бетти поставила его перед фактом.

— У меня задержка — месяц.

— Что это значит?

— Это значит, что я беременна, крутой парень.

— Но как ты можешь говорить об этом так быстро? — запинаясь, спросил Родни.

— Это должно было начаться через неделю после того, как мы были на озере. Это было пять недель назад, — без выражения ответила Бетти.

— И что мы теперь будем делать?

— Теперь мы поженимся, вот что мы будем делать. Никто не бросит меня с ребенком, как этот подонок из Уайт-Ривер сделал с моей сестрой.

— Поженимся? Но что скажет мой отец?

— Вот ты это и узнай, крутой парень. Спроси его.


ГЛАВА XIII


Лесли Харрингтон был не из тех, кто волнуется, — еще в молодости он понял, что волнения невыгодны. Давным-давно он нашел лучший способ решения всех проблем. Как только перед ним возникала какая-нибудь проблема, он, вместо того чтобы изводить себя напрасными терзаниями и волнениями, садился за стол, брал лист бумаги и составлял список возможных выходов из сложившейся ситуации. Когда список был завершен, он выбирал лучшее, разумное решение, которое чаще всего было выгодно для него. Эта система никогда не подводила Лесли. Если же это случалось, он отбрасывал выбранное решение в сторону и искал новое. Лесли Харрингтон не любил, чтобы кто-нибудь в чем-нибудь его обходил. Ему никогда не хватало любопытства, чтобы поинтересоваться, почему это так. Просто таков уж он, и Лесли считал это само собой разумеющимся, как форму собственного черепа. В тех редких случаях, когда он проигрывал, Лесли бывал болен физически несколько дней подряд и недели подавлен психологически, но даже эти неудачи не были напрасны. После проигрыша следовало болезненное пробуждение, и у Лесли было время проанализировать причины, по которым он не одержал победу, и усилить слабые места, которые повлекли за собой поражение. К пятидесяти годам Лесли мог, и часто это делал, с гордостью сказать, что он никогда не страдал дважды от одного поражения.

Когда он был еще ребенком, и мама с папой обыгрывали его в лото, он бросался на пол и бился в истерике. Родители быстро раскусили его, и после этого он уже никогда не проигрывал им ни в одну игру. Позднее он понял, что выигрывать можно практически всегда, если умеешь одурачить соперника. В школе он стал звездой баскетбола, как только научился незаметно для судей пользоваться коленками и локтями. Он научился и четыре года носил в рукаве и в авторучке шпаргалки, после чего стал выпускником, которому доверили произнести прощальную речь. Сокурсники выбрали Лесли, как наиболее успевающего ученика, и это не было случайностью, так и должно было быть. Лесли чувствовал, что его будет сопровождать успех, в то время как его сокурсники могли только радоваться возможной награде за свой успех. Для Лесли Харрингтона «успех» не был неопределенным словом со множеством значений, как для большинства его интеллектуальных сокурсников. Для Лесли это слово имело совершенно точное определение: оно означало деньги, самый большой в городе дом и лучшую машину. Но самое главное его значение заключалось в том, что Лесли называл «быть боссом». То, что он будет «боссом» на фабрике, было заранее принятым решением. Фабрику основал дед Лес ли, потом она была расширена его отцом, так что кресло «босса» как раз подходило Лесли Харрингтону — хозяину в третьем поколении. Этого, конечно, было недостаточно. В действительности, Лесли хотел быть «боссом» всего мира, и, хотя он пока мудро ограничился домом, фабрикой и своим городом, Лесли никогда не забывал о своем главном желании.

В двадцать пять лет Лесли решил жениться на Элизабет Фаллер — высокой, стройной девушке аристократического вида. К тому времени, когда Лесли принял решение жениться на Элизабет она уже год была обручена с Сетом Басвеллом. Количество и размер препятствий между Лесли и Элизабет вызвали бы интерес у любого человека, который любит участвовать в состязаниях, заранее зная, что победит — а Лесли знал, что победит Лесли понял это сразу как только взглянул на милую, молодую и гибкую, как зеленая ивовая ветвь, Элизабет Препятствиями можно было назвать ее семью, Сета, семью Сета и семью Харрингтона. Среди них не было ни одного человека, который считал бы, что женитьба на Элизабет — разумное решение со стороны Лесли. Он победил их всех, выиграл Элизабет и, менее чем за десять лет, свел ее в могилу. За восемь лет у Элизабет Харрингтон было восемь выкидышей на третьем месяце беременности, и после каждого выкидыша д-р Мэтью Свейн и несколько бостонских специалистов, к которым Лесли таскал свою слабую, измученную жену, говорили Лесли, что она не сможет выносить следующего. Это невозможно, говорили они, чтобы Элизабет выносила ребенка весь срок, и никто из них не понимал, что, говоря это «невозможно», они превращали для Лесли желание иметь сына и наследника в навязчивую идею. Когда Элизабет забеременела на девятом году замужества, Лесли нанял в Уайт-Ривер доктора и двух сестер. Эти три человека переехали в дом Харрингтона, уложили Элизабет в постель и продержали ее там ровно девять месяцев. Родив черноволосого сына с красной мордашкой, весом в девять с половиной фунтов, Элизабет прожила ровно столько, чтобы один раз услышать его плач. Она умерла через несколько минут после того, как сестра из Уайт-Ривер помыла ребенка и уложила его рядом с матерью. Первый раз взяв сына на руки, Лесли торжествовал, как никогда раньше в своей жизни, и его не приводила в ужас мысль о том, что на этот раз препятствием на пути к его желанию была его жена.

Шли годы, Лесли продолжал быть «боссом» своей фабрики и своего города, но он не был «боссом» для сына. И это тоже было его собственным выбором. Ему доставляло удовольствие видеть в Родни свое отражение.

— Смышленый пацан, — часто говорил Лесли, — и в нем нет ничего от этих хиляков Фаллеров.

Тут Лесли Харрингтон сильно ошибался — Родни был слаб, и слаб настолько сильно, насколько может быть слаб человек, окруженный со всех сторон непробиваемой защитой. Родни никогда не надо было быть сильным, сила всегда была вокруг него, и она всегда была готова защитить его и отгородить от возможной опасности. Не было в Родни и отцовского желания одерживать верх. Конечно, ему очень нравилось побеждать, но не настолько, чтобы он ради этого вступал в борьбу, тем более с соперниками своей комплекции. Еще до того, как Родни исполнилось десять, он понял: чтобы победить, не стоит прикладывать усилий, — он и без этого всегда получал от отца все, что хотел. Ему просто надо было попросить или, позднее, протянуть руку, и желаемое становилось его. Однако Родни был не дурак. Он придерживался определенной линии и понимал, что должен угождать отцу особенно когда это требовало жертв с его стороны. Так, когда он был младше и отец хотел, чтобы Родни общался с «хорошими» детьми, он так и делал. Ему было все равно. Он мог быть королем где угодно. И позднее, когда отец захотел, чтобы он поехал в Нью-Хэмптон Родни подчинился. Он так и так ненавидел школу, и ему было все равно, куда ехать. Когда же его исключили Родни не боялся вернуться домой и посмотреть в глаза отцу.

— Меня выгнали, па, — сказал он.

— Черт возьми, за что?

— Наверное, из-за выпивки и девчонок.

— Бог ты мой!

Лесли тут же отправился к директору школы в Нью-Хэмптоне и высказал ему все, что он думает о школе, в которой запрещают молодому парню немного перебеситься.

— Я плачу вам за то, чтобы вы преподали ему несколько академических курсов, — орал Лесли, — а не за то, чтобы вас волновало чем он занимается в свободное время. Об этом буду волноваться я.

Но Лесли никогда не был тем, кто волнуется. Это глупо и невыгодно. Он, конечно же, никогда не волновался за своего сына, так как Родни не мог вляпаться туда, откуда бы его не смог вытащить отец. Для молодого, здорового парня естественно иногда попадать в затруднительные ситуации. Лесли часто говорил, что он не дал бы и пяти центов за парня, который не попадает время от времени в переделку. Его сын был нормальным, здоровым, симпатичным, и у них были прекрасные отношения. Они были приятелями и, раз уж они относились друг к другу как друзья, их, естественно, не связывали отношения «отец — сын».

— Держать под каблуком — это для женщин, — часто говорил Лесли своему сыну, и Родни с малых лет научился любить свою жизнь в доме на Каштановой улице, в котором не было женщин.