Луи Бриньон - Павловский вальс

– Не надо, пожалуйста не надо, остановись, я люблю Петра… – Анна попыталась оттолкнуть Артура, но он убрал её руки и резко задрал платье.

Служанка несла поднос с графином воды в комнату Анны. Когда она открыла дверь, она увидела, как Артур раз за разом вторгается в Анну. Служанка сразу закрыла дверь ушла.

Артур тяжело дыша поднялся с постели и начал быстро одеваться.

– Ты мне омерзителен – равнодушно сказала Анна, – но всё равно приезжай в Павловск в субботу… вечером.

В конце августа, поступил общий приказ о переходе на северную сторону Большой бухты. Этот манёвр создавал водную преграду между русской армией и объединёнными армиями противников. Защитники Севастополя, в том числе и защитники второго бастиона, оставили свои позиции, предварительно взорвав всё, что они не смогли с собой забрать и то, что могло пригодиться противнику. Уже оттуда, с Большой бухты они с печалью смотрели, как топят остатки Черноморского флота.

Война приняла позиционный характер. Бомбардировки войск почти прекратились. Противник уже не имел возможности атаковать, хотя и сосредоточил огромные силы в Крыму. А с прекращением бомбардировок пошли слухи о скором мире. К этому всё и шло.

Вылазки в обе стороны продолжались с переменным успехом. Пётр не раз участвовал в таких вылазках. И почти всегда при нём находился Семён Постов. Он словно ангел-хранитель защищал Петра, следуя за ним везде и повсюду. Пётр молча принимал эту странную дружбу. Именно, дружбу. Он сдружился с Семёном, когда никто другой не желал с ним знаться. Семёна все презирали, хотя он десятки раз доказывал свою храбрость, порой совершая безрассудные поступки и подвергая опасности жизнь без особой надобности. Как ни странно, Пётр нуждался в Семёне. После того как убили Никиту, он никак не мог успокоиться. Его так и тянуло отправиться в Санкт-Петербург, найти Артура и убить его. Убить его, но не на дуэли, как поступил бы с любым другим человеком, а собственными руками. Пётр люто ненавидел Артура, но ещё больше уважал обещание данное Никите перед самой смертью. У него не оставалось ни одной возможности расправиться с Артуром. Но он не знал, сможет ли сдержаться, окажись они лицом к лицу. Поступок Артура находился за гранью даже самого мерзкой человеческой сущности. И тем страшнее должно стать наказание, – думал Пётр, – но снова вспоминал Никиту и снова призывал себя не поддаваться гневу. Эти мысли мучили его до тех самых пор, пока ему в голову не пришла простая, но весьма очевидная мысль. Он может найти любую причину и вызвать Артура на дуэль. А если Артур откажется, он будет преследовать его и открыто называть трусом. Ему не будет покоя. Никогда не будет. К чёрту Артура, – неожиданно разозлился на себя Пётр, – почему я не могу подумать об Анне? О моей милой, любимой Анне! С того раза она ни разу не написала мне, а я ведь ей писал так часто как только мог. Верно, до сих пор обижена на меня. Да и смерть Никиты…ничего, как только приеду в Санкт-Петербург, всё брошу и буду только рядом с ней. Надобно, отписать ей. С горем живёт.

Пётр сидел на каменном выступе, смотрел на море и звёздное небо. Смотрел и думал об Анне.

– Не помешаю?

Даже не оборачиваясь, Пётр знал, что это Семён. Он узнавал его голос из всех других. Голос Семёна всегда звучал одинаково виновато, так, словно просил прощения.

– Это правда? – неожиданно спросил у него Пётр.

Судя по напряжённому молчанию, Семён понял, что именно имел в виду Пётр.

– Правда!

– Как это случилось?

– Корабль подбили. Он начал тонуть. Я как капитан, должен был оставаться на судне до последнего. Но я испугался. Я спустил шлюпку, сел в неё и уплыл. Один уплыл. Экипаж уже находился в воде. Они кричали и протягивали руки ко мне. В нас продолжали стрелять. Я испугался, что снаряды попадут в шлюпку и я умру. Я уплыл один оставив умирать моих товарищей в холодной воде. Так всё и было.

– Ты не похож на труса! – только и сказал Петр, выслушав Семёна.

Сзади раздался мучительный голос:

– Я бы душу отдал за право вернуться в тот день. Как закрою глаза, так слышу, как они кричат, вижу, как они протягивают ко мне руки. Ни одного дня покоя не было с того дня. Что ни сделаю, ничего не помогает. Жизнь давно стала в тягость. Только и мучаю себя с утра до вечера. Не думал, даже убегая, что такие тяжкие пытки терпеть буду. Всё повторял, пусть рядовой, но живой. А сейчас только и думаю, пусть умер бы тогда на корабле. Всё же полегче бы стало.

– Тяжело когда тебя товарищи ненавидят!

– Правильно ненавидят. Но дело в них. От совести спасу нет. Она страшнее всего. Такие муки уготовит, что никто другой придумать не сможет. И рвёт тебя на куски, рвёт твою душу и сердце. Нет страшнее наказания, чем совесть. Не спасёшься от неё. Будешь корчиться в муках и смерти просить.

Пётр не понимал, о чём говорит ему Семён, но чувствовал его отчаяние. Ему хотелось помочь ему, но он не знал, как это сделать и можно ли помочь.

Они просидели до самого утра, ни слова не говоря, а потом разошлись. А утром по лагерю пронёсся слух: Начались мирные переговоры. Война близилась к концу. Странно, но никого эта весть не обрадовала. На их земле всё ещё находился неприятель. Они не могли с этим смириться. Кто-то, скорее от досады, выпустил несколько снарядов в сторону противника. Почти сразу же в ответ раздался артиллерийский огонь. Одна из бомб залетела на укрепления и попала прямиком в склад с минами. Раздался столь сильный взрыв, что земля содрогнулась.

Пётр одним из первых побежал в сторону горевшего склада. Недалеко от склада он увидел несколько раненных солдат. И среди них…Семёна. Семёну оторвало обе ноги. Он улыбался, когда умирал.

Катарина развила бурную деятельность. Она забросила все домашние дела и с утра до вечера носилась пешком по окрестностям Павловска и в самом Павловске. Невзирая ни на снег, ни на ветер, она бежала к больным и радовалась, даже если ей давали скудные продукты вместо денег. Иначе поступать она не могла. Они оказались в очень тяжёлом положении. Со смертью отца, они потеряли годовой доход, который позволял им выживать в самые трудные времена. Приходилось самой зарабатывать на жизнь себе и сёстрам. Настали нелёгкие времена, но Катарина не отчаивалась. Она всё время подбадривала сестер, и всё время искала новые источники дохода, коими могли являться только больные. Ничего иного, кроме того, чему отец научил её, Катарина не знала. Вот и пришлось заняться врачеванием.

После смерти отца, Анна и Мария пребывали в полном унынии. Они словно в одночасье изменились. Даже Анна. Она больше не пыталась ссориться. Наоборот. Она только и спрашивала, что и как надо сделать. Анна с Марией помогали Катарине, как только могли. Смерть отца объединила трёх сестёр. Они понимали весь ужас своего положения. Никто больше не думал ни о новых платьях, ни о чём другом, новом из одежды. Приходилось обходиться тем, что уже имелось. Иначе они могли попросту умереть с голоду.

Как только Катарина возвращалась домой, а бывало это всегда под вечер, обе сестры бежали к ней, помогали раздеться и сразу усаживали возле печи, которую разогревали до красна к её приходу. А когда она согревалась, сажали её за стол, где Катарина уже ждала скудная, но приготовленная заботливыми руками еда.

Но сегодняшним вечером Катарина запаздывала. Анна и Мария не знали, куда себя деть от беспокойства. Они слонялись, то и дело подкидывали дрова в печь, а потом всматривались в окно, пытаясь рассмотреть сестру сквозь морозные узоры. Каждый шорох заставлял их стремительно нестись в сени. И Анна, и Мария в душе страшились, что Катарина, подобно отцу, войдёт – упадёт и больше никогда не поднимется. Это ощущение беды никогда их не покидало. Это была основная причина их беспокойства. Так и не дождавшись Катарины, Анна и Мария пошли спать.

Ближе к утру раздался стук в дверь. Анна и Мария прямо с кровати бросились в сени. Они насилу отодвинули засов. Взглядам сестёр предстала полностью заледенелая Катарина. На волосах едва ли не сосульки висели.

– Роды принимала. Целых два рубля заработала! – прямо с порога гордо объявила Катарина.

Издавая ахи и вздохи, сёстры завели Катарину в комнату и общими усилиями стали стягивать с неё тулуп. Тулуп словно застыл и прирос к телу Катарины. Насилу стащили. Её полностью раздели, обтерли тело полотенцами, одели в сухую одежду и сразу усадили перед печью, греться.

– Никогда не задерживайся так поздно, – попросила Мария. – Мы от волнения едва не умерли.

– Приходи раньше, даже если будут больные, – стараясь говорить строго, но с нежностью глядя на Катарину, поддержала сестру Анну.

– Нельзя! – только и ответила Катарина.

– Почему нельзя? – спросила Мария.

– У нас совсем не осталось денег. То и гляди в долг пойдём просить. Поэтому и нельзя. Надо работать. Много работать. Тогда сможем справиться.

– И сколько это будет продолжаться? – тихо спросила Мария.

– Не знаю! – после короткого молчания ответила Катарина. – Сколько надо, столько и буду работать. Каждый день буду работать.

– Сегодня ты не будешь работать! – заявила Анна тоном, полагающимся старшей сестре. – Отдохни…

– Не могу. У меня есть больные. Надо идти. Только немного согреюсь. Поем. И сразу пойду.

– Катарина?!

– Вы знаете, что я пойду. Так что не трудитесь меня отговорить.

На время воцарилась тишина. Анна и Мария смотрели, как Катарина греет руки у печи. Отблески огня высвечивали спокойное лицо с безмятежным взглядом.

– Откуда у тебя столько сил берётся? – с удивлением и даже некоторым восхищением, спросила Анна.

– Я знаю! – закричала Мария, хлопая в ладоши. – Из шкатулки. У Катарины волшебная шкатулка. Как посмотрит в неё, сразу силы прибавляются. Я тоже решила посмотреть…

– Вы же поклялись мне! Вы же поклялись не открывать шкатулку! – закричала Катарина.