Джудит Майкл - Паутина

— Доброе утро, мадам, чем могу служить? — Из двери вышел маленький, сгорбленный человечек, опирающийся на трость. Взъерошенные седые волосы, аккуратная белая бородка клинышком. — Прошу прощения, что заставил вас ждать — заворачивал кое-какие карты для одного покупателя… А-а, так это вы, мадам. Пришли, значит, за той картой Торнье? Наверное, ваш друг ждет не дождется. Неудивительно — он так взволновался, когда увидел ее. Она у меня для вас уже приготовлена, сейчас я за ней схожу.

У Сабрины учащенно забилось сердце, она чувствовала, что еле стоит на ногах.

— Мадам! Вот стул. Хотя нет, прошу прощения, это всего лишь табурет, но все же… пожалуйста, пожалуйста, садитесь, мадам. На улице, наверное, очень душно?

Он взял ее за руку, но Сабрина мягко отвела его руку.

— Благодарю вас, я не буду садиться, я нормально себя чувствую. — Карта выпала у нее из руки. Уставившись на нее, она видела, как тонкие линии и бледные краски расплываются неясным пятном перед глазами.

— Недалеко отсюда живет врач, мадам. Я могу привести его.

— Нет, это ни к чему, мне не нужен врач. — Она улыбнулась ему. — Возможно, вы правы, на улице слишком жарко. — Помедлив, она решилась. — Впрочем, признаюсь, я сбита с толку. Я не была у вас недавно, я вообще никогда не была в вашем магазине. Не знаю, кто здесь был, но эта женщина, наверное, была похожа на меня.

Нахмурившись, он посмотрел на нее.

— Мадам шутит? Все точно так же: шляпа, шарф, волосы… и лицо! Такая женщина, как вы, мадам, — такая красивая, такая влюбленная, так одержимая жаждой знаний, не так быстро забывается. А ваш друг, который так хорошо разбирается в картах! Я его тоже не мог бы забыть. — Нагнувшись, он поднял карту с пола. — Разговаривать с ним было одно удовольствие, не многие в наше время обладают столь обширными познаниями. А ведь он — художник, не картограф! До сих пор не могу опомниться от изумления.

Сабрина покачала головой.

— Здесь какая-то ошибка. Они говорили вам, как их зовут?

— Вы спрашиваете, сказали ли вы мне, как вас зовут, мадам? Нет, не сказали. Я спросил у вашего друга, есть ли у него визитная карточка, он ответил, что нет, и еще пошутил. У художников, говорит, есть полотна, а не визитные карточки. Нет, мадам, ваш друг не сказал мне, как его зовут, так же как и вы. — Он многозначительно посмотрел на нее, ожидая, что она назовет себя и тем самым положит конец непонятной игре, которую сама же и затеяла.

Кем бы они ни были, мелькнула у Сабрины мысль, у них, вероятно, были веские причины для того, чтобы не назвать себя. Продолжительный разговор о том, что продается в магазине и о том, купить ли ту или иную вещь, практически всегда заканчивается знакомством.

— Меня зовут Стефани Андерсен, — сказала она, — но женщину, которая была в вашем магазине, зовут иначе.

— Мадам! — взорвался он. Отвернувшись, он убрал карту в нужный ящик, затем снова повернулся к ней. — Если вы передумали и теперь не хотите покупать карту Торнье — это одно. Насколько я понимаю, вы не питаете особого интереса к картам, занимаясь антикварной мебелью, но…

— Что?

— Прошу прощения, мадам?

— Вы упомянули об антикварной мебели.

— Mon Dieu![4] Мадам, вы окончательно сбили меня с толку, продолжая эту игру, которая кажется мне на редкость странной. Мне неважно, как вас зовут…

— А они говорили, где живут? В каком-нибудь районе Авиньона или, может, в одном из городов неподалеку?

Он в отчаянии всплеснул руками.

— Нет, мадам, мне вы этого не говорили.

— А какой живописью он занимается?

— Он мне этого не сказал. Вы и сами знаете.

— Вы не наблюдали за ними, когда они вышли из магазина? Куда они пошли?

— Я не знаю, куда вы пошли, мадам. И не желаю знать — меня это не интересует. А теперь прошу извинить — дела.

Разозленный странным разговором с ней, он ушел в соседнюю комнату.

Сабрина нерешительно постояла на месте, потом медленно вышла из магазина и, пройдя обратно тем же путем, вдоль реки, вернулась в центр города. Магазины скоро уже, наверное, закроются на обеденный перерыв, а когда откроются, ей надо быть в пути, чтобы успеть на рейс из Марселя в Лондон, иначе она не успеет на утренний рейс в Чикаго. Впрочем, какая разница — открыты магазины или закрыты? Если эта женщина, эта самозванка — ибо кто же она еще? — ни за что не хотела называть свое имя хозяевам магазинов, так же, как и ее приятель, то что толку ходить из одного магазина в другой в надежде выяснить, кто они такие, чем занимаются и почему?

Но он же художник. Если это так, то, наверное, он захотел побывать в картинных галереях. Или, может, ему понадобилось купить кое-что для работы.

Почувствовав внезапный прилив энергии, она отправилась в экскурсионное бюро на площади Жана Жореса и взяла перечень картинных галерей и магазинов, торгующих принадлежностями для художников. Таких магазинов было всего два, причем один из них — «Фурнитюр артистик» — располагался всего в нескольких кварталах отсюда. Она быстро пошла туда, не обращая внимания на жару. На лицо ей падала тень от шляпы.

— Ах, мадам, как я рада, что вы вернулись! — обратилась к ней высокая женщина, стоявшая за прилавком. У нее были широкие плечи, округлые, пухлые щеки, а очки, слишком большие для нее, придавали ей сходство с совой довольно кроткого вида. — Заворачивая вам покупку, я забыла положить туда одну кисть. Вот она. — Достав из-под прилавка узкую коробочку, она с широкой улыбкой протянула ее Сабрине. — А то пришлось бы разыскивать вас, что заняло бы много времени. Я же не знала, куда обратиться.

Сабрина решила, что говорить правду — слишком усложнять дело.

— Разве я не сказала вам, где живу?

— Нет, мадам, случая поговорить об этом нам не представилось.

Склонив голову, женщина спокойно и сочувственно рассматривала побледневшее лицо Сабрины; она уже привыкла сталкиваться с любыми проявлениями эмоций или чудачествами.

— А вы думали иначе?

Сабрина рассмеялась.

— Нет, я знаю, что не говорила этого. А я говорила вам, как меня зовут?

— Нет, мадам, точно так же, как и ваш друг.

Сабрина слегка нахмурилась.

— С чего вы решили, что это не мой муж?

— Вообще говоря, мадам, сначала я решила иначе. Вы были так близки, так радовались тому, что вместе. Это было так явно и очевидно, особенно для меня, недавно ставшей вдовой, но, выйдя на минутку из комнаты, я невольно подслушала разговор, и мне стало ясно, что это не муж.

Их глаза встретились. Они симпатизировали друг другу.

— Мне так жаль, что вы потеряли мужа, — ласково произнесла Сабрина. Женщина слегка наклонила голову в знак признательности, сжала руки, на глазах у нее появились слезы. Сколько любви в этой женщине, подумала Сабрина. В ней столько любви, что она не стала противиться желанию незнакомки продолжать странный разговор. А ведь она могла, вероятно, и устроить скандал. Какая изумительная, любящая женщина!

Но Сабрина понимала, что нельзя взваливать свои заботы на женщину, которая погрузилась в воспоминания об умершем муже.

Медленно, с неохотой она повернулась к выходу, но, услышав голос женщины, остановилась как вкопанная.

— Мадам спрашивала, сказала ли она, как ее зовут.

Сабрина обернулась.

— Да.

— Нет, как я вам уже сказала. — В знак благодарности за проявленное Сабриной сочувствие хозяйка магазина больше не говорила, что Сабрина раньше заходила к ней в магазин.

— Та женщина не сказала мне, как ее зовут. Но, выйдя в соседнюю комнату — я искала какой-то гипс, я думала, он у меня есть, впрочем так оно и оказалось, — я слышала ее разговор с другом, и он называл ее по имени. Он упомянул также имя ее мужа.

Сабрина выжидательно посмотрела на нее.

— Он назвал ее Сабрина, — сказала женщина. — А ее мужа — Макс.

Взрыв расколол «Лафит» надвое. Описав широкую дугу, обломки судна рассыпались по глади Средиземного моря. Он отозвался гулким эхом среди стоящих на побережье домов бело-розовых тонов, исторг истошные вопли у людей, что гуляли по улицам или сидели в кафе Монте-Карло. Те, у кого были бинокли, судорожно хватались за них, но мало что увидели в бешеном водовороте воды и обломков кораблекрушения. На самом судне вода в считанные секунды затопила изящно обставленную каюту, где Макс Стювезан обычно принимал гостей или флиртовал, потом хлынула в расположенные ниже каюты экипажа. Прошло несколько мгновений, и судно стало тонуть. Стоял пасмурный октябрьский день, на часах была половина шестого пополудни.

Взрывной волной Стефани и Макса швырнуло через весь салон. Стефани сильно ударилась головой об угол столика для коктейлей, сделанного из стекла и металла, и теперь лежала рядом с ним, словно тряпичная кукла. Макса отбросило к самому концу стойки бара из красного дерева. Сжавшись в комок, он старался перевести дыхание. «Бомба, слишком рано, бомба, слишком рано», — стучало в голове.

Он не слышал жалобных воплей, криков о помощи. В наступившей вдруг жуткой тишине, раздавался только неистовый плеск волн о борта судна, которое раскачивалось и содрогалось под ним. Боже, все разнесло в клочья… С усилием встав на четвереньки, он замотал головой, словно пес, стряхивающий воду. Левое плечо пронзила острая боль, он перенес всю тяжесть тела на правую руку и попытался встать, но упал навзничь. Бормоча ругательства, он ползком пересек комнату и добрался до широкого окна, думая лишь о том, как выбраться наружу. Сопя, ругаясь, обливаясь потом, он подтянулся на руках и встал на ноги, опираясь руками на подоконник. Стекло было разбито; дорога наружу была открыта.