Луи Бриньон - Павловский вальс

– Бессовестная лицемерка! – Ольга Владимировна ходила по гостиной и никак не могла успокоиться. – Как она посмела только явиться в наш дом после всего, что произошло?!

Анна вышла из дома и села в карету. Как только дверца захлопнулась, лицо её искривила злая гримаса:

– Погоди у меня старая ведьма. Я покажу тебе «прочь»! Ты вместе со своим сыном Олегом ещё милостыню просить будете. Уничтожу вас! Уничтожу!

На самом деле, Анна и не собиралась просить прощения. Она устроила весь этот театр единственно для слуг. Они всё слышали и наверняка начнут судачить по всем углам. Скоро весь город узнает, какая она, Ольга Владимировна Азанчеева. Да и будет кому подтвердить её слова когда Пётр вернётся. Анна шаг за шагом окутывала паутиной семью Азанчеевых, но ни Олег, ни Ольга Владимировна этого не замечали.

Лето набирало силу. Всё время стояла жара. В доме семейства Лукас почти ничего не изменилось. Все дружно готовили запасы на зиму. Это касалось как дров, так и съестных припасов. Впрочем, исключение всё же имелось. Анна всё чаще и чаще проводила время, посещая разные увеселительные места в Павловске. Эти посещения носили достойных характер. Анна всегда возвращалась рано и никогда не позволяла себе ничего лишнего. Она прекрасно понимала, что у неё мало надежды, подыскать достойную партию. А в случае появления слухов она могла лишиться и этой надежды. Ни отец, ни сёстры не мешали ей заниматься поиском мужа, хотя и не одобряли её поведения. Но что ещё оставалось делать? Этот вопрос и заставлял всех мириться с поведением Анны. День проходил в трудах, а вечером вся семья собиралась за чаем и обсуждала следующий день.

Иоганн Лукас почти каждый день по несколько часов проводил в лазарете. Большей частью именно с помощью его усилий эпидемия брюшного тифа не получила распространение. Больше того она медленно уходила из жизни города.

Иоганн Лукас не раз порывался поговорить с Катариной, но она всякий раз уходила от откровенного разговора. И хотя внешне она никак не показывала свои чувства, отец снова оказался прав. День ото дня ей становилось всё хуже и хуже. Её ничего не радовало. Она перестала спорить с сёстрами и говорила только тогда, когда ей задавали вопрос. Мысли о Петре постоянно владели ею и на мгновение не хотели опускать. Порою она вообще никого не замечала. Такое поведение не могло остаться незамеченным. Не только отец, но и сёстры начали догадываться о причинах её постоянной печали. Катарина без устали трудилась весь день, а ночью когда все засыпали, она рисовала. Рисовала снова и снова портрет Петра. Так происходило и этой ночью.

Русская печь едва слышно потрескивала, отбрасывая отблески пламени на деревянный пол и наполняя избу теплом. Рядом с печью лежала охапка дров. На печи весело пыхтел чайник.

Дверь, скрипнув, приоткрылась. На пороге показалась Катарина, облачённая в ночную рубашку, босая с распущенными волосами. В руках она держала подсвечник с одиноко горевшей свечой. Катарина бесшумно выскользнула из комнаты и тихо затворила за собой дверь. Затем крадучись обошла печь и склонилась над сундуком, в котором они хранили старые вещи. Она поставила подсвечник на пол, открыла крышку сундука и покопавшись извлекла оттуда деревянный ларец. Оставив крышку сундука открытой, она прижала ларчик к груди, подняла подсвечник и направилась к столу. Здесь она остановилась и прислушалась. Тишина успокоила её. Катарина поставила подсвечник на стол, затем села и открыла ларчик. Крышка бесшумно откинулась, открывая взгляду стопку ровно нарезанной бумаги, рисунки и несколько карандашей. Первым дело Катарина извлекла карандаши. Вслед за ними, она извлекла рисунки и разложила их перед собой.

Все рисунки выглядели одинаково. Они изображали лицо молодого человека с самых разных сторон. Неизменными оставались только глаза. Они светились от счастья. И это, несомненно, был Пётр. По мере того как Катарина смотрела на рисунки выражение её лица менялось. Проходили минуты, но она смотрела и смотрела на свои рисунки. Смотрела с глубокой нежностью и улыбалась. Пламя свечи освещало глаза Катарины полные любви. В эти мгновения, Пётр был с ней рядом. Рисунки оживали и разговаривали с ней. Катарина слушала и отвечала. Шёпотом отвечала, чтобы никто в доме не мог её услышать. Она долго разговаривала с Петром, а потом достала из шкатулки чистый лист, взяла карандаш и начала рисовать новый образ, который подсказало ей воображение. Лицо Петра появлялось и исчезало среди снежной вьюги. Именно этот образ она хотела запечатлеть.

Катарина настолько увлеклась рисованием, что не услышала шаги отца.

Снаружи хлопнула дверь, а следом раздался грохот. Катарина выбежала в сени и сразу же замерла. Перед дверью лежал отец. Он был без сознания. Катарина бросилась на колени рядом с ним и сразу приложила руку ко лбу. Следом появились заспанные Анна и Мария. Увидев отца лежащим на полу, обе испуганно закричали.

– У него высокая температура, – встревоженно сообщила Катарина, – надо уложить его в постель и накрыть одеялами.

Они втроём не без труда отнесли отца в его комнату и положили на постель. Катарина взяла одеяло, чтобы укрыть отца и тут её взгляд упал на живот. Она отбросила одеяло и стала быстро раздевать отца. Вначале на пол полетел сюртук, потом жилет и рубашка. Обнажив отца до пояса, Катарина издала испуганный крик. Живот был вздут, а на груди виднелась отчётливая сыпь.

– Только не это, – прошептала Катарина и тут же радостно вскричала, – язык, надо ещё посмотреть язык… если не будет сыпи…свечи, принесите свечи…

Мария бросилась вон и почти сразу же вернулась с подсвечником в руках. Она встала с ним над головой отца, а Катарина приоткрыла его рот и заглянула внутрь. В глаза бросился тёмный налёт на языке.

– Брюшной тиф… – Катарина без сил опустилась на край постели и бессильно опустила руки на колени.

– Папа, папа, – Анна и Мария одновременно зарыдали.

– Замолчите, – закричала на них Катарина, – он ещё не умер и не умрёт. – она оглянулась по сторонам, – конечно, у нас есть корни «Аира». Разбавьте уксус с водой, оботрите им всё тело и переоденьте в тёплую одежду. А я пока приготовлю лекарство.

Анна и Мария бросились выполнять указания Катарины. Несмотря на глубокую ночь всё в доме завертелось с невероятной быстротой. Сёстры постоянно сновали из одной комнаты в другую, что-то заносили и выносили. При этом едва ли не каждую минуту они надеялись, что отец придёт в себя.

Ближе к утру всё успокоилось. Всё необходимое было сделано. Катарина напоила отца отваром против брюшного тифа и села возле изголовья, ежеминутно прикладывая руку ко лбу. Несмотря на все старания, температура не спадала. Это был плохой признак, но она не хотела верить собственным знаниям. Катарина беспокоилась всё больше. И под конец попросила сестёр сходить за врачом в город.

– А я пока присмотрю за отцом!

Сёстры вернулись ближе к полудню. С ним вместе пришёл пожилой врач. Он внимательно выслушал рассказ Катарины. Она рассказала, что делалось и как. Потом врач внимательно обследовал Иоганна Лукаса. Закончив обследование, он обратился к Катарине.

– Милочка моя, – сказал врач, – вы сделали всё возможное в этой ситуации. Я не в состояние сделать больше. Болезнь протекает тяжело, но хуже всего, что она запущена до невозможности. У вашего отца не первый день такая высокая температура. Это очевидно.

– Он лечил больных брюшным тифом последний месяц, – тихо ответила на это Катарина.

– Видимо, он сразу заразился. Организм долго находился под воздействием высокой температуры и совершенно ослаб. Вам надо готовиться к самому худшему. Исход может наступить в самое ближайшее время. Сегодня или завтра. Он много не протянет. Сожалею.

Откланявшись, доктор ушёл. Как он и говорил, Иоганн Лукас умер следующей ночью оставив трёх дочерей сиротами и без каких-либо средств к существованию.

Артур продумал всё, вплоть до самой мельчайших деталей. Он уйдёт вместе с другими в ночную вылазку. По пути отстанет и отсидится в одной из воронок, которыми усеяны все подступы ко второму бастиону. Просидит там часа три, а потом… выстрелит себе в ногу. Если выстрел окажется неудачным, он выстрелит и во второй раз, уже в другую ногу. Для этой цели он припас второй пистолет. Всё, что угодно, – думал Артур, – лишь бы не оставаться среди всего это кошмара. Месяц непрерывных боёв. Каждый день рядом с ним умирали люди. Он считал чудом, что всё ещё остаётся в живых. Далее испытывать судьбу уже было опасно.

Как следствие этих размышлений, спустя чуть больше месяца после прибытия на второй бастион, Артур решил осуществить затею, которая позволила бы ему с достоинством вернуться домой. Следовало изначально пресечь любые возможные сомнения. По этой причине, он сделал то, чего никогда не делал за всё время пребывание на войне. А именно, рискнул повести себя так, как и все остальные его товарищи. Он с самого утра и до вечера, метался по всему бастиону и появлялся везде, где только можно. И при этом даже не пытался спрятаться от огня неприятеля. Как следствие, его действия не остались незамеченными.

Ершов не стал возражать, когда Артур попросился пойти в ночную вылазку. А перед самым уходом, к нему подошёл Никита и впервые попросил беречь себя. Здесь, на войне, Артур даже ему завидовал. Этот добродушный толстячок оказался на удивление стойким. Он ни в чём не отставал от Петра. Бился с ним плечом к плечу и так же как он брался за самые опасные задания. Они оба в равной мере заслужили уважение своих товарищей. Кто бы подумал? – задавался вопросом Артур, пожимая руку Никите. Это был хороший знак. Никита больше остальных мог заподозрить его. Теперь же подозрения отпали. Он на мгновение представил, как расстроится Никита его ранению. Время шло. Надо было уходить. Снаружи уже стояла группа из шести человек. Все были вооружены пистолетами, ножами и несли на себя мины. Как только Артур вышел, к нему поднесли мину и стали осторожно подвязывать верёвками к спине. Взгляд Артура выхватил Петра. Пётр сидел возле костра и читал письмо. На плечи была накинута шинель. Артур знал, что это письмо от Анны. Пётр его уже несколько дней читал. Это было первое и единственное письмо от Анны. Сам же он успел отправить ей дюжину писем. Вид письма разозлил Артура. Но, ничего, – думал он, сжимая зубы, – скоро я буду рядом с Анной. Ты будешь продолжать читать письма, а я буду держать её руку.