На следующий день Мария-Каролина написала ей:

«Дорогая миледи! Вчера, после Вашего ухода, вот-то разыгралась сцена!.. Вопли бешенства… гневное рычание… Он хотел Вас убить, выбросить из окна, позвать Вашего мужа и пожаловаться ему на то, что Вы повернулись к нему спиной. Ужасная была сцена!»

Далее королева по обыкновению жаловалась на нездоровье, говорила о близкой смерти…

А Нельсон? Эмма была слишком горда, чтобы выдать ему свое страдание от предстоящей разлуки, и сообщила об ото звании сэра Уильяма в двух строках письма. В ответ она получила несколько наспех набросанных строк:

«Возлюбленная! Я люблю тебя… нет, я боготворю тебя! И даже если бы я нашел тебя под забором и ты была свободна, я не задумываясь назвал бы тебя своей женой.

Нельсон».

Через несколько дней он неожиданно явился на своем «Фудруаяне» в Палермо. Близкую победу над Мальтой он предоставил Трубриджу, пожертвовал положением, славой, будущим, всем — он подал в отставку…

XXXV

Десятого июля «Фудруаян» поднял якоря для последней поездки по лазурному морю, из-за которого происходила вся борьба последних лет.

Снова Эмма стояла на мостике около Нельсона и своего мужа, глядя на убегавшие скалистые берега Сицилии.

Оплакивать ли ей все то великое, с таким трудом добытое, что она покидала теперь? Радоваться ли, как Нельсон, что все тяжкое, мучительное оставалось позади? Или… бояться того, что надвигалось?

В ту ночь, ночь поклонения победителю при Абукире, она, дрожа, стояла перед дверью Нельсона, прислушивалась к диким обвинениям Джосаи. Самсон и Далила… Она пошла к нему, согбенному под бременем горя, с пониманием мужской слабости, трепеща от сострадания и любви: «Я хочу этого! И я знаю, что это будет! Однажды я подарю тебе, Горацио-ребенка!» — поклялась она Нельсону.

Все это время она жаждала ребенка, ежедневно, ежечасно страстно желала его… для него!

Но… если теперь он отвернется от нее, бросит?.. Разве на родине его не ждет женщина, имеющая на него все права?

Мучительное сомнение овладевало Эммой. Ей стало больно от яркого света солнца, от плавного покачивания корабля. Она украдкой спустилась вниз, устало добрела до своей каюты и упала на постель. Она лежала съежившись и думала, думала…

Пришел Нельсон, подергал за ручку запертой двери, окликнул Эмму по имени. Она с трудом приподнялась, открыла ему и в ответ на его встревоженные расспросы постаралась весело улыбаться, стала шутить над его излишней заботливостью…

Вдруг все в ней затрепетало: внутри что-то забилось, задергалось. И это не было биением ее сердца…

Сказать ли ему? Но, в то время как она раздумывала над этим, признание само собой сорвалось с ее уст…

Вне себя от безумной радости, Нельсон привлек Эмму, покрыл бурными поцелуями ее лицо, шею, руки. Затем он опомнился, осторожно повел к креслу, усадил и положил голову ей на колени, робко, нежно, почтительно прислушиваясь к трепещущему чуду в ее чреве.


По дороге в Англию Эмма получила в одном из портов письмо от Марии-Каролины, в котором королева жаловалась на оккупацию англичанами Мальты, хотя все права на остров были у Неаполя.

Сэр Уильям язвительно рассмеялся, когда Эмма показала ему письмо:

— Боже мой, женщине никак не следует заниматься политикой! В своей сентиментальности она и в самом деле воображает,

что получила бы Мальту, если бы мы остались в Палермо. Она до сих пор еще не раскусила, почему я получил отставку! Эмма удивленно посмотрела на него:

— Разве не из-за казней?

Сэр Уильям сделал презрительный жест:

— Из-за таких пустяков? Частью из-за Мальты, потому что я обещал ей этот остров — на словах, конечно, но главным образом из-за эмансипации Фердинанда. Раз Мария-Каролина потеряла власть и влияние, то мы, как ее друзья, могли больше повредить, чем помочь английскому делу. Ах, этот милый носач! Он в состоянии вообразить, будто меня отозвали только из любезности к нему! — И сэр Уильям залился злорадным хихиканьем.

Шестого ноября громадная толпа приветствовала в Ярмуте возвращение своего героя. Но Нельсон отнесся почти безучастно к овациям и все время смотрел по сторонам, напрасно ожидая увидеть кого-нибудь из близких.

Сжав губы, Нельсон сел в парадную карету, высланную за ним городом Лондоном, причем настоял на том, чтобы с ним сели Эмма, миссис Кадоган, сэр Уильям.

Эмма отлично поняла его. Ему была известна сплетня, пятнавшая его и Эмму, но он не испугался, не отступил, а принял бой. Он был горд и верен, обладая великодушием героя…

В воротах столицы их встретил лорд-мэр. Он в звучных словах восхвалял деяния Нельсона и его вечную славу, пригласил на следующий день к банкету в ратуше, чтобы передать там почетную шпагу от Сити за победу при Абукире, после чего поднес на шелковой подушке золотую медаль, специально отчеканенную ко дню возвращения великого адмирала на родину.

Нельсон хотел ответить, но в этот момент сквозь толпу к нему протиснулся старичок с длинными белоснежными волосами. Нельсон вскрикнул, выпрыгнул из экипажа, бросился, смеясь и плача, на шею старику, покрыл почтенное лицо нежными поцелуями. Затем, не обращая внимания на торжественность приема, он подвел старика к карете и, сияя от радости, представил его Эмме и сэру Уильяму:

— Миледи! Сэр Уильям! Это — мой милый отец! А это, батюшка, леди Гамильтон и сэр Уильям, о которых я тебе так часто писал. Леди Гамильтон — мой лучший, единственный друг! Леди Гамильтон, отец, — победительница при Абукире!

Старик внимательно посмотрел на Эмму. Его лицо омрачилось, и он кивнул, словно понимая теперь все.

— Вы очень красивы, миледи! — тихо сказал он. — Смею ли я поблагодарить вас… за то доброе, что вы сделали моему сыну?

Эмма поняла, почему он вставил эту оговорку. В ней поднялась какая-то мутная горечь, но она сейчас же вспомнила, что этот старик — отец Нельсона, что он не мог иначе отнестись ко всему… что его сердце должно быть исполнено огорчения и тревоги. Она низко поклонилась ему, взяла его за руку, мягко, нежно, словно моля о прощении, погладила ее и робко улыбнулась…

— А леди Нельсон? — спросил вдруг сэр Уильям. — Разве леди Нельсон не прибыла, чтобы приветствовать гордость Англии?

Нельсон вздрогнул и посмотрел на отца с мучительным напряжением. Старик смущенно покраснел:

— Фанни в Лондоне… в своем доме на Арлингтон-стрит. Мы сговорились поехать вместе, но она почувствовала себя плохо…

На лице Нельсона что-то дрогнуло. С трудом овладев собою, он простился с лорд-мэром и депутациями, согласился присутствовать на банкете, сел с отцом в экипаж и дал знак ехать далее.


С банкета Нельсон вернулся, трясясь от ярости.

Значит, жена хотела отомстить ему, вызвать открытый скандал, повергнуть в прах перед лицом всей Англии собственного мужа?

Лорд-мэр лично пригласил ее на банкет, и она дала согласие, но, когда Нельсон появился в ратуше, ее еще не было. Ее долго прождали, наконец послали к ней гонца, но тот вернулся с пустой отговоркой: миссис Нельсон чувствует себя нехорошо…

Однако Нельсон не имел намерения допустить, чтобы она выставила его на осмеяние всему свету! Тут же на банкете он поручил адвокату Гезельвуду потребовать от нее развода.

Через два дня Нельсон вернулся подавленным после совещания с адвокатом. Леди Нельсон в свою очередь потребовала, чтобы муж порвал с леди Гамильтон, на развод она никогда не даст согласия…

Тогда ввиду бездны сплетен, распространившихся по городу в связи с этим скандалом, Нельсон через адвоката предложил жене уехать куда-нибудь, обещая обеспечить ей за это любую ренту. Но она отвергла и это предложение, ответив, что, где муж, там должна быть и жена.

Дикое бешенство овладело Нельсоном. Раз она не хочет уехать, уедет он. Что мешало ему снова поступить на службу? Его здоровье совершенно восстановилось, Англии грозила новая война, герцог Клэренс обещал свое посредничество в улаживании старых счетов с адмиралтейством.

Страшные дни переживала Эмма. Боясь скомпрометировать ее еще более, Нельсон выехал из их общей квартиры, не решался открыто показываться вместе с Эммой, заходил к ней только изредка, когда знал наверняка, что она одна.

Наоборот, сэр Уильям настаивал на широких приемах. Он рассчитывал, что в награду за его тридцатилетнюю службу его сделают пэром Англии. Он снял на Пикадилли роскошный дом, стал принимать старых друзей и задавать пышные праздники.

Эмма должна была с улыбкой на устах разыгрывать роль любезной хозяйки, показывать гостям свои знаменитые пластические позы, петь кельтские песни, тогда как ее пронизывала боль и смертельный страх.

Ребенок… Еще несколько недель, и он явится на свет… Ей же приходилось скрывать его, приходилось туго зашнуровывать располневшее тело, так что иной раз она и дохнуть не могла.

Назначенный первого января вице-адмиралом Нельсон получил приказ немедленно отправиться в Плимут, принять команду над кораблем «Сан-Жозеф» и присоединиться к эскадре лорда Сен-Винсента.

Он пришел к Эмме страшно подавленный, жаловался на поспешность назначения, заставляющую его покидать ее в такое трудное время, не знал, что делать. Но Эмма успокоила его: она уже все предвидела и выработала весь план будущих действий.

Когда приблизится момент родов, она уединится в своей комнате под предлогом лихорадки, ляжет в постель. Сэр Уильям занимал противоположный конец дома и уже давно не являлся к ней без предварительного оповещения; он ничего не заметит. Мать, как деревенская женщина, должна обладать достаточными знаниями, чтобы заменить акушерку. Затем, как только роды кончатся, Эмма отвезет ребенка к женщине, которая уже обещала воспитать малыша и не болтать о нем никому. Эта миссис Джибсон давно известна ей как ловкая особа, на которую можно положиться, если ей хорошо платить. Несмотря на это, она, Эмма, была очень осторожна. Она сказала миссис Джибсон, что хлопочет по поручению подруги, некоей миссис Томпсон, которая вынуждена скрыть от мужа ожидаемый плод греха с юным морским офицером. Кроме того, и Нельсон мог использовать эту фикцию, чтобы без боязни переписываться с Эммой. Поэтому-то она и «произвела» возлюбленного миссис Томпсон в морские офицеры. Как Эмма покровительствовала грешнице, так Нельсон покровительствует грешнику, служащему на его корабле. От имени этого молодого человека он мог свободно писать к Эмме для передачи миссис Томпсон. Если одно из этих писем попадет в ненадежные руки, истина все же останется скрытой.