В этом месте спор между Картерами всегда прекращался. Родители Теда либо одновременно замолкали — отчего напряженность в их доме становилась ощутима, почти как туман, — либо начинали несвязно говорить всякие глупости. Он просто не знает, говорили они. Он слишком молод. Он просто не понимает.

Тед Картер вошел в больницу, высоко подняв голову и улыбаясь. Он все прекрасно понимает. Он понимает, что так сильно любит Селену, что жизнь без нее для него равносильна смерти.

Селена сидела на стуле в комнате, которую д-р Свейн выделил лично для нее. Ее черные волосы были распущены, она была в красном халате, который Констанс Маккензи принесла ей на следующий день после операции. Тед вошел в комнату, посмотрел на Селену, и сердце его забилось сильнее. Она снова похожа на себя. Первый раз за всю длинную неделю после операции она выглядела как прежняя Селена, которая раньше никогда в жизни не болела. Губы ее опять стали красными, в глазах появился блеск. Тед наклонился и тихонько ее поцеловал.

— Поцелуй меня по-настоящему, — смеясь, сказала она, и Тед поцеловал.

— Кажется, тебе гораздо лучше, — сказал он. — Девчонка, которая так целуется, не может чувствовать себя плохо.

«Это плохо для меня, — думала Селена, — чувствовать себя такой счастливой». Но она ничего не могла с собой поделать. Ее комната была полна цветов от друзей, о существовании которых она даже не подозревала. Миссис Маккензи навещала ее каждый день. Эллисон тоже приходила, и мисс Тронтон принесла книжку и букет фиалок. Был огромный, официальный букет роз и гладиолусов от миссис и мистера Пертридж, — это было сюрпризом для Селены, потому что она уже два года, с тех пор как гладила для миссис Пертридж, не бывала в их доме. Но больше всего ее делала счастливой новость, которую ей утром сообщил д-р Свейн. Неделю назад ночью Лукас ушел из города и никогда больше не вернется. У Селены будто гора с плеч свалилась. Несколько раз в течение дня после того, как Свейн сообщил ей эту новость, она пожимала плечами, и ей казалось, что она физически ощущает возникшую легкость, хотя Селена прекрасно знала, что этого не может быть.

«Если это не правильно — быть такой счастливой, — думала Селена, — то пусть я буду неправа всю оставшуюся жизнь». Тед говорил, она прикрыла глаза и видела перед собой будущее — гладкое, как атласная лента, и спокойное и широкое, как река Коннектикут летом. Она осторожно вспомнила о другом, о том, что произошло неделю назад. Селена ожидала, что ей станет страшно и стыдно, но не почувствовала ничего, кроме переполняющего ее благодарного облегчения. Ее практический ум решил не вспоминать, думать об этом не больше, чем о порезе, который болел еще когда-то давно, в детстве. Все было кончено, и Селена, пока внимательно не пригляделась, даже не могла найти шрам.

— О, Тед, — глаза ее сияли, — завтра я могу пойти домой.

«Я приду домой, — думала она, — и там будут только Джо и мама».

— Думаю, я куплю тот «форд», что присмотрел, — сказал Тед. — Куплю и с шиком отвезу тебя домой.

— Сколько они за него хотят? — спросила Селена.

Тед ответил, и они начали обсуждать разумность вложения такого большого капитала в подержанную машину. Они понимали, что, разговаривая так, становятся похожи на взрослых, женатых людей, и от этого им становилось так тепло, как ни от чего другого. Тед и Селена решили, что «форд» — при условии, что Джинк — владелец гаража — гарантировал им хорошую цену, если они захотят продать его на будущий год, — неплохая покупка.

В девять Тед поцеловал на прощание Селену и, тихонько насвистывая, вышел из больницы.

— Добрый вечер, сэр, — сказал Тед человеку, которого повстречал как раз перед тем, как повернуть на Кленовую улицу.

Преподобный Фитцджеральд — священник конгрегациональной церкви — вздрогнул так, будто кто-то ткнул его в ребра дулом пистолета.

— О! О, Тед, — сказал он. — Ты меня немного напугал. Как дела?

— Хорошо, сэр, — ответил Тед и стал ждать следующего вопроса священника, и, как всегда, он был задан.

— Э-э, Картер, — сказал преподобный Фитцджеральд. — Я не видел тебя в церкви в прошлое воскресенье. В это воскресенье мы увидим тебя?

— Да, сэр, — сказал Тед.

«Странно, — думал Тед несколькими минутами позже, подходя к дому, — с кем бы ни разговаривал преподобный Фитцджеральд, он всегда задает один и тот же вопрос». Каждое воскресенье конгрегациональная церковь забита до отказа, но всякий раз, встречая конгрегационалиста, преподобный Фитцджеральд задавал один и тот же вопрос: «Мы увидим вас в следующее воскресенье?»

Тед пожал плечами. Наверное, это просто одна из странностей, которые встречаются у людей, подумал он. Священник задает свой вопрос; старики на скамейках возле суда ругаются и ведут грязные разговоры; отец ненавидит евреев и тех, кто живет в хижинах. У каждого есть свои странности, подумал Тед и вошел в дом. Родители были в гостиной. Отец читал, мама вязала. Все молчали.


ГЛАВА IX


Прежде чем войти в дом, преподобный Фитцджеральд посмотрел на окна второго этажа. В окнах наверху горел свет — это означало, что Майкл Росси дома.

Может быть, надеялся Фитцджеральд, ему удастся уговорить Майкла спуститься вниз на террасу и поговорить немного.

В темноте холла первого этажа священник улыбнулся сам себе. Два года назад он и близко не подошел бы к Майклу, не говоря уж о том, чтобы приглашать его вниз для разговора. Преподобный Фитцджеральд был очень зол, когда Лесли Харрингтон попросил сдать квартиру над апартаментами священника. Он вежливо отказал, а Лесли Харрингтон так же вежливо настаивал. Квартиру на втором этаже в доме рядом с церковью построили гораздо раньше, чем конгрегациональная церковь купила его для своего священника. Квартира предназначалась для женившегося сына первого владельца дома. С тех пор как дом купила церковь, она пустовала. Естественно, как вежливо заметил преподобный отец Лесли Харрингтону, владелец фабрики не может ожидать, что священник после стольких лет спокойной жизни с радостью воспримет идею поселить кого-то у него над головой. Харрингтон же, если он начинал думать, что ему в чем-либо препятствуют, не мог долго оставаться вежливым. В нем была некоторая вульгарность. Тогда, два года назад, он закончил тем, что сказал священнику, что тот вообще должен быть счастлив, что имеет крышу над головой и что именно благодаря таким бескорыстным и верным прихожанам, как Лесли, священник живет так, как он живет.

— Мы были благородны с вами, — сказал Лесли Харрингтон. — Мы сделали так, что у вас есть дом с отоплением, машина и жалование. Все, что вы можете сделать, это не вредить самому себе. Мне нужна эта квартира наверху для нового директора, и она нужна сейчас.

Вот, подумал преподобный Фитцджеральд, вот вам и Лесли Харрингтон. То, что он не может получить благородным способом, он получает с помощью грязных угроз. Для Харрингтона было типично вот так напрямую говорить о своих постоянных и щедрых пожертвованиях церкви. Какую защиту мог выбрать против такой тактики зависимый священник? Как мог он сказать Харрингтону, что боится, что кто-нибудь будет жить так близко от него? Предполагается, что священник обязан жить в непосредственной близости от других. Как бы это прозвучало, если бы он сказал Харрингтону, самому богатому стороннику конгрегациональной церкви Пейтон-Плейс, что преподобный Фитцджеральд боится, что кто-то будет жить рядом с ним? Нет, этого нельзя было делать. Как выразился про себя священник, его руки были связаны, а уста опечатаны. Он рассмеялся, похлопал по плечу Лесли Харрингтона и сказал владельцу фабрики, чтобы тот не волновался по пустякам. Он, преподобный Фитцджеральд, скажет Нелли Кросс убраться наверху и приготовить квартиру для мистера Росси, который должен прибыть в Пейтон-Плейс через три дня.

Когда приехал Майкл, преподобный отец выждал, пока уйдет Лесли, и выставил свои условия.

— Послушайте, мистер Росси, — сказал он, — я не желаю, чтобы наверху пили, курили и включали на всю катушку радио.

Майкл рассмеялся.

— Вы живете внизу, падре, — сказал он не очень приятным тоном, — а я наверху. Таким образом, вы не узнаете, напиваюсь ли я каждый вечер до полусмерти, а я не узнаю, поклоняетесь ли вы в тайне каким-нибудь идолам или нет.

У преподобного Фитцджеральда отвисла челюсть. То, что сказал Майкл, не было правдой, но было не так уж далеко от нее.

— Фитцджеральд? — поинтересовался Майкл в тот вечер, более двух лет назад. — Ирландец, не так ли?

— Да.

— Оранжист, а?

— Нет.

На этом беседа закончилась, но священник-конгрегационалист еще не одну неделю ломал голову над тем что на уме у Майкла.

Франсис Джозеф Фитцджеральд, рожденный и воспитанный в католической вере, вырос в многоквартирном доме в восточном Бостоне. Когда он уже приближался к двадцати, ему доставляло удовольствие говорить, что он оставался католиком, пока не научился читать. После этого, говорил Франсис, он обнаружил в католицизме слишком много дыр, чтобы эта религия могла удовлетворить интеллигентного, образованного человека. Фитцджеральд отверг дырявую Римскую церковь и стал протестантом. Новая религия настолько отвечала всем его запросам, что он решил стать священником. Это было непросто. Франсис обнаружил, что протестантские богословские школы не горят особым желанием принять бывшего католика, ирландца по фамилии Фитцджеральд. Но, как бы там ни было, он достиг своей цели. Он не только закончил хорошую школу: вы пускаясь, он был одним из лучших в своем классе, и, когда Франсис был посвящен в духовный сан, учителя возлагали на него большие надежды и искренне желали ему успехов на выбранном поприще.

Думая об этом теперь, Франсис Джозеф Фитцджеральд не мог вспомнить, когда именно он начал интересоваться католической религией, с которой в юности распрощался с такой легкостью. Фитцджеральд знал, что это началось двадцать лет назад, когда он приехал в Пейтон-Плейс, но он не мог вспомнить точно тот момент, когда протестантизм стал для него недостаточен. Если бы было можно вспомнить момент, рассуждал преподобный отец, можно было бы получить ответы на все эти бесконечные вопросы. Но случай, безусловно, был, в этом Фитцджеральд был абсолютно уверен, произошло что-то тривиальное, что тогда даже не привлекло его внимания, но осталось в сознании, превратилось затем в гнойную язву на его вере. Мозг Фитцджеральда ослаб в поисках ответа, язык его болел от желания говорить, но он не мог, конечно же, обсуждать эти вопросы с женой.